***
— Отдай сумку, — чуть позже произносит парень, когда он уже выходит из леса, сопровождаемый прекратившим смеяться Дримом, подрагивая всем телом. Холодные капли стекают по волосам, затекают под и без того мокрую одежду, что противно липнет к коже. — Зачем ты вообще, во имя всего святого, это сделал? — «Во имя всего святого»? — насмешливо переспрашивает демон, и Джордж закусывает губу. Наверное, подобные «божественные» словечки стоит держать при себе в присутствие этого ненормального. — Так ты, значит, в Бога веришь? — Не верю, — отрицательно мотает головой Джордж. — Не могу поверить. Никогда не мог, даже когда очень-очень хотел. — С чего это? — Потому что вера в Бога не является чем-то нормальным, понимаешь? Это вера просто ради веры. Вера, которая нужна для соблюдения отпетыми негодяями самых маломальских правил, понимаешь? Вера, необходимая для людей. Вера в Рай, Ад. Вера в кого-то, кто может, если хорошо попросить, выполнить твои просьбы, но это ведь бред. Нельзя верить во что-то просто потому, что тебе это удобно. — Ты думаешь, что вера — просто удобная вещь? — Джордж кивает. — Забавно, знаешь. Я придерживаюсь примерно такой же позиции. Я уже говорил тебе, Джордж. Вы, люди — очень забавные существа. Вам нравится думать, что смерть, к примеру, не является концом. Вам страшно осознавать, что смерть — это конечная остановка. Нет ни Рая, ни Ада. Лишь холодная, пропахшая влагой и кишащая червями земля, где твое тело найдет вечный покой. Ты можешь успокаивать себя тем, что там, по другую сторону, есть что-то. Есть место, где ты можешь жить бесконечное множество лет, где ты способен существовать даже после смерти. Знаешь, думаю, выбирая между смертью и «классическим» Адом — люди выберут Ад. — И будут просить о смерти в Аду, — усмехается Джордж, кивая. — В первое время. Потом привыкнут. Люди могут легко привыкнуть к боли. Люди не могут привыкнуть, если так подумать, лишь к одной вещи. Есть догадки? — Джордж думает несколько секунд. Ответ приходит к нему почти что мгновенно, играет на языке, готовый вот-вот вырваться, но Джордж молчит, не уверенный, стоит ли говорить свою догадку. Молчит, но других мыслей нет. Он тяжело выдыхает, чувствуя, что ему становится холоднее с каждой минутой пребывания в лесу. Словно бы тьма обволакивает его, словно бы пожирает, словно бы окунает обратно в то озеро, не давая всплыть, не давая вдохнуть воздуха, и Джордж бьется в ее руках, брыкается, старается глотнуть воздуха, но легкие предательски быстро наполняются водой, стоит ему лишь открыть рот, и он, забывшись, начинает кашлять, и жидкости становится лишь больше. Тьма не отпускает, топит, услужливо придерживая тонкими, костлявыми пальцами за волосы, и Джордж видит что-то на дне озера. Что-то, что зарождает в его груди, наполненной водой, смертельный ужас, заставляет заорать, но изо рта вырываются лишь последние пузырьки воздуха. Сейчас он, умирая в своих мыслях, прекрасно знает, к чему человек никогда не сможет привыкнуть. Что человечество никогда не сможет победить. — Страх. — Страх. Именно. А чего боятся люди больше всего на свете, пусть и не хотят в этом признаться? — Джорджу почему-то кажется, что существо улыбается. Криво, неестественно. Быть может, даже печально. — Умереть окончательно. Бесповоротно. Без Рая и Ада. Так что, если в Аду пытают с помощью страхов людей, а не боли, то люди, попавшие в Ад, должны действительно умереть. — А ты? В смысле, ты боишься смерти? — Джордж, ни одно живое существо не может хотеть умереть, если оно является абсолютно здоровым. Ты ведь хочешь, заснув, проснуться завтра, открыть глаза и вдохнуть воздуха? Значит, ты боишься смерти. Не хочешь лишиться возможности существовать. Я в этом вопросе не исключение. Я боюсь смерти, это делает меня менее авторитетным или могущественным в твоих глазах? — Могущественным? — как-то насмешливо переспрашивает Джордж. Он как-то слишком быстро начал забывать о том, на что существо способно на самом деле. — Опять в пруд меня столкнешь, если я отвечу «да»? Ты, к слову, так и не ответил, что это за ребячество вообще было? — Заслужил, — пожимает плечами Дрим. — В смысле, мне бы не хотелось тратить желание, а, следовательно, и уменьшать время, когда я могу питаться твоей энергией, но остановить тебя надо было. Мне показалось это самым разумным способом решения нашего недопонимания. — Бросить меня в пруд? — переспрашивает, словно не до конца расслышав, Джордж. Не расслышав, или не поверив в услышанное. — В смысле, я почему-то думал, что у существ вроде тебя должны быть более жестокие методы наказания. — Хочешь, чтобы в следующий раз я тебя попытался утопить за непослушание? — уточняет Дрим, и Джордж вздрагивает от этой странной угрозы в голосе, которая вызывает табун мурашек, и на этот раз вовсе не от холода. — Или когда-то у людей была забава — закидывать камнями неугодных им. Тех, кто не подходил под их стандарты, тех, кто подозревался в службе чему-то потустороннему и мистическому. Джордж инстинктивно делает шаг назад, останавливаясь, но Дрим, почувствовав, что его подопечный больше не идет за ним, останавливается, внимательно смотрит несколько секунд, а потом двигается в его сторону. В лесу становится тихо. Слишком тихо, словно кто-то отключил звук всему лесу. Нет, не так. Всему миру, оставив существовать лишь шуршание травы, что приминается ногами Дрима. Даже спасенный ворон, сопровождающий эту странную парочку своим криком, замолк, сжавшись черным комком на одной из веток. — Если тебе так не нравятся мои нынешние наказания, то почему бы мне не изменить их, а? Почему бы не предоставить людям возможность наказать тебя, стереть грязь с лица земли. Убить, изничтожить, забить камнями, наслаждаясь твоими криками, твоими мольбами пощадить? — оно держит его за плечо, не дает дёрнуться, сбежать. Джордж ощущает когти, что больно впиваются в плечо, и шумно сглатывает, но не может оторвать взгляда от немигающей маски. Не может, смотря прямо в глаза, и почему-то ему кажется, что нарисованные черные точки тоже сверлят его таким же взглядом. — А потом я прикажу кому-нибудь из избивающих тебя людей, что находились бы под моей властью, притащить тебя в лес, дабы привести тебя, побитого и истекающего кровью, в норму. Но ты уверен, что после подобного рода наказаний мы сможем вот так с тобой общаться? Я — нет. Мне не нужен твой страх, Джордж. Мне не нужна паника в глазах. — А что тебе нужно? — кое-как выдавливает из себя Джордж, и ему почему-то кажется, что в нарисованных глазах мелькнули красные огоньки. — Мне нужно твое доверие, Джордж. Это и еще несколько вещей, о которых я, увы, не могу тебе рассказать, но, думаю, когда-нибудь придет время поведать тебе об этом. А пока, — Джордж инстинктивно ловит сумку, кинутую ему существом, невидящим взглядом уставившись на предмет в руках. В голове звенит, и он не может понять, что вообще держит. Эхом раздается голос Дрима, перекрывая собой все другие мысли. — Нам надо идти. Кто знает, сможешь ли ты пережить еще одну ночь тут.***
Джордж, придержав дверь в свой дом, неодобрительно смотрит на черный, взъерошенный комок перьев, который, спикировав с дерева, ловко перепрыгивает через порог дома, уставившись на хозяина черными глазами-бусинками. — Если он вновь начнет мне бить посуду, Дрим, то он будет отправлен на улицу, — Джордж, скрестив руки на груди, недовольно наблюдает за тем, как птица достаточно ловко вспрыгивает на стол, с интересом клюнув погасшую еще несколько часов назад свечу. Демонюга на это никак не реагирует, лишь хмыкает, подходя к небольшой печи. Ее тепла, откровенно говоря, не хватало для того, чтобы согреть весь дом, а потому в сезон морозов Джордж часто перебирался к ней поближе, дабы не дрожать по ночам. — Скажешь, что умеешь зажигать огонь щелчком пальцев? — Не скажу, — отрицательно мотает головой Дрим, рассматривая еще не успевшие погаснуть угли и, переведя взгляд на стол, где во всю хозяйничало черное нечто, резко направляется туда. Джордж не успевает сказать и слова, как куча неугодных Дриму страниц из книги оказывается брошена туда, внутрь печи. Тепло с углей мгновенно перебрасывается на бумагу, загораясь красными и оранжевыми языками пламени, весело затрещавшими, словно бы при виде Дрима. — У тебя есть заготовки дров, или что-то вроде того? На бумаге огонь долго не продержится. — Ты сжег страницы из моих книг! — возмущенно выдает Джордж, не успев вспомнить о том, что, вообще-то, большинство того, что сжег лесной черт, не являлось чем-то важным, как он ранее выяснил в диалоге с ушастым засранцем. Джордж поджимает губы. Ему почему-то кажется, что Дрим в эту минуту смотрит на него как-то пренебрежительно, но в то же время снисходительно. Будто бы ожидал какую-то глупость от человека. И это заставляет почувствовать себя неуютно. — Дрова? Были, вроде бы, под крышей на улице. Джордж не уверен в правдивости своих слов, как и не уверен в том, что его заготовки сохранились после этого ливня, под которым его, к слову, вынудили гулять, но Дрим, ушедший на улицу, возвращается с несколькими брусками, которые каким-то образом спаслись от влаги. Джордж ничего не говорит, лишь, сев и прислонившись к нагревающейся печи, слушает треск огня, который приятно отдается в голове, словно гипнотизируя, дарит ощущение комфорта и тепла, ощущение, что парень находится дома. Дрим тоже помалкивает, усевшись на пол, лишь смотрит на Джорджа, которого прекрасно видно в рыжеватом свете огня. Смотрит долго, не отводя взгляда, и брюнет закрывает глаза. Ему сейчас не страшно. Сейчас он в доме, в безопасности. И пусть с ним в одной комнате находится демон и его черная, мрачная птица, сейчас ему не страшно. Он дома, а что с ним может произойти дома? Ворон роняет со стола свечу, но Джордж никак на это не реагирует, лишь лениво закрывает глаза, оставив воспитание пернатого хулигана на следующий, более подходящий день. К тому же, его почти сразу же забирает Дрим, усаживая все еще влажную птаху около источника тепла, и тот, чуть подумав, соглашается с подобными условиями содержания, и, немного попрыгав, все-таки укладывается рядом с Дримом, кое-как спрятав свой массивный клюв куда-то под крыло. Джордж этого уже не видит, погружаясь в спокойный сон около теплой печи. Сон, в котором нет чудовищ из леса, нет таинственного озера, на дне которого, Джордж уверен, было нечто большее, чем песок с камнями, но тому не удалось этого увидеть. Нет страшных завываний из леса, нет голосов, что просят открыть глаза. А еще нет желаний, Дрима, и черной птицы, что устроилась рядышком. Ворон возмущенно кричит, подскакивая, когда тело человека, ослабнув, заваливается на бок, подхватываемое руками Дрима, с каким-то неодобрением посматривая на ушастого хозяина, что осторожно, пользуясь сном глупого человека, перебирает его волосы, а после аккуратно обхватывает его руку. Вот тут она, его пометка, чуть выше запястья. Несколько неаккуратных белых шрамов, что складываются, если присмотреться, в улыбающуюся рожицу. Точно такую же, как и на его маске. Метка, пропахшая им, Дримом. Его собственной кровью, в которой был омыт кинжал. Глупый человек, наверное, даже не догадывался, насколько его выделял Дрим среди остальных подчиненных. Вряд ли догадывался о том, что способно сделать лесное создание, заметив в куче мусора золото, которое еще не было испорчено другими людьми, от которого приятно пахло лесом. Запахом, что напоминал его собственный. И это подкупало. Идеальность этого человека вообще трудно было не заметить. — Мне жаль, — эти два слова, произнесенные шепотом, звучат как-то слишком громко. Слишком громко, неправильно, и Дрим на секунду пугается, что мог ненароком разбудить глупого, уставшего и вымокшего до нитки человека, но, благо, этого не происходит. Дрим усмехается. Кажется, сегодня он его загулял.***
Джордж ворочается, сбрасывая с себя одеяло, поудобнее уткнувшись в подушку носом, стараясь обратно заснуть, досмотреть сон, но солнце, свет от которого льется из окна, обжигает, вынуждая елозить, стараясь хоть как-то от него закрыться. Ему что-то снилось. Снилось что-то яркое и солнечное. Что-то, где все его воспоминания сплелись в один сон. Где был лес, и запах еды, и веселый смех, и яркие праздничные украшения. Был маленький Карл, были и другие дети, которые, повзрослев, отказались от дружбы с ним, заслышав про легенду. Да и, в общем-то, можно ли было назвать их таким благородным словом, как друг, лишь из-за того, что они когда-то играли вместе, будучи детьми? Нет, они были просто товарищами по играм, не более, другом для него, пожалуй, был только Карл. А еще в этой какофонии света, счастья и смеха Джордж видел Дрима. Дрима, что скромно стоял чуть поодаль, лениво наблюдая за увеселениями людей, словно бы давая добро на праздник. Вот он, чуть склонив голову, заостряет внимание на Джордже, забавно дернув ушками, и в следующую секунду, чуть подумав, тянется руками к маске, стягивая ее с лица. Джорджа тут же захлестывает дикий страх. Страх, что отдается в грудной клетке, заставляет сердце забиться как бешеное. Он оглядывается, собираясь рвануть к матери, настолько силен его страх, но картина вокруг меняется. Солнечные тона заменяются темными и мрачными, смеющиеся люди вокруг превращаются во что-то ужасное. В тварей с неестественно длинными конечностями, зубами и улыбками, что превращаются в дикие оскалы. Да и Джордж больше не ребенок, он стал выше, его тело увеличилось. Перед демоном стоит юноша, который, впрочем, не является смелее ребенка, и все, что ему остается, осев на землю, наблюдать за Адом, что раскинулся вокруг него. За монстрами, за темнеющим небом, за воронами, стая которых была настолько огромна, что создавало огромную тучу, да такую, что появлялось ощущение, будто они — часть небосвода. Карл что-то кричит ему, тянется к нему руками, и Джордж чувствует неожиданный прилив сил! Он жив, он не превратился в клыкастую тварь! Он уже привстает с земли, готовый кинуться к другу, вытащить его на безопасную полянку под взглядом существа, но не успевает. Карл мычит от боли, дергается, его глаза закатываются, когда одно из чудовищ, закрыв тому рот когтистой лапой, другой пробивает ему грудную клетку почти насквозь. Спокойно, тихо, не проронив ни звука. Все звуки вообще исчезают. Все, что остается в мире, что сошел с ума — это крик Джорджа. Истеричный, испуганный. Он пытается рвануть в сторону Карла, но не успевает, Карл утопает в темноте. Джордж перестает кричать, но его крик все еще звучит в его голове, орет, отдается эхом от деревьев. Джордж резко открывает глаза, тяжело дыша. Ему нравился сон, нравилась атмосфера праздника, в которую он хотел вернуться, проснувшись, но, вернувшись, пожалел об этом. Пожалел, оказавшись не во сне. В кошмаре. В аду. В месте, где птицы закрывали своими черными крыльями небо, где было что-то под маской Дрима, где монстры забрали Карла. Джордж оглядывается по сторонам, пытаясь понять, что только что произошло, что случилось, когда существо стащило с лица маску, но не до конца понимает. Он смутно помнит ужас, что обдал все его существо, смутно помнил, как кричал, помнил, как… — Все нормально? — неожиданно интересуется голос Дрима в нескольких метрах от него, и Джордж подскакивает от неожиданности, оглядываясь. Он лежит на полу у печи, обнимая подушку, хотя парень прекрасно помнил, что заснул сидя. Не с подушкой, не под одеялом. Он заснул сидя, разморенный теплом печи, что согревала каждую его косточку, даря спокойствие. — Мне показалось, что тебе снился кошмар? — Кошмар? — переспрашивает Джордж, мотнув головой, отгоняя от себя посторонние мысли, мешающие думать. — Да, мне снилось… Снилось… Джордж неожиданно замирает. — Я, кажется, все забыл.***
— Тебе нужно сходить в лавку и купить нормальной еды. — У меня мало денег, я не могу так просто их тратить! — Тебе НУЖНО, — с нажимом на «нужно» сообщает Дрим, на что Джордж лишь возводит глаза к потолку. — Сходить в магазин, и купить еды! — У меня есть е… — Ты не можешь питаться одной ежевикой и травами в воде, Джордж!***
Откровенно говоря, небольшое количество денег не было основной причиной нежелания идти в магазин. На какие-нибудь овощи ему хватало, даже если проклятый торгаш втридорога завысит цену. На овощи хватало, а с мясом можно и обождать до лучших времен. Потом когда-нибудь. Нет, дело было не в деньгах, дело было в самом торговце. В парне, который, пусть и родился в другой деревне, со временем стал чуть ли не постоянным обитателем их деревни. И его мнение учитывалось, ведь именно он мог, если хорошенько заплатить, достать почти что угодно. Наверное, будь у него цены на травы и коренья поменьше, да и умей он готовить из них что-то полезное, Джордж бы умер с голода, не выдержав конкуренции. Но дело даже было не в сопернике, дело было в том, что этот торгаш чуть ли не громче всех орал о том, что Джордж — дите Сатаны, и должен быть изгнан со всеми почестями. Благо хоть на сожжении не настаивал, лишь на изгнание. Его мнение оставалось важным для главы деревни, а потому прислушаться, так или иначе, пришлось. Да и все почему-то были уверены, что на Джорджа огонь не сработает. Джордж помнил, как, зайдя в начале волнений касательно его службы демону в лавку, он услышал, как хозяин громким шепотом, явно нацеленным на то, чтобы его услышали, общается с каким-то клиентом на тему того, стоит ли вообще его, Джорджа, в лавку пускать, а потом, забирая деньги, состроил такую рожу, полную отвращения, что Джордж почувствовал себя грязным. А потом все начало нарастать, словно снежный ком. Становилось все хуже и хуже. Джордж помнит, как, за несколько дней до изгнания, сунулся в лавку, желая купить то ли молока, то ли еще чего съестного, а вместо еды получил достаточно болезненный удар кулаком, который потом еще долго отдавался эхом и тупой болью от синяка, что вскочил на голове. Но на боль Джорджу, в общем-то, было плевать. Нет, ему было до ужаса обидно. В тот момент, когда даже сраный торговец выгнал его из лавки, не побоявшись ударить его, Джордж понял, что в этой деревне он никто. Что-то вроде дворовой собаки, которую выгнали хозяева на улицу. Которая была когда-то полезна, но со временем стала попросту не нужна. Собака, которую можно, если будет угодно, пнуть, ударить, схватить за хвост, и всем будет плевать. Ведь для всех жизнь этого существа — просто мусор. Как и его, Джорджа, жизнь. Колокольчик на двери небольшого помещения издает звонкий звук, сообщая о новом клиенте, и Джордж дергается обратно, к двери. Он-то надеялся, что хозяин будет находиться в подсобке, а потому Джордж сможет беспрепятственно выбрать товар и, оставив за него деньги, просто уйти, но он совершенно забыл о проклятом колоколе, который, словно издеваясь, качался из стороны в сторону, зовя владельца лавки. И он выходит, лениво потягиваясь, словно после долгого сна, не смотря на посетителя, слишком занятый разминкой конечностей. — Добрый день, чем могу… — торгаш не успевает договорить. Не успевает, ведь, подняв взгляд, он встречается им с Джорджем, и замирает. Брюнет тяжело сглатывает. Он был не из пугливых, но оставаться один на один с торговцем лавки попросту не хотелось. Его лицо, когда он заметил Джорджа, стало более хищным, жестоким, и он резко рванул из-за прилавка. Брюнет не успел ничего сделать. Абсолютно ничего, даже шагу назад. Не успел, как его схватил за шею человек, тряхнув так, что, наверное, на коже останутся красные следы. — Я тебе говорил, отродье, чтобы ты не смел сюда заходить! Чтобы ты не смел портить мне репута… — торговец вдруг замолкает, распахнув в ужасе глаза, и, словно обжёгшись, отдергивает руки от чужой шеи, уставившись на Джорджа ошалевшими глазами, в коих читается искреннее потрясение и страх. Джордж не понимает, чем вызывает такую реакцию, и оглядывается по сторонам, проверяя, не стоит ли кто позади него, но все чисто. А тогда… Тогда… Джордж тяжело выдыхает, вновь возвратив все свое внимание к шокированному торговцу, и вдруг понимает. Понимает, удивленно распахнув глаза, чувствует что-то до боли знакомое в парне, что стоит напротив него, и неосознанно делает шаг вперед, желая в этом убедиться. От торговца пахнет, пожалуй, всем чем только можно. Цветы, еда, редкие металлы, но один запах выделяется слишком ярко. Настолько, что, кажется этим запахом наполнена вся лавка, и Джордж мысленно бьет себя по лбу. Ну как он не почувствовал этого раньше? Как можно было быть таким идиотом, чтобы не понять раньше, что это за запах. И кому этот лесной запах мог принадлежать. От продавца пахло Дримом, пахло существом, что подчиняется Дриму, и Джордж сглатывает. Человек, что стоял перед ним, не отделается тремя желаниями. Заключив сделку с Дримом, он обрек себя на вечную службу ушастому существу. Интересно, Дрим поэтому так настаивал, чтобы Джордж зашел сюда?