Обито открывает глаза спустя долгое время и еле различает образ матерящегося врача, что водится с капельницами. Открывает рот и тихо стонет от обезвоживания. Проводит языком по обсохшему нёбу, губам — ощущение странное, схожее с завтраком в виде пустыни. Врач склоняется и аккуратно поит своего больного, придерживая его за подбородок.
— Как ощущения, Тобито? — усмехается Хидан, вводя в инфузионную систему прозрачный препарат. Гордая осанка и заносчивый тон — определенно, он смакует падение своего коллеги. Что же иное позволит ему встать в один уровень со знаменитым учиховским великолепием?
— Будто после выпускного, — тихо и хрипло отвечает, зная, что никогда выпускной не праздновал, как и Хидан, — Ты мне транквилизаторы вводишь?
— Вводил. Бензодиазепинового ряда. Надо же успокоить тебя. Для устранения выраженных симптомов психических расстройств: устранения иррационального страха, патологической тревожности и галлюцинаций.
— Чего?.. — жмурится Обито, высматривая в окне хоть какие-то признаки жизни и надежды на освобождение.
— Понял бы, если б мозгов хватало, — тяжело выдыхает тот, откладывает шприц и садится рядом с коллегой, надевая на единственную руку того манжету. — Понимаешь ли, алкоголиками и наркоманами не становятся здоровые люди. Ими становятся глубоко несчастные, что не нашли в себе опоры. Они не могут помочь сами себе, а любую стороннюю помощь принять не могут. Слабость плоти ведёт тебя к обрыву, — Хидан резко и быстро сдавливает в руках нагнетатель тонометра, хоть и говорит спокойно, всё внимания вкладывая в давление, — Ты грустный алкоголик, а я люблю весёлых.
— Извини, что с бодуна не пою баллады о танцах и плясках, — усмехается мужчина, — Сколько я не дома?
— Почти весь отпуск. 100 на 60, в принципе, пределы нормы, — Хидану не приносит какой-либо проблемы прыгать с темы на тему, посему и продолжает: — У меня ты вторую неделю валяешься, в участке полторы. Орыч выписал тебе больничный лист на две недели, так что пока ещё дома поотдыхаешь. Погода сегодня какая-то херовая, шторм походу намечается.
Но не предлагает подвезти или сопроводить. Хидан не без особого внимания помогает ему одеться и скоро выставляет из своего отдела. Обито брезгливо щурится и всматривается в давно севший телефон — значит, без такси.
Игнорируя обыденные привычки и паттерн на ранние приходы, Куроцучи в который раз проходит к братцу проверить его состояние. До её экзамена остаётся пять минут, а путь до учебного заведения проходит через страшно далёкую местность — физически ей не успеть добраться, а желает ли она? Стирая со лба юноши капли холодного пота и солёные слёзы с щек, Куроцучи с превеликой сестринской любовью кладёт ладонь на плечо узника своей любви — ей страшно, она напугана, но слово своё сдержит.
Она не хочет признаться себе или позволить ему признать — её битва уже давно проиграна. Братец в ловушке, из которой не желает выходить. «Я ведь люблю его, а он меня», — только и доносится до её слуха.
— Дейдара-нии, я отлучусь на три часика, у меня защита проекта, — девушка громко сглатывает ком обиды и старается не проронить ни единой слезы. Куроцучи держит идеальную осанку, действительно крепко выстаивает против всего, что только пришлось пережить ему. Остаётся рядом и готова положить голову на отсечение за популяризацией вопроса, за его спасением из всей системы.
Поверила бы она ему? Подземный город, научные лаборатории, сумасшедшие люди, мутанты — всё это бред. Но доказательства на лицо: его незашитые рты на ладонях, некоторые секретные документы в рабочем кабинете незнакомого, ненавидимого Обито, огромное количество каких-то непонятных колб, несколько пакетиков с неизвестным порошком. Опера плохо скрываемого злобного гения, девушка всё фотографирует и пытается который день достучаться до верхних отделов безопасности жизнедеятельности — её письма остаются без ответа. Стоит ей открыть дверь, как видит подходящего мужчину к дому — это тот самый человек, что принял её заказ, стоило ей впервые услышать странные крики из злосчастного дома. Стало быть, Обито.
Шаг вперёд, девушка сама выходит к нему, закрыв дверь — Дейдара и не узнает об этом разговоре. Осторожный шаг вперёд, второй, третий. Ногти врезаются в нежную кожу на ладони, оставляют слабые следы; глубокий вдох и мимолётное движением пальца у лица — стряхнуть мешающуюся прядку или холодный пот. Куроцучи храбрится перед раскрытием своего первого преступления. Стоило ли дождаться ответа официальных служб или хотя бы команды быстрого реагирования? Определенно. Но один только вид испуганного Дейдары, жертвы сия мира, заставляет шагнуть в пропасть.
— Учиха Обито?
— Незнакомая девчонка, занявшая мой дом?
— С дозволения Вашего пленника, Тсукури Дейдары, который находится не по своей воле и подвергается физическому и психологическому насилию с Вашей стороны. Верховный суд это дело может и не заинтересовать, но статус Вашей работы с детьми и употребление наркотических веществ станут более весомым доводом для рассмотрения Вашего дела, — Куроцучи крепится и говорит так смело, как только может. — Если и не посадят, то общественный резонанс точно вызовет.
— А ты кто? — слабо качает головой мужчина, ожидая своего обморока. После долгого пути давление наверняка упало — Обито грубо хватается за перила пред небольшой лестницей, опирается о неё и внимательно осматривает девчушку, которую на удивление откуда-то помнит.
— Я — та, что хочет Дейдаре только лучшего, — медленно говорит Куроцучи, доставая из заднего кармана широких рабочих штанов наручники.
— Ты. Кто? — говорит чётко и даже огрызается от злости, страшно кружащаяся голова путает мысли, сбивает с необходимого настроя — раздражение само вырывается, вовсе не от превеликого желания расправиться с незваной гостьей. У него есть способны прогнать грызунов, он не считает её угрозой.
— Я… студентка генеральной прокураторы, имею достаточно связей, чтобы всю Вашу контору накрыть и огласить всю правду общественности, — осекается лишь на секунду, но через мгновение берёт себя в руки. Крепче сжимает наручники.
Куроцучи изначально терпеть не могла учёных — тех, кто даёт названия, назначение, коллекционирует, запирает, изучает, а после благополучно забывает о том, кому испортил жизнь, кому дал назначение и название. Травмы нынче с обоюдного согласия.
Тяжелый грузный шаг к дому — девушка неосознанно опасливо делает шаг от него. Ещё и ещё.
— Мне кажется, Вы немного не так поняли ситуацию, — громкий тяжёлый вздох — вздох наставника перед ошибкой ученика; Обито прекрасно понимает её амбиции и радикальное юношеское мышление, Обито прекрасно понимает её слабость и её способность понять, — Вышестоящие органы в курсе о происходящем, — недостаточно для пояснения. Очередной тяжёлый вздох, ему необходимо собраться с мыслями и дать отлежаться, а лучше ей пройти обучение до конца и пройти просвещение.
Не зря же её письма и доводы, он уверен, игнорируются. Обито поднимает взгляд на неё и видит страх отрицания: «Не может быть!». Может. И, будь они в других обстоятельствах, он смог бы поделиться всеми тонкостями с ней — исторической, политической, социальной составляющей, оно не встало бы оправданием жестокости, однако, как иначе обустроить жестокий мир? Её карие глаза полнятся ужаса осознания здешнего мира — либо всё есть зло, либо всё не так просто.
— Это не оправдывает Вашего жестокого обращения с Дейдарой, — тихий охрипший голос, — Даже если весь мир прогнил, наша человеческая доля оставаться выше низости и тем более жестокости.
Несмотря на былой страх, Куроцучи делает шаг вперёд и намеревается совершить, возможно, последнюю свою волю — спасти. Наручник блестит от последнего луча солнца, что быстро закрывает тяжелая грузная туча.
Пряча за тяжелые облака последние свои страхи, Он делает шаг в её сторону — всё ведь решено уже, приоритеты расставлены. Явление второго солнца, где первое уже не кажется таким горячим, таким правильным и истинно верным. Движение резкое и уверенное, хоть глаза в панике оглядывают сделанное. Дейдара опускает руки, опаска Обито падает на порог, окрашивая его первыми каплями крови. Где-то вдалеке гром оглашает первые свои ноты затяжной мелодии непогоды. Хидан говорил, приближается шторм. После падает на колени и Куроцучи, хватаясь за собственное горло — истерично пытается прикрыть рану, остановить кровотечение. Неожиданность, страх предательства, страх смирения его болью пред жестокостью.
Она даже не может заглянуть в глаза брата, пытается рвано вдохнуть, только попытка проходит по всему телу страшной болью. Куроцучи устало прикрывает глаза; каждая секунда длиною в вечность — она была готова ради него на всё. Так вот каков их конец? Он тоже готов на всё, но не ради неё. Скорее вопреки её любви, братской привязанности и отчаянным желанием помочь. Она открывает глаза, снова пытается вдохнуть — хватается за жизнь, как никто другой.
Обито в несколько широких шагов доходит до неё и аккуратно подхватывает, как только может единственной рукой. Смотрит в животный страх в её глазах — и он, и она знают, что ей не выжить. Мужчина не оглядывается — видит ли их кто-то, это пока не важно. Обито укладывает её на полу за порогом дома, лишь бы не на крыльце. Как медик понимает, она не сможет дождаться скорой, а он не сможет зашить рану, однако отчаянно кладёт руку поверх её дрожащих ладоней. Нет, только не это.
Дейдара на негнущихся ногах опирается о стену и не смеет отвести взгляд. Не страх сковывает его, а чувство, схожее с триумфом: наконец, они смогут быть вместе и отныне никто не сможет им помешать. Господи, если ты слышишь, спаси нас и не обвиняй: моя любовь — это он, моя слабость — это он. И я сделаю всё, чтобы защитить его. Дай мне только сил. Дейдара не жалеет о поступке, но отчего-то не может унять дрожь, не может успокоить коленки и бешено бьющееся сердце. К горлу подступает тошнота.
Обито опускает холодную ладонь девушки и прикрывает её глаза, невольно окрашивая и их в яркую кровь — кажется, нет в мире иных цветов, помимо разгоряченной крови невинной девчушки на его руках. Её амбиции и воля к справедливости, ко спасению дрянного мира — вот, что сгубило её. Это сгубило Рин и Какаши, это сгубило Конан и Яхико, это сгубило Куроцучи, это сгубило и его. Мужчина закрывает глаза, отводит голову в сторону и неожиданными воспоминаниями видит тело нападающей мутантши, следом за ней десятки разделанных и умерщвленных мутантов, после — женщина, твердящая о ненависти, за ней заплаканное лицо Рин. Он слышит биение своего сердца, что бьёт по вискам, пульсирует головной болью. Обито сильно дёргается и рефлекторно отодвигается от девушки, истерично подбирая под себя ноги.
Это должно подтверждать его точку зрения, новые идеи нового мира — так отчего же сейчас иррационально прильнуть к ней, создать ради неё сыворотку возвращения к жизни? Обито стирает со лба холодный пот, окрашивая и своё лицо в крови борющейся девушки. Снова надеть маску, дабы скрыть своё лицо монстра за видимым благом, что даёт центр, что даёт Орочимару?
Как такое могло произойти? Угроза — серьёзная и страшная, она была настроена серьёзно во имя защиты Дейдары, приняв его за жертву. Наивность ли то или новая сторона испытуемого? Обито не мог и подозревать о духобесии мальчонки. Чёрт меня дери, Дейдара, что сталось с тобой? Дьявол видно вознамерился ознакомиться с искусством юмора и иронии, раз решился на такой подлый ход — когда только смел подсунуть яблоко?
Чёрт, Дей.
Обито на дрожащих ногах медленно и аккуратно подходит к юноше, также размеренно кладет ладонь на его. Проводит по пальцам нежно, словно их руки не бьются в ужасной дрожи. Дейдара крепко прижимается к нему и обнимает так рьяно, словно тепло его тела смоет преступление, смоет всё то страдание.
— Она сумасбродная… — первым подаёт голос юноша, глубоко вдыхая, почти всхлипывая. Он смотрит только на Обито, крепче держа его окровавленные пальцы в своих холодных ладонях, — Она пыталась уничтожить тебя, уничтожить н а с, — голос дрожащий, Дейдара явно торопится и не смеет отпускать свою истерику просто так.
Слёзы скатываются по бледным щекам, Дейдара неприятно морщит лоб и прикрывает глаза в панике. Шмыгает носом, как провинившийся школьник, только сравнение неудачное — он поджимает тонкие губы. Юноша отмахивается головой в сторону, стараясь убедить себя в опасности её. Её смерть — необходимая мера, и вовсе он не влюблённый дурак. Куроцучи — опухоль, которая нанесёт непоправимый ущерб, что требует немедленного удаления. О, она умерла. Дейдара ведь неплохой человек, она бы их уничтожила, но они отныне в безопасности и только благодаря ему.
Ему приходится идти на непростые и страшные поступки. Мутит ли его? Безусловно! Но это значит смелость, это и есть борьба за них. Борьба за него. Способен ли Обито на это? Он сейчас и узнает. Он понимает, они оба чертовски напуганы, но это ведь и есть главный показатель характера и способности любить — чем сильнее давление, тем ярче проявляется характер, а его природная сущность показывается более правдиво.
— Я защищаю тебя, потому что такова моя воля, — громко сглатывает Дейдара, слабо качая головой. Обито не испортил его, отнюдь. — Я тоже нуждался в защите, но никто не приходил до твоего появления, — сквозь слёзы и явный страх от содеянного Дейдара улыбается так искренне, не сравнится эта улыбка с безумием или сочувствием; улыбка мании, — А ты был… Замечательным, возможно, мрачным, но это и делает тебя… неидеальным, приближенным к человеческим проблемам — ты тоже слаб, как и я! Это пугает, да, но таков уж человек. Но наша слабость вместе это сила. Сила, которая станет искренней любовью.
Что есть любовь, если не полное принятие друг друга? Беззаветно, ведь каждый способен на осечку, небольшую ошибку. Обито действительно не так хорош, а кто способен назваться гением красоты и морали? И Дейдара не так хорош — под стать ему. То ведь и должно иметь звание любви? Той, о которой слагают песни, стихотворения и романы?
А что есть романтика, если зло неотвратимо? Романтизм любит барокко, а оно отвратительно. Просветители, с которыми они воют, поклоняются свету, оттого и смелым заявлением будет назвать поклонение романтиков дьявольским — в обороте на 180 градусов, протест общим настроениям и Богу. Воспитай в себе человека прекрасного путём поклонения романтике, путём поклонения Дьяволу.
— Слушай… — тихо говорит Обито, стараясь не спугнуть в своих объятиях хрупкое тело. — Не кажется ли тебе, что я… Испортил тебя? — мужчина аккуратно поднимает единственный глаз на юношу. Он видит манию в его глазах, но не может потушить полыхающее чувство; знает, что любая попытка обернется тщетностью, если не оскорблением. Необходимо быть осторожным.
— Ты не сломал меня, ты открыл мне меня, — тихо шепчет Дейдара, поднося его руку ко своей щеке. Теплится, как котёнок, как щенок, требующий ласки, несмотря на то, что мгновением ранее ободрал обои. Сравнение неудачное — скорее ободрал сонную артерию девушке на глазах всей улицы.
***
— Послушай меня, останови панику! — Орочимару бил совсем ещё практиканта по щеке, приводя его в чувства, — Да, жертвы случаются, это неизбежно, — мужчина крепко сжимал подбородок Обито и внимательно вглядывался в заплаканный глаз и подступающую истерию, — Но в наших силах изменить это. Поверь мне, всё это ради общего блага: их, человеческого, нашего… Стоит нам вывести идеальную формулу — мы изменим мир.
— Но человеческая жизнь, — едва слышно всхлипывал практикант, стараясь храбриться перед наставником — внимательно его слушал, хоть и не мог принять его точку зрения, но и противиться не собирался.
— Одна жизнь, когда на кону спасение всего мира от этой хвори, — Орочимару снова бил по щекам практиканта и даже не обращал внимания на лежащий труп и бумажные бабочки под потолком. Удары хлёсткие, отрезвляющие, — Не смей размякать! Как был мямлей университета, так им и остался.
Можно ведь оправдать насилие, когда оно несёт благо?
***
Нельзя. Почти двадцать лет — сотни, тысячи потерь в ходе исследований. Таковое ли это благо? По вискам бьёт одна простая истина бессмысленности происходящего. Никакого блага не будет. Нет смысла скрывать за маской монстра — сама маска не защита, а подтверждение той мысли. Свет — лицедейство.
Свет ни граммом не лучше тьмы. Мама, ты была права. Я — монстр. Страшный и ужасающий. Не таковой характер, кой следовало понять и принять, не с этим родился, но с этим умереть — не «ничего тут не поделаешь». Необходимо было делать. Делать всё, чтобы только продолжать борьбу до потери пульса — мать держалась за жизнь до последнего, лишь бы увидеть сына, лишь бы осознать свою ошибку; Рин сломала позвоночник, Какаши потерял глаз, но они продолжали бороться до последнего своего вздоха, пока безысходность не поглотила их. Есть ли это та точка отчаяния, к которой пришёл он? Точка равнодушия к амбиции, ко спасению и к изменению себя, общества и мира?
Он сдался. Низко и погано. Жизнь продолжается, а что с душой? Обито заложил её Орочимару, Дейдара заложил свою Обито. Только юноша ещё не знает, что есть Дьявол, какова трагедия скрывается за дальнейшей жизнью в таковом пути.
— Этот мир тебя не обидит, пока я рядом, — тихо говорит Дейдара своим тонким голосом, почти охрипшим, но видно испуганным. Громко сглатывает, почти требуя в образовавшейся тишине любви и поддержки — поддержи моё рвение быть с тобой. Безмолвная и неозвученная просьба, ему еще неоткуда знать, что такие просьбы всегда остаются без ответа.
«Не смотри на меня таким взглядом. Не бросай меня, не оставляй меня», — безмолвная мольба. Дейдара почти стоит на коленях, почти слёзно умаляет.
«Не оставляй меня в жестокой реальности».
«Не оставляй свою любовь ко мне».
«Не уходи».
«Снова.».
Они ещё больше отдаляются друг от друга — дальше, чем были во время его отсутствия. Но его отсутствие было неизвестным, Дейдара мог придумать себе любую причину его исчезновения, но от незнания причина была только одна — нелюбовь, ненадобность, ненависть.
Холод и бесчеловечность, пока есть он. Без надежды. Без конца.
Знание, каков он на самом деле.
— Дей, я хочу, чтобы ты знал… Всё это, — Обито тяжело выдыхает и проходит к юноше ближе, оглядывает труп незнакомой ему девушки, показывает на неё дрожащей ладонью, — Не вариант нормы…
— Это моё выражение заботы! — обиженный, оскорбленный голос юноши, дрогнувший от подступающей истерики. Обито сам виноват — сам довёл его до такого состояния.
— Убийство — не забота! — Обито срывается. Честно, он старался сохранить спокойствие, старался сохранить благой настрой ради своего подопечного, — Пойми ты, что убивать людей ненормально! — кричит и почти бьёт кулаком в стену рядом с Дейдарой, скоро берёт себя в руки. — Нет никакого оправдания этому.
— Пошёл ты, пошёл! — юноша жмурит глаза, не желая даже видеть его, не желая слышать его слова, старается сглотнуть ком обиды от его непонимания. Дейдара готов был принять непонимание Куроцучи, но не ему, — Ты будешь сейчас строить из себя святого? — глубокий вдох и выдох, Дейдара дышит шумно, собираясь мыслями, чтобы противостоять своей обсессии, своей аддикции, — Неужели у тебя есть особое оправдание, чтобы делать то, что ты делаешь?
— Нет, — сухой ответ разбитой души. Обито стеклянным взглядом смотрит на юношу и готов поклясться, что он и есть его наказание за все деяния, все преступления и всякую слабость к подчинению слабости тела и души. Дейдара был прав, называя его с самого начала Телом.
— Я для тебя сразу ненормальный? — охрипший голос, слабый голос. Разочарование. — Если я для тебя маньяк, то кто ты? Для меня ты любимый человек, за которого я всегда буду горой. Но я для тебя сумасшедший, сумасбродный, поехавший!
— Неправда! Неправда! — снова срывается. Как можно назвать любовью слепую зависимость? Как можно назвать любовью беспрекословное внимание и согласие ко всему? Дейдара лишь подвешенная кукла, что требует кукловода.
— Как я могу доверять тебе, если ты не на сто процентов со мной?!
— Я тебе не доверяю! — Обито не замечает, когда разговор переходит в крик, но чувствует, как грудь спирает чувство недостаточности — то ли сорваться на больший крик, то ли сбежать от злосчастного разговора о правдивости или верности чьей-то идеи. Горло спирает желание прекратить это и успокоиться, расслабиться: почти сразу Обито отметает это желание, прекрасно понимая, что оно подразумевает. — Я отчаянно пытался стать лучше, пытаюсь до сих пор. Я не хочу быть тем злодеем, каким был, — старается успокоиться самостоятельно, но слышит глухие удары по вискам, сводящее с ума желание. — Мне жаль, что так получилось, мне жаль, что я уделил тебе меньше внимания, но…
— Ты понимаешь, что, если я его тебе не уделю, то ты убьёшь меня? — громко сглатывает.
Распятие разума. Каждое слово Обито — доказательство его нелюбви. Какая польза в Аполлоне Бельведерском? Быть может Аполлон спасёт его? Никто не узнает, что спасёт его — вдохновение, искусство али прочий человек, ведь именно эти факторы могут спасти подонка, воспитать в нем. Искусство — спасение. Дорогой человек — искусство. Но кто будет вспоминать плохое об умершем, отошедшем, исчезнувшем? Ведь конец есть начало большего. Нет смысла сожалеть, если в памяти оно остается превосходным.
— Прости пожалуйста, — тихо говорит Обито и, вроде даже, оскорблённый. С чего же ему быть оскорбленным? Своим же поведением? Чувствами Дейдары? Мужчина на дрожащих ногах уходит в свою спальню. Голова кружится беспощадно, ноги будто и не держат — он пытается убедить себя, что это пониженное давление и результат сильного неожиданного стресса. Не ломка, вовсе нет.
Обито знает, без него в этом мире было бы гораздо лучше — и не всплеск то саможалости или попытки оправдаться. Он прекрасно знает и прекрасно понимает: без наркомана, алкоголика, насильника и безумного ученого в этом мире улыбнулись бы Рин, Какаши, Яхико и Конан, та девчонка. И он не станет спорить — это определенный факт. И он не станет бороться, знает, что уже поздно.
Обито достаёт из прикроватной тумбочки пакетик с порошком — совсем рядом с запретным веществом и пульт от ошейника. Мужчина знает, что это конец — не позволяет себе верить в иной исход, но не берёт свою действенную защиту и использование подкожного чипа; полностью отдаётся ходу ситуации, не желая ни прощения, ни спасения. Обито знает, что не достоин ни того, ни другого.
Обито безумен, Дейдара знает это и прекрасно осознает, кому ведь как не любимому человеку понять и принять безумство? Выражая форму восторга, люди всегда ссылаются на сумасшествие, имея ввиду положительную оценку — наука, творчество и любовь. Что же тогда плохого в Обито?
А что же плохого в Дейдаре? Почему он видит этот странный взгляд полуотвращения, полустраха и непризнания в Обито? Почему он выглядит так, словно готов отшатнуться от него? Дейдара ведь был хорош — истинно хорош; не сковывал себя своими травмами сексуальных домогательств и эксплуатации детского труда, всегда был покорен желаниям Обито — терпимость к Обито и его проблемам, его тяготам. Юноша чуть наклоняет голову, смотрит исподлобья, почти понимает сложившуюся ситуацию.
Обито по сути своей является Телом, ведомым одним лишь желанием найти забытие в своей зависимости — с каждым разом не находит, только усугубляет, тем и поддерживает свою жертвенность, топя самого себя в своих трагедиях и обидах. Осознанный выбор пути принятия ужаса личностного самокопания, бессилия пред сплином, собственного уничтожения без стремления к преодолению обид — обратная сторона гедонизма. Хорошо, когда алкоголь или наркотик наводят увеселительный эффект, а что же принимать после неминуемого отрезвления от счастья? Не более чем трусость плоти, неспособной самостоятельно бороться.
Дейдаре искренне жаль Обито за его судьбу, как и искренне жаль за свой следующий поступок, но он знает — он мало чем отличается от мужчины, что за собственной истерией и жаждой не замечает, как с места отсутствующего глаза стекает кровь. И кто из них зависим, если юноша нежно оглаживает его щеку и остаётся с ним до самого конца.
Это не искусство. Алая кровь на лезвии кухонного ножа — он туп, зато юноша упрям, а учёный и не сопротивляется. Кровь такая же, как и когда он его порезал своей бритвой. Всё это — несомненно, тяжкий грех, что не достоин таких высоких отношений, таких высоких чувств, что испытывает Дейдара. Ничего страшного. Ещё чуть-чуть и всё будет совершенно. И никто более не сможет омрачить эту любовь. Никто и ничто не омрачит зависимость Обито перед Дейдарой — юноша наблюдает, как белая характерная пыль опадает с его прерывистым последним выдохом. Дейдара необходим ему, пусть так оно и остаётся.
Искусство — это разрушение.
Телефонный звонок прерывает пугающую и нагнетающую тишину в доме. Дейдара лёгким шагом проходит к источнику звука — поднимает трубку.
— Испытуемый Тсукури? — металлический и будто равнодушный голос по ту сторону не может его смутить, но напрячься заставляет. Абонент хоть и кажется холодным, но на деле Хидан силиться найти себе хоть одно оправдание в этом поступке: не стоило ему фамильярно заваливаться в личную жизнь коллеги, но, осознавая груз вероятного насилия, не может оставить жертву в беде. Человеческий фактор таков — лететь на обжигающий свет; подвергать себя опасности и страдать от собственной морали.
— Да, слушаю.
— Я звоню предупредить Вас об опасности своего коллеги, Учихи Обито.
Дейдара опускает голову, сжимает руки в кулаки, впиваясь ногтями в нёбо — контролировать рты также выходит непосильной задачей, но их чувствительность помогает лучше заглушить эмоции. Юноша не опускает взгляда к стремительно остывающему Телу, не желает, чтобы тот по счастливой случайности оказался жив. Тсукури забивается в самый угол и не двигается, обнимает себя, как обнимает испугавшийся монстра в шкафу ребенок. А рты на ладонях продолжают неприятно кусать плоть самого парнишки, оставляя неприятные, больные укусы и струйки слюны — далеко не самое приятное зрелище, удостоенное чьего-либо внимания. Он остаётся поглощённым тенью, тьмой и безвыходностью.
— Да, я осведомлен, спасибо, — отвечает он и почти сразу сбрасывает трубку.
Это ли и есть любовь? Это ли и есть искусство?
Искусство — разрушение?
В окно, в стекла и двери, фасады стен дома вида американской мечты бьёт сильный ливень. Никогда ещё этот район не знал такого природного гнева и явно не был готов к нему: соседям плевать, что за крики доносились с дома доброго, но малознакомого педиатра, а крупные капли смоют с валяющейся где-то за пределами дома опаски кровь Куроцучи. Дейдара не слышит ударов ливня, как и оглушительного грома. Юноша смотрит куда-то вперёд и отчего-то чувствует себя хорошо, прокручивая в памяти остатки хороших воспоминаний, а когда их и не остаётся формирует новые, играя со своим сознанием и разрушенным былым
счастьем.
Забудь все лекции и учения, забудь любое внимание и доброту, забудь сладость лести и поддержки, сошедших с моих губ, ты знаешь, я — не всего лишь тень, не дымка счастливого воспоминания. Я в каждом твоём вздохе, как прогрессирующая опухоль, как неотвратимая смертельная болезнь. Не жди начала нового дня в надежде, что я отступлю — ты прекрасно знаешь, что нет смысла ждать зимы, весны, лета или осени, ты болен мною, а значит я не оставлю тебя ни на миг. Теперь ты можешь понять меня, это и есть зависимость.
