***
Сегодня — никакого запаха лаванды в позолоченной, вычурной чашке; вместо него ужасная горечь щиплет горло, рождая слёзы в уголках глаз. В ответ Локид лишь складывает руки в замок, продолжая наблюдать. Несколько секунд — и язык перестаёт терзать боль, переходящая вдруг в удивительную сладость послевкусия. — Куди́н не пьют, как газировку. Ему так важно терпение. — И, конечно, сказать об этом раньше было нельзя? — раздосадованная Бёрнелл ставит чашку обратно на поднос, обещая больше никогда не притрагиваться к этой мерзости. Ноэ же лишь забавляется, растягивая сто пятьдесят миллилитров на десятки маленьких глотков. В камине трещат поленья; маленькая гостиная кажется бельмом в глазу, плевком в сторону величественного особняка: здесь даже потолки кажутся ниже, а всё недоверие растерялось по пути в самое дальнее крыло. — Напоить меня ядом там, где мои предсмертные крики никто не услышит? — Лайя усмехается, зачем-то вновь тянется к кружке, забывая об обещании. — Умно. Их разделяют какие-то жалкие полметра, но Бёрнелл не страшно; человеческое любопытство перемешивается с желанием понять. Обозначить, расставить нужные запятые, что-то решить. Узнать. Интриган навёл в душе здоровскую смуту. — Почему Феникс? — Что? — Ноэ выгибает бровь, притворяясь, что не понимает очевидного вопроса. — Почему ты выбрал именно такую метафору? Он мечтательно закатывает глазами и пожимает плечами, отпрянув всем телом к спинке кресла. — Ты же умная девушка, Лайя. Додумайся сама.***
С каждым днём привыкала птица к лику чужому, лапки переставляя всё ниже и ниже по насесту, покуда не оказалась прямо пред ним. Открыл тогда Колдун клетку без ключа золотого, и не было Фениксу нужды думать — вспорхнула она на руку его доверчиво, редкие слёзы роняя по судьбе своей прошлой. Ведь желала птица лишь свободы, которой её на чужбине лишили, желала в ветрах раствориться, решившись, наконец, раскрыть крылья по-настоящему. — Вам так тесно здесь, Лале, — девушка не знала даже имени загадочного гостя, когда он впервые самым бесцеремонным образом оказался в её импровизированной мастерской. — Замок огромен — дня не хватит, чтобы обойти каждый закуток. А вы свою свободу раздобыли в этой башне. — Уходите! — сдвинув бровки в гневе, Лале резво обернулась, прикрывая спиной портрет на мольберте. Но незнакомец и не думал отступать: задумчиво закусив нижнюю губу, он по-птичьи склонил голову, разглядывая творение Лале. — Потрясающе. За такой талант и умереть не жаль, правда? Резкий порыв западного ветра сорвал с головы девушки пуховый платок; шелк тёмных, тяжелых волос рассыпался по плечам, обрамляя аккуратное личико, полное праведного гнева. Они застыли, каждый — сыт по горло своим монументальным одиночеством: оба гордые и непреклонные; жар смуглой кожи и серость тощих запястий, глаза, совпадающие на три четверти, маски вместо лиц. — Расскажи, Лале, — незнакомец вдруг опустился на колени, глядя исподлобья. — Что мучает твою душу? Она не вымолвила ни слова, лишь смотрела отчаянно, держась за чужое плечо, сгорбив спину; упрямо дула по-детски дрожащие губы, а как иначе? Она ведь по сути своей — избалованный, холёный ребёнок, который больше не может носить в себе тяжелый груз. Всхлип, ещё один. Крупная слеза превращалась в мокрую дорожку, которая делила щеку на две половинки. Лицо незнакомца предстало чистым холстом: не было там написано ни издёвки, ни злорадства, ни сочувствия. Эту честь он оставлял Лале. — Ты совсем замёрзла здесь, — он протянул девушке вязаную шаль, взявшуюся будто из ниоткуда, не касаясь ледяных рук даже кончиком мизинца. — Хочешь, в комнату проведу? Лале отрицательно помотала головой, торопливо стёрла влагу с щеки и отвернулась. — Я вас не знаю. Мужчина тепло рассмеялся, поднимаясь на ноги. — Моё имя — Ноэ. И будь я проклят трижды, если пожелаю вам зла, Лале-хатун. Это лишено смысла. И жалостью преисполнился Колдун, но виду не подал, перечить Королю, что за спиной стоял, не в праве был — лишь руку сунул обратно в клетку, роняя птицу прекрасную на травку засохшую. И виделась отныне Феникс во снах его обеспокоенных, покоя не давая. Просилась в небо, кричала громко, да так горестно, что покоя лишала. Зима вступила в свои права — ночь первого декабря была морозна и безжалостно опаляла бледные щёки. Лале не спалось — тьма завязывала глаза своей непроглядностью, сизый туман стелился подле замка Влада, оставляя лишь иллюзию, будто всё, что на свете осталось — камень этого строения. Будто исчезли люди, исчез весь мир, а Бог наблюдает с пристальным любопытством за последними выжившими. Так она простояла, почти не шевелясь, до самого рассвета: тело трясло от усталости, но душа упрямо требовала солнца. Солнца, которое так и не взошло, спрятавшись в перелине густых облаков. Лале спрятала печаль свою ото всех за притворной улыбкой, за фасадом дутой силы, оделась теплее и вышла во двор, где в такую рань уже была не единственной гостьей. — Ла… Елизавета? — хмурый Влад, спешившись с лошади, подошёл вплотную. — Кто тебе позволил выходить?! Кто-нибудь, позовите сюда Аслана! — Ты…уезжаешь? — с тоской взглянула Лале на большое скопление мужчин с решительными взглядами. — Почему не попрощался? — Лале, — еле слышно молвил Влад имя подруги, гладя пальцами по плечу — тот самый Влад, которого она всегда знала. Тот самый Влад, который прятал за спиной от любых несчастий. — Я вернусь — не успеешь и соскучиться. Ты закончила мой портрет? — Откуда ты знаешь? — изумлённо вскинула брови Лале. Холодные глаза друга вспыхнули искорками нежности. — Какая-то птичка нашептала на ушко. Я посмотрю, когда вернусь. Обещаю. А пока возьми. Руки сжимают сверток, кони трусцой уходят на юг, а Лале долго-долго смотрит им вслед, прижимая ладони к груди. Зимнее солнце лениво показывается из-за туч, чтобы снова скрыться от мира среди дымки. Она разворачивает ткань, находя внутри серебряную цепь с большим, прозрачным камнем на ней. Застёжка щелкает на затылке. — Рассвет торопит краткостью дня? — Лале не нужно оборачиваться, чтобы распознать ставший таким знакомым голос. Ноэ не появлялся здесь всего несколько дней, но казалось, что прошли долгие недели. — Какими видами тешишь свою душу сегодня? Девушка торопливо накрыла холст запятнанной тканью и развернулась с вызовом в глазах. Мужчина тепло рассмеялся, поднимая руки вверх. — Я не люблю, когда за плечо заглядывают, — попыталась оправдаться Лале. — Рука дрожит. Ты давно не заглядывал. Видела, как с Владом о чём-то громко говорил. — Чего же не подошла? — Не знаю, — Лале пожала плечиками, кутаясь в тёплый шарф. — У вас обоих и так много хлопот. Не решилась беспокоить.* — Я почти тронут, — улыбка горела в его разных глазах. — Твой друг покинул Валахию. Может, хотя бы теперь ты решишься выбраться из оков тесного замка? Лале испуганно замотала головой. — Нельзя! Я не смерти жду здесь, а спасения! Кто-то обязательно лицо узнает! — Тогда не пугайся слишком, — голос Ноэ звучал тихо, прямо у самого уха. Не спрашивая дозволения, коснулся он сначала чуть вздёрнутого девичьего носа, затем — прикрытых век, напоследок — волос. — А теперь? Взглянула Лале в круглое зеркало, теряя возможность даже дышать: чужачка смотрела на неё в упор, беловолосая и зеленоглазая; такая беспечная. — Что ты сделал? Как?.. — Не на все вопросы ты захочешь узнать ответы, Лале, — его взгляд ненароком скользнул по новоприобретенному украшению, тяжелым камнем венчающим лебединую шею. — Не буду слишком радовать тебя обществом других людей… Но смогу отвести в одно место. Хочешь? Девушка торопливо кивнула. Ежели шанс есть, так зачем же его упускать? Они шли долго, и ноги стирались в кровь, а Лале лишь упрямо терпела, не желая издавать и писка жалобы; шла упрямо, едва успевая за размашистыми мужскими шагами, шла след в след по протоптанной дорожке, шла по равнине, поднималась в гору, стряхивала хлопья свежего снега с капюшона, покуда Ноэ не остановился посреди круглой поляны, скрытой от непрошенных глаз колоннами ветвистых елей. — Обещай, что не испугаешься ещё больше, — его тихий голос с хрипотцой, казалось, звучал прямо внутри опустевшей головы. — Не успею догнать — потеряешься, заплутаешь. — Обещаю, — твёрдо молвила Лале, сжала кулаки и зажмурилась, совсем не зная, чего же ожидать. — Тогда открой глаза. Она повиновалась. И тут же оказалась среди сочной зелени. Среди пальм и бесконечного света, заливающего руки и плечи, как в самых ярких снах; среди круглых крыш, и даже запах моря трепал длинные волосы, солью оставаясь на коже. Тёплые слёзы катились по щекам, но не приносили облегчения. Сжав колени руками, Лале плакала, теша тоску по родной стране, плакала навзрыд, не стесняясь безмолвного свидетеля своей слабости; плакала, покуда поток не иссяк сам собой, оставляя лишь горькое послевкусие боли. — Однажды, — дрожащий голос креп с каждой секундой. — Шахи-хатун принесла мне чай. Он был такой горький-горький, аж в горле першило. А потом вдруг стал вкусным, что никаких сладостей к нему не нужно. Может, сейчас, как с этим чаем? Перетерплю — а всё зачтётся? Молчаливость Ноэ стала ей однозначным ответом. Он опустил голову, а пшеничные кудри забавно скользнули на лоб, застилая глаза длинными прядями. Лале улыбнулась светло и кротко, подходя ближе. — Спасибо. За это. — Ноэ зажмурил глаза, чувствуя, как холодные губы расцвели поцелуем на горячей щеке. Руки, будто чужие, без разрешения прижали к телу тонкую, прозрачную фигурку, укутывая тьмой длинной мантии, желая спрятать от мира наивную, слабую девочку, отлученную от родных широт исполинской страны. Трогательная и хрупкая, она не отстранялась, а приникала ближе к плечу, выпрашивая у Хроноса ещё немного времени. Но даже он не смог опрокинуть солнечные часы: тьма красками сгущалась, а иллюзия меркла, сдаваясь от натиска наступающей на пятки ночи. Мгновение — и всё посыпалось осколками. Осталась лишь круглая поляна и два существа под одной мантией. Но не знал Колдун, что клетка отнюдь не погибелью была, а спасением, покуда с юга не пришли недруги мрачные, прознав о том, что Король отбыл. Преодолели они врата железные без труда да ринулись к клетке золотой, преград более не видя. — Лале! — чьи-то сильные руки трясли за плечи, выкрадывая из сладкого сна. — Лале, скорее одевайся и беги! Девушка встрепенулась и выскочила из тёплой постели, без промедления заворачиваясь в тёплый балахон. — Что случилось? Куда мы, Аслан? — Я — вниз, ты — как можно дальше отсюда, — руки верного друга сжимали крещённый огнём меч. — Тебя сберечь сил хватит! Только убегай! Босиком она скакала по ледяным полам замка вслед за своим защитником. Внизу расцветало марево первозданного огня, что ревело и сжирало ворота. Бесчисленное войско протискивалось внутрь, круша всё на своём пути; белый снег пачкался багряными пятнами крови. На указательном пальце Аслана синевой блеснул крупный перстень, всего на мгновение. Перехватив меч правой рукой, он толкнул подругу в сторону до боли знакомой башни. — Аслан! — Иди, — зелень его глаз вспыхнула теплотой. — Мы обязательно свидимся. Клянусь тебе, слышишь? Он исчез, затерялся среди оставшихся стражников, бросаясь грудью на верную погибель. Пока голые ноги Лале сводил холод бесконечных ступеней. И погиб тогда Лев, до последней крови своей защищая чудесную птицу, дух испустив на поле боя. Поймал Колдун волосок шерсти его рыжей, в карман пряча, да рванул со всех ног, желая заветную клетку с Фениксом спрятать. Он плыл по полю боя, волею ладони посылая новые и новые проклятья в сторону недругов, но их было слишком много. Острые клинки падали на снег за жалкие сантиметры от грудной клетки — казалось, что Локид отбивался играючи, но на деле терял всё больше и больше сил. А мысли его беспокойные витали далеко-далеко отсюда. Они летали вокруг самой высокой башни замка, не в силах сберечь гостью без присутствия. Возле входа в алой крови растворялись длинные, рыжие волосы юноши. Ноэ вгляделся в лицо, и осознание ударило в самую грудь: друг Влада. Почти брат. Живой днём, а ныне стеклом мёртвых глаз отражая мутное небо. Ноэ нагнулся, чтобы снять с пальца перстень, сияющий васильковым цветом души. Но птица чудесная не желала ни погибели, ни спасения — хотела лишь метнуться в небо, оперение золотое раскрыть и полететь навстречу Солнцу. Молила взглядом глаз чёрных об этом Колдуна, просила — и душа его смилостивилась, а слеза горячая всё лицо его пересекла. Жуткая метель крутилась в тесной башне — едва завидев знакомый силуэт, Ноэ раскинул руки, последние силы растрачивая на свежий ветер. Буря отступила, руки сжали едва тёплое тело Лале, не желая отпускать. — Позволь мне… — оголённая стопа робко перевесилась через парапет. — Позволь мне. — Нет! — Послушай, — она ласково сжала ледяными ладонями его лицо, а по ощущениям — каменное сердце. — Ежели спасти попробуешь — не будет жизни нам обоим. А я и без того не живу. Нет мне места здесь. Позволь же… Не дай от чужой руки погибнуть. Верни домой. Найду дорогу. Тогда Колдун открыл клетку, а Феникс коснулась его щеки на прощание, раскрыла крылья золотые и впервые полетела по-настоящему. Успел он лишь поймать перо её, что было дороже всех сокровищ. — Холмы все вижу в полночной доле, — губы Ноэ шептали торопливо вместо прощаний. — И твой последний взлёт к иному краю; твои святыни чту и воспеваю. — Сохрани картины. Ради меня. Лале улыбнулась так отчаянно и внезапно ободряюще, мягким жестом освобождая руки. Чтобы стать Фениксом. Чтобы раскинуть мощные крылья для первого и последнего полёта. Чтобы стать свободной. Чтобы — иллюзия взмахов, а на деле — камнем вниз; чтобы ударами по каменным стенам, чтобы сломанной спиной на белом снегу. Чтобы кровью последний вздох. Смотрел Колдун вслед птице, но путь её был так недолог. Луна - не Солнце, и ориентир был потерян. Взмахнула Феникс крыльями золотыми в последний раз, взглянула на Колдуна и полетела вниз, разбивая все свои мечты о скалы острые. И, умирая, барахтаясь и теряя кровь яркую в быстрых водах, смотрела лишь на Колдуна, благодарная, что не в силах он был оставить её в чужой клетке. Почуяв неладное, вернулся стремительно Влад на рассвете, но нашёл лишь новые причины для мести. Нашёл полуразрушенный замок, ныне — чужой, нашёл тьму и алые крапины на скатерти снега. Не нашёл дыхание в груди, не нашёл причин жить. Лале и Аслан — верные друзья, которых поклялся защищать, припорошены утренней метелью. А рядом - Локид, чьей иллюзии не хватает даже на то, чтобы скрыть истинный облик. Земля принимает чужую мольбу, но безжалостно молчит. Нечеловеческий крик пугает чёрных воронов. — Верни их! — Влад впивается пальцами в мёрзлую землю. — Верни! Я знаю, что ты можешь! — Не живут столько люди, сколько придётся ждать нам, Король. — Тогда сделай зверем.***
Лайя торопливо трёт предательски-заплаканные глаза; Ноэ молчит, погруженный в воспоминания. Его маска трещит по швам, но не падает на колени; его пальцы подрагивают, сжимая пустую чашку. В зелёном глазу смешиваются циан и цианид, рождая первородный яд. — Она взлетела… — Взлетела, — тихо соглашается Локид, вперив взгляд в бесконечность. — Бездна тёмных веков растворила этот полёт. Но фениксы — птицы необычные. И умеют возрождаться. Переживая забытые империи. Горькая, такая понимающая улыбка освещает лицо Лайи, и руки невольно тянутся навстречу застывшей фигуре. Но Ноэ лишь уворачивается, выскальзывая из мягкого кресла. — Но знаешь, в чём самая главная горечь, Лайя? — его голос глух и беспощаден. — Что я, что Влад — оба мы тешим себя иллюзиями прошлого. И создаём их вместе — тогда и сейчас. Веря, что прошлое вдруг смешается с настоящим, будто не прошло столько столетий. — И на этом твоя сказка окончена? — отчаянный гнев застилает карие глаза. — Даже возродившись, Феникс не смогла отыскать свой дом? Лицо Ноэ косит от болезненной гримасы. — Теперь не мне решать исход. Он уходит, не прощаясь, заставляя бесконечно петлять по узким коридорам в поисках своей комнаты. А на пороге Лайя находит четыре свёртка и небольшую деревянную коробочку.