Face the truth

– Меня вызвал Николай. Алина едва заметно вздрагивает, но не оборачивается, продолжая неотрывно глядеть в окно. Тишина густая, вязкая пропитала стены дома, заставляя любой шорох отдаваться звоном в ушах. Она слышала, как Мал вошел в комнату, но отчего-то все равно содрогнулась. – Я уеду всего на пару дней. – Что-то серьезное? – спрашивает она с холодным спокойствием и уже привычной отрешенностью, пока внутренности стягиваются в тугой узел. – Тебе не о чем волноваться, – от его слов Алине чудится обратное. И Малу тоже. Он не хочет говорить ей о письме. Не желает вновь произносить это проклятое имя, способное лишь отравлять все вокруг. Не теперь. Шрамы еще не зажили. Но Мал не знает, что раны эти уже не затянутся. И потому еще продолжает верить, что медные волосы придадут жизнь глазам, а новое имя сотрет воспоминания об утраченном вместе с поселившимся чувством тоски по себе прежней. Но, к сожалению, забвение ей недоступно. Он видит, как она старается казаться прежней. Как с наступлением утра натягивает на себя улыбку, источающую вселенское добродушие, ту, что покрывает всю с головы до ног искусственной кожей, ей не принадлежащей. Но когда последние лучи солнца угасают в сумерках, вместе с улыбкой ее будто покидают остатки света, оставляя лишь неживую оболочку. Малу не хочется ощущать себя подглядывающим из-за приоткрытых дверей мальчишкой, словно бы вторгшемся во что-то личное, слишком сокровенное, когда он находит ее, взглядом трепетным обращенной к окнам. Тогда в нем просыпается мнительность, нашептывающая о том, что Алина ждет кого-то. Бывает, Алина вскакивает со своего кресла, в страхе озираясь по сторонам. Глаза ее словно нащупывают что-то в пустоте комнат, пока под пальцами складками расходится судорожно сминаемая ткань платья. В такие моменты даже Малу кажется, что тени на стенах обретают выразительную четкость. И жизнь. Это сводит с ума. Он не желает замечать, как мрак сгущается вокруг нее, но замечает. Поэтому и решает написать Николаю. Пока не слишком поздно. – Я могу остаться, – выдыхает почти с надеждой Мал. – Если ты этого хочешь. «И быть рядом, чтобы прогнать тени» Наконец, Алина оборачивается. На секунду кажется, что она борется с собой в желании озвучить правду. В ее лице читается тревога и съедающая безнадежность, когда она едва различимо произносит, разбивая всякую надежду до жалких осколков: – Уезжай, Мал. Расстаются молча, без прощаний. Каждый шаг отдается перекатывающимся эхом в доме, который словно вместе со своими хозяевами утратил часть души. Обида дыхания лишает медленно, в наслаждении сводя горло. Отчего-то Мал знал, что она ему ответит.

***

Во снах Неморе встречает ее как давнюю подругу, укутывает тьмой непроглядной, ласково принимая в свои промозглые объятия. Странно, но тогда Алине кажется, что она дома. Их дом едва ли можно таковым назвать. Алина знает, Мал слышал, как она звала во сне его. Как шептала самое ужасное из всех имен в слепом отчаянии, прося забрать с собой. Моля, чтобы не оставлял ее. И хоть бы слово ей сказал. Но Мал смолчал, словно бы прикрывая уши и глаза сладкой пеленой самообмана. Надеялся, что она снова станет прежней. Но она не стала. Как же Алина ненавидела этот настороженный взгляд, следящий за ней на расстоянии, заставляющий чувствовать себя неправильной, прокаженной. Хотя так оно и есть. Будь она нормальной, не вздрагивала бы от голоса того, кого нет более в живых, и не видела бы, как тени кружатся, сливаются воедино, обретая лицо. Алина ждала, когда Мал сдастся. Терпеливо, молча, как настоящая святая. Только вот святость ее уже давно рассыпалась и разметалась по ветру пеплом. Хотя глупо это, ведь она никогда не была святой. Она знает, зачем Мал поехал к Николаю. Но страх заковывает ее горло в сталь от другого. Он больше не приходит к ней по ночам, будто наказывая. Когда Алина вновь видит в своих окровавленных руках клинок с багровыми разводами, не утешает, говоря: «Цвет моих рук тот же» Алина не знает, что страшнее – замечать, как тени вьются у ее ног, или не видеть их вовсе. Это было опрометчиво. Привыкнуть к его присутствию. Чувствовать чужое, чуть прохладное дыхание на своей шее, легкие прикосновения губ, мурашками отпечатывающиеся на коже, видеть, как показывается настолько же ненавистное, насколько желанное лицо из тени. Она позволила себе слишком многое. Так часто твердила, словно молитву, что ненавидит до самых глубин своей души, как ошпаренная передергивалась в своем притворном отвращении, но сейчас, когда Дарклинг, кажется, оставил ее в долгожданном покое, Алина ощущает себя потерянной. Преданной. Брошенной наедине с собственной тьмой. Вот ее наказание. Алина захлебывается в своем отчаянии, отдающем горечью на кончике языка. Гробовая тишина, не пропускающая сквозь свои стены ни единого звука, медленно, точно в издевке, обступает со всех сторон, твердя единственную истину. Алина осталась одна. Она пытается нащупать, почувствовать их связь, но в ответ получает лишь эхо безмолвия. Дергает за невидимую нить, но та не отзывается. Внутри пусто, слишком гулко и темно. Невыносимо. Из комнаты вмиг словно выкачали весь воздух, отчего Алине кажется, что она задыхается. Тогда она с силой распахивает окна, впуская свежий воздух, которым надышаться все равно не сможет. Царящая за стенами дома идиллия не успокаивает, напротив, где-то глубоко внутри заставляет досаду проснуться. Алина хочет, чтобы ярость ее стала материальной, и безоблачное небо окрасилось в черный, хочет, чтобы ветер взвыл, и гроза метала молнии. И чтобы этот чертов дом сгорел. Впивается пальцами в отметины шрамов яростно, в помешательстве, до крови. Алина знает, стоит лишь попросить. Алина знает, это единственное, чего она не в силах сделать. Но с каждой минутой все явственнее ощущает, что уже давно проиграла своему малодушию. И правда в том, что ей необходимо до судорог еще хоть раз заглянуть в его лицо. Запечатлеть образ в памяти клятвой, безмолвной и мрачной. – Пожалуйста, – шепчет будто в бреду. Еще хоть раз. Ответом служит безжалостная тишина. Ногти глубже входят в мясо, но боли Алина почему-то не чувствует. Ничего не чувствует кроме бессилия. – Не оставляй меня одну. Ничего не происходит. Тени прячутся в углах, не подавая признаков жизни, а ветер продолжает равнодушно трепать занавески. Алина не знает, сколько просидела на полу вот так, с жалкими мольбами, обращенными в пустоту. Время словно бы застыло. Не замечает, как небо начинает чернеть, затягиваясь облаками. Как те самые тени, притаившиеся по углам, теперь пускают щупальца по стенам, несмело и опасливо, точно пробуя свободу на вкус. Скользят по половицам, сгущаясь. И образовывают фигуру, выступающую из тьмы. Алина не оборачивается, когда за спиной слышатся тихие шаги. Уверенные, осторожные, пробирающие до жути. Заставляющие все внутри перевернуться от страха и еще более пугающего предвкушения. Не вздрагивает, когда слуха касается знакомый голос, проходящийся лезвиями по коже. Алина не знает, что может быть более прекрасным и ужасным одновременно.