Уничтожающий

Метка появилась у Гона в самый неподходящий момент из возможных. В том забытом уголке мира в день, когда они сражались за будущее человечества – а Гон на самом-то деле сражался против Питу и только против Питу, – в тот день, почувствовав лёгкое жжение в районе поясницы с правой стороны, Гон не придал этому никакого значения. Он идентифицировал боль как не имеющую свой корень в атаке врага – и тут же откинул её в сторону. Тогда все его мысли были болезненно сосредоточены на Питу и Кайто. Он не мог позволить себе думать о чём-то другом, – а особенно о какой-то незначительной боли, которая на поверку могла исходить от синяка или царапины. Нет, Гону важно было тогда собственное тело лишь как инструмент, и собственный дискомфорт он, конечно, без колебаний отмёл в сторону. А позже... много чего было позже. Разрушительная сила, кома, чудесное исцеление с помощью силы Наники и совершенное, полное, абсолютное отсутствие ощущения нэн в собственном теле. Прошло уже пять лет с того дня, как Гон, проснувшись, не ощутил внутри знакомого тёплого огонька, готового разразиться бурей, но он скучал по этому ощущению до сих пор. Конечно, со временем он научился жить без нэн – ему пришлось, потому что вернуть его оказалось невозможно. Гон перепробовал всё – и всё было бесполезно, этими попытками он только глубже загонял себя в отчаянное, тоскливое состояние, в котором быть совершенно не хотелось. Так что Гон бросил эту бесполезную затею и вместо этого вернулся на Китовый остров с твердым намерением начать всё заново. У него было много, очень много времени осмыслить произошедшее и взглянуть на ситуацию под другим углом. Взрослея, он осознавал многие вещи, а также задавался вопросами, которые никогда бы не появились в голове у тринадцатилетнего Гона. Почему на самом деле ушёл Джин – и почему Гон так стремился к нему, хотя отец его прямым текстом говорил, что не хочет его видеть и превращал всё в какую-то игру. Тринадцатилетний Гон был в восторге – восемнадцатилетний Гон был сначала в ярости, а затем постепенно пришёл к не самому приятному осознанию, которое лишь подтверждалось его встречей с Джином. Осознание это состояло в том, что у своего отца Гон никогда не стоял на первом месте. Никогда не был приоритетом. Это было очевидно – и это было больно. Джин стремился, всю жизнь стремился куда-то за горизонт, к новому приключению, и Гон думал, что он-то тоже стремится к приключениям, – но на самом деле он стремился лишь к Джину. Гон вспоминал, как в десять лет лежал в кровати и перед сном со счастливой улыбкой думал о том, как найдёт отца – найдёт Джина, – и тогда Джин уж точно никуда не убежит. Гон покажет ему, что он силён, что достоин, ведь даже будучи Охотником Джин мог уделить немного внимания Гону, разве нет? Он представлял их приключения, как Гон бы спас Джина из передряги, – и тот посмотрел бы на него светящимся от гордости взглядом и сказал бы: «Да, теперь ты достоин, Гон. Теперь мы будем путешествовать вместе». У восемнадцатилетнего Гона ком в горле вставал, когда он вспоминал того ребёнка, что так стремился доказать недосягаемому отцу свою силу и «полезность». Разве это было нормально? Разве нормально было то, что Джин это поощрял? Поэтому-то ведь Гон, выбрав себе цель, никогда не сдавался – потому что Джин бы ему не простил. Если бы Гон сдался всего раз, всего один раз – неважно, в каком контексте, – тогда он никогда бы не заслужил право увидеть отца. А разве это не было самым важным его делом? Разве это не то, что сделало его сильнее? Подарило ему друзей? Да. И эти мысли – я не сдаюсь, я иду вперёд несмотря ни на что, никто не смеет заявлять, что я слаб – именно эти мысли привели к тому, что произошло в битве с Питу. Гон должен был быть сильным и защитить Кайто, – но он не смог. А это значило, что Гону незачем было больше пытаться. Он был бесполезен. Если он не смог защитить Кайто – не сможет защитить и Киллуа. Если он не смог защитить Кайто, значит он никогда не посмотрит в глаза отцу, не сможет сказать: «Смотри, я вырос, я стал сильным, теперь я достоин». Кайто был мёртв из-за него. Гон потерпел поражение, совершенное и абсолютное. И ничего больше не имело значения в тот момент. Гон стоял на грани смерти, – но это было не важно. Гон получил гигантскую силу – и это тоже не имело значения. Гон убил Питу – внутри было пусто. Глухая, глубокая пустота, сквозь которую пробился единственный крик – Киллуа. Глядя на своего лучшего друга, Гон чувствовал, как сердце сжимается – я больше не нужен тебе, я бесполезен, я не силён больше, я не достоин, я больше никогда не буду достоин, хотелось заорать ему. Да, он обрёл нэн благодаря своему отцу – и потерял нэн из-за него же. И теперь Гону нужно было как-то жить дальше в совершенном отрыве от того мира, к которому он так привык. Не будет больше будоражащих кровь битв, не будет заходящегося в восторге сердца, приключений, противников, Киллуа… При мысли о Киллуа у Гона всё ещё болезненно сжималось сердце. Они виделись несколько раз за прошедшие пять лет – и было очевидно, что Киллуа стал сильнее и счастливее тоже стал. Гон же… Между ними будто появилась пропасть, которой раньше не было. Они всё ещё были близки, это нельзя было отрицать. Гону казалось, что они всегда будут близки, даже если будут видеться раз в несколько лет, – потому что то, что они пережили вместе, они пронесут через всю жизнь. И вместе с тем сейчас Гон и Киллуа были… разными. Они вели каждый свою жизнь, и то общее, что у них было, осталось в прошлом. К тому же каждый раз, как Гон видел друга, он ощущал разъедающую внутренности вину. Теперь он осознал, что причинил Киллуа боль тогда, в тёмной башне дворца, своими брошенными в пылу ярости словами. «Ты так спокоен». «Тебя это не касается». Самое ужасное было, наверное, то, что в тот момент Гон и правда думал, что сказанные им слова – правда. Как он вообще заслуживал Киллуа после такого? Он не заслуживал его дружбы, его поддержки, этих его робких, понимающих улыбок при их встрече, – Киллуа всё пытался поддержать Гона, даже спустя столько лет. Гон не заслуживал этого, не заслуживал доброты Киллуа и быть спасённым он тоже не заслуживал, не после того, что он сделал. Но Гон пытался об этом не думать – ведь жизнь продолжалась, верно? Так думал Гон, провожая уходящие из порта корабли тоскливым, ищущим взглядом. Но что ему было делать? Теперь у него не было цели, к которой он мог бы идти, – а даже если б она была, у него не было нэн. Он мог сколько угодно твердить себе, что всё ещё был сильным, всё ещё был способным, – но правда была на самом деле проста до боли. Физическая сила ни в какое сравнение не шла с мощью, что давал нэн. Любая достаточно сильная атака сломала бы Гону кости, оторвала бы конечности – или убила. Гон не хотел умирать. Гон не хотел предавать этим Киллуа, который пошёл на всё, чтобы исцелить Гона. Киллуа спас его – Гон должен был жить. Глухая пустота внутри завывала болью при мысли о том, что нэн его больше не вернётся, никогда. И именно в тот момент, когда Гон уже подумывал о том, чтобы сдаться, чтобы пуститься в путь, больше не оглядываясь назад, – без мыслей, без опасений, без плана действий – тогда-то его метка вдруг вернулась. * Конечно, после исцеления Гон осматривал своё тело больше раз, чем мог сосчитать – и никакой метки на нём, естественно, не было. Не было до сегодняшнего дня. Гон в совершеннейшем шоке пялился, извернувшись, на место чуть повыше поясницы, на его правом боку, где красовалась на коже самая настоящая метка. Он не знал, что и думать, – а потом вдруг вспомнил, как жгло именно в этом месте столько лет назад, во время его напряжённого ожидания битвы с Питу. Но ведь позже никакой метки он не видел – и вот сейчас она вдруг опять проявила себя. Он знал, что метки могут появляться и исчезать, хотя у некоторых людей они, появившись, оставались на коже всю жизнь. Но он никак не ожидал, что метка появится у него самого, да ещё и сейчас. Гон пригляделся поближе. Это был какой-то иероглиф на незнакомом Гону языке, вычурный и детально очень сложный. Цвет у иероглифа был неясный, вроде бы жёлто-золотистый; он будто был небрежно выписан чьей-то рукой на коже Гона и выглядел так, будто всегда там был – что было, конечно, совершенно невозможно. Хоть иероглиф и был невелик размером – примерно с три ногтя – но он был яркий, чёткий, и Гон бы точно заметил его, если б тот был на коже раньше. Гон вздохнул, выпрямился и почесал в затылке. Рассмотрел возможность рассказать об иероглифе Мито, и тут же откинул её. Пока что он не очень хотел делиться неожиданной новостью с кем бы то ни было. Метки были… странными. Они появлялись неожиданно и могли означать практически что угодно. Иногда метки проявляли себя в момент отчаянной нужды в другом человеке. Иногда это происходило просто так, в совершенно обычный день. Метки могли появиться у обоих, а могли – только у одного из пары. Разные метки могли появиться у людей, счастливо проживших в отношениях друг с другом долгие годы. Одинаковые метки могли появиться у людей, которые никогда не встречались, и у людей, которые видели друг друга каждый день на протяжении долгого времени. Метки могли означать возможность романтической связи, или возможность дружеской поддержки, или просто душевную близость. А иногда случалось так, что они не означали ничего, что оба человека настолько разошлись в жизненных путях, что даже с наличием меток не способны были понять друг друга. Так что да, метки были странными, и это ещё слабо сказано. Существовали, конечно, некоторые закономерности, которые были известны всем. Метка чаще всего имела что-то общее с человеком, на которого она указывала. Если это была надпись, то это был почерк, а вот с рисунками было сложнее, – иногда они указывали на географическую локацию, иногда на место встречи, а иногда были совершенно неразрешимыми загадками. Наверное, стоило радоваться, что на коже Гона красовалась надпись, а не загадка в виде рисунка – такое он ни за что бы не разгадал. Но вопрос-то на самом деле состоял в том, хотел ли Гон разгадывать загадку собственной метки, что должна была привести его к новому, к «своему» человеку. Если собрать всю информацию о них воедино, метки означали одно: возможность. Возможность появления в жизни нового человека и возможность выяснить, к чему же это приведёт. Никаких правил, рамок или ограничений – лишь рисунок на твоей коже, дающий тебе возможность самому принять решение. Хотел ли он воспользоваться этой возможностью? Гон нахмурился, снова глянув на метку. Та никуда не делась. Он хотел попытаться. Даже если окажется, что они не сойдутся характерами с этим загадочным человеком, что использовал иероглифы, один из которых Гону предстояло расшифровать. Даже если из этого ничего не выйдет, даже если их пути пересекутся лишь на небольшое время – такое тоже могло произойти в случае меток. Не то чтобы Гону было, что терять. Да и огонёк любопытства, забытый за долгие годы, проведённые на Китовом острове, разгорелся в нём с той силой, что прямо говорила: это не отпустит тебя, пока ты не попробуешь. Гон хотел хотя бы попытаться. Кто знает, что из всего этого может выйти. * Хоть Гон и потерял свой нэн и отошёл от связанных с этим дел, он всё ещё оставался Охотником. И его лицензия была тем инструментом, которым Гон решил воспользоваться при поиске человека, на которого указывала метка. Для начала стоило попытаться выяснить значение иероглифа и язык, к которому он принадлежал, а уж потом разбираться с почерком. Гон мог бы попросить помощи у Киллуа – тот наверняка был больше информирован о других странах и их языках, чем Гон, который вообще в иероглифах ничего не смыслил, если быть честным. Но с Киллуа… Гон в общем не очень хотел рассказывать ему о собственной метке. Если Гон когда-то и думал о том, что у него возникнет метка – хотя такие мысли очень редко его посещали, – в общем, если он и думал об этом подростком, то хотел бы, чтобы метка его указывала на Киллуа. Киллуа ведь был тогда его лучшим другом, и Гон очень хотел бы быть с ним всегда… Сейчас Гон отчаянно радовался тому, что его метка точно не принадлежала Киллуа. Он не хотел бы привязывать его к себе подобным способом, – ведь Гон знал, что Киллуа не оставил бы его в покое, если б узнал, что он «нужный» Гону человек. Да, так было намного лучше. Киллуа было намного лучше без Гона, который висел бы на нём очередным беспомощным грузом ответственности. Оказаться чужой ношей – это было последнее, чего Гон хотел. Леорио вряд ли смог бы ему помочь, к тому же они не общались уже достаточно долгое время, Гон и сам не знал почему. Курапика… Гон понятия не имел, где был сейчас Курапика и чем он занимался. Так что Гон решил для себя всё выяснить самостоятельно. * Покидать Китовый остров впервые за такое долгое время было странно, и Гон ощутил даже тревожность, некий страх перед неизведанным, стоя на палубе корабля, увозящего его в неизвестность. В ответ на эти ощущения Гон только расправил плечи и сильнее вцепился руками в лямки своего рюкзака. Он сможет это сделать. Он сможет найти человека, на которого указывала его метка, и для этого ему не понадобится нэн. Это повторял Гон себе, когда тревожность возвращалась – её будил тот факт, что Гон не чувствовал того потока ауры в собственном теле, что свидетельствовал бы о нэн. К тому же он не мог сказать наверняка, кто из окружавших его пассажиров обладал способностью использовать нэн. Он снова почувствовал себя, как при встрече с Хисокой на Арене, когда тот давлением ауры остановил их с Киллуа, не давая и шагу ступить. Теперь все эти безликие пока пользователи нэн легко смогли бы причинить Гону боль, если б того захотели, и Гон ощущал себя очень уязвимым перед этим вновь открывшимся ему миром. Он вздохнул, оглядывая немногочисленных пассажиров, – в основном мужчин с загрубевшей от солнца кожей и угрюмыми лицами, безразличных ко всему, что их не касалось. Давно он не чувствовал себя так. Раньше Гон всегда думал, что был сильным – считал, что это самое главное качество, которым он просто обязан был обладать, – ведь он был сыном самого Джина, а значит по-другому и быть не могло. Да к тому же двенадцатилетний тогда Гон смотрел на мир так, будто тот должен был раскрыться перед ним, как открытая книга. Тогда ему казалось, что каждый день таит в себе новое приключение. Теперь же Гон не чувствовал и десятой доли того рвения – вместо этого внутри горело осторожное любопытство напополам с тревожностью. Сейчас Гон выходил в этот мир беззащитным, вновь намереваясь окунуться в реальность Охотников, – однако теперь он не обладал теми инструментами, которые требовались от каждого безрассудного храбреца, ступившего на эту скользкую дорожку. Ну что ж, посмотрим, что у него выйдет. Прибыв в небольшой город, расположившийся на самой почти границе с Мимбо, Гон снял комнату в гостинице, а затем направился прямиком в ближайшее интернет-кафе. Он навсегда усвоил урок Киллуа о том, что собственный компьютер для подобных запросов использовать не стоило. Сайт Охотников, где Гон планировал искать информацию о разных языках, не разочаровал: в списке было так много специалистов по разным языкам мира, что у Гона зарябило в глазах от имён. Гон выбрал одного наугад, и у него тут же отвисла челюсть от того, сколько нулей было в той сумме, что просил специалист всего за час своего труда. А меньше, чем на час, он вообще свои услуги не предоставлял. Гон чертыхнулся – он и забыл, как дорого стоило всё в мире Охотников и как много им обычно платили. Гон просмотрел других специалистов по древним и редким языкам, но цены везде были просто заоблачные. Он вздохнул, закрывая сайт. Это точно был не вариант. Ему нужно было придумать что-то ещё.