Горят города чьей-то большой любви

      — Не понял, — Игорь только успевает переступить порог своего дома, как все возможные органы чувств улавливают чужое присутствие. И не то чтобы оно было опасным, однако, Гром предпочёл, чтобы на огонёк заскочил какой-нибудь убийца или вор (хотя воровать там было и нечего), но точно не ты.       Мужчина едва касается подушечками пальцев твоего ещё влажного после дождя пальто, улавливает на шарфике почти выветрившийся запах мускатного ореха с карамелью, — твои любимые духи, — и, поспешно стягивая с плеч кожанку, стремительно проходит вглубь комнаты.       Несмотря на стойкое ощущение твоего присутствия, Гром не натыкается на тебя ни в гостиной, ни на кухне. Сжав пальцы в кулаки, он медленно вбирает через нос воздух, — слишком много навалилось за сегодня, и твоего прихода он точно не ожидал, да и расстались вы в последний раз не на самой приятной ноте, впрочем, как всегда.       Игорь оглядывает свою старую квартиру, в очередной раз мысленно собирается подметить, что живёт словно на помойке, но вокруг подозрительно чисто. Вещи расставлены по своим положенным местам, на оставшихся держаться на честном слове полках ни пылинки, а с пола, кажется, можно есть — настолько чистым он казался. В тухлом интерьере даже появились маленькие фигурки каких-то индийских богов, а кофейный столик, который Гром считал пропавшим без вести (а на самом деле зарытом в куче бесполезного хлама), был украшен цветами.       Мужчина принюхался. «Живые» — безмолвно подметил он, даже не заметив, как уголок губ взметнулся вверх.       День выдался тяжёлым, в животе предательски урчало. С мыслью «была не была» Игорь открыл дверцу холодильника, надеясь увидеть там что-то кроме банки взбитых сливок, которые стоят там с прошлого нового года. Брови с удивлением приподнялись, когда Гром обнаружил полностью забитый холодильник. Вероятно, в таком состоянии он пребывал впервые за всё то время, что мужчина здесь живёт.       — Что за... — не успел возмутиться невиданной щедрости темноволосый, как сзади раздался до боли знакомый голос, которого Гром ожидал услышать ещё десять минут назад.       — Это называется еда, Игорёш, — наигранно-сладким голосом с сарказмом подмечаешь ты, оглядывая профиль мужчины из-за его плеча.       — Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда ты так меня называешь, — мужчина разворачивается в твою сторону, выпрямляясь в спине и моментально показывая во всей красе вашу разницу в росте, но ты ни на мгновение не шелохнулась с места, показательно скрестив руки на груди и немного отставив носок в бок, закрепляя это место и эту позицию за собой.       — Знаю, — как констатацию факта подтвердила ты совершенно безэмоционально.       — И то, что ты приходишь ко мне домой... — снова не даёшь закончить фразу, врываясь неугомонным ураганом со своими доводами.       — Сложно назвать это, — брезгливо обводишь в воздухе указательным пальцем пространство вокруг, возвращая всё внимание на собеседника, — домом.       — И всё же ты здесь, — чуть наклонив голову, Гром смотрит на тебя немного исподлобья, подмечая противоречия между твоими действиями и словами с помощью ехидной улыбочки, от которой тебе всегда становилось противно.       — А могла по-другому? — вопрос больше риторический, потому что вы давно оба знаете на него ответ.       — Могла бы, — как-то грустно кивает головой Игорь, поджав губы в тонкую полоску. Он всегда считал себя обузой, недостойным твоей заботы и любви, недостойным тебя, поэтому всегда старался оградиться, затеряться где-то на работе, лишь бы реже пересекаться с тобой, меньше говорить по этому поводу, потому что знал наверняка — если ты останешься, он не сможет тебя отпустить.       Под личиной грубого, саркастичного, вечно хмурого мужлана скрывался искренне любящий и боящийся тебе навредить человек. К сожалению, поняла ты это слишком поздно, так как момент твоего ухода отпечатался в памяти обоих. Вот есть красный день календаря, — что-то праздничное, значимое, то, что хочется сохранить в памяти, а есть ваш день — чёрный, вязкий, как болотная жижа, и сохранять его в памяти совершенно не хочется, скорее, наоборот, желание избавиться поскорее от воспоминаний, как от страшного сна.       — Садись, картошку с мясом разогрею, — мигом отпустив всю ситуацию, ты попыталась вывернуть диалог в совершенно нейтральное русло, потому что продолжать начатое было очень больно.       — Тушёную? — Гром расплылся в улыбке чеширского кота и плюхнулся на стул.       — Тушёную, — зная о его предпочтениях, ты просто не могла себе позволить приготовить что-то другое.       Присев напротив за стол, ты упёрлась локтями в деревянную поверхность и достала телефон. Разрядился, чтоб его!       — Что-то важное? — заметив твой напряжённый взгляд, который ты вперила в потухший экран сотового, аккуратно поинтересовался Игорь.       — Мне должны были сегодня позвонить по поводу вакансии, — обрываешь свой рассказ на полуслове, почему-то взглянув на собеседника, — забудь, тебе это неинтересно, — тут же отмахиваешься, засовывая телефон в сумку и делая вид, что это и правда не имеет никакого значения.       Мужчина нахмурился, укладывая в рот полную ложку картофеля.       — С чего ты взяла? — спокойно спросил Игорь, неспеша прожёвывая ужин (а также по совместительству завтрак с обедом) и глядя в твоё лицо заинтересованным внимательным взглядом.       Ты безмолвно пожимаешь плечами, виновато опуская голову, будто пытаясь таким образом скрыться от глаз собеседника, но мужчина всё видит. Однако, если ты не хочешь что-либо ему рассказывать, значит, тревожить тебя с этим он не станет — это было своеобразным правилом для Игоря. Твой эмоциональный комфорт важнее его любопытства. Всегда.       — Наверное, я должна извиниться. — На выдохе вдруг произносишь ты, поднимая глаза на Грома, тот непонимающе сводит брови. — С опозданием, как всегда, — криво усмехаешься, вбирая полную грудь воздуха.       — Тебе не за что извиняться, — настойчиво качает головой темноволосый.       В его глазах отражается боль, ведь он понимает, что разрушил всё сам, да ещё и обставил всё так, словно это ты стала инициатором вашего разрыва, из-за чего ощущала себя ещё паршивее, ведь каждый день после этого испытывала море сомнений, но не возвращалась и не заговаривала об этом из принципа. Да и сейчас пришла к Игорю без приглашения только потому, что больше не могла держать в себе эту неозвученную обиду и боль.       — Я поступила очень некрасиво по отношению к тебе. Это было неправильно, и я солгу, если скажу, что сделав это, обдумала все «за» и «против». Просто... — накатившие эмоции перекрыли доступ к кислороду, дышать становилось всё сложнее и вся ситуация больше начинала походить на паническую атаку.       Мужчина накрыл твою руку своей широкой тёплой ладонью, пригнувшись, заглянул в твои глаза и тихо прошептал:       — Ты не виновата, — его голос, такой родной и приятный, всегда действовал на тебя успокаивающе. — Вернее, мы оба хороши. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя так, словно это ты разрушила всё. Мой вклад в тот разрыв был куда внушительнее, — наконец честно признаётся он.       — Проблема в том, что я не понимаю, почему так поступила. Это ведь... Так не должно быть, — начинаешь хаотично жестикулировать, а Игорь лишь ласково оглаживает большим пальцем твои руки, давая почувствовать себя в безопасности. — Я ведь всегда придерживалась мысли, что все проблемы в отношениях нужно обсуждать и пытаться решить, а тогда просто дала слабину.       — Меня не было рядом, когда ты пыталась поговорить. Когда ты пыталась спасти наши отношения. А я не хотел в этом участвовать, — скопившаяся в уголках твоих глаз влага преодолевает преграду в виде века и ресниц, и наконец слёзы скатываются, обжигая своей горечью раскрасневшиеся щёки. — Я был напуган. Единственный раз в жизни, когда я чего-то испугался. И этим «чем-то» так некстати стали мои чувства к тебе.       — Какой же ты придурок, Гром, — чувствуя тёплые шершавые пальцы, бережно смахивающие слёзы с твоего лица, ты невольно улыбаешься.       — Знаю, — с улыбкой подтверждает он, совершенно не желая оспаривать истину.