На мопеде и за бегемотами

Арсений очевидно недоволен — кто вообще придумал весь этот новогодний бред с елками-шишками-палками. Столько денег коту под хвост… К тому же, этот самый кот сейчас сидит дома и, наверняка, грызет какие-нибудь блестяшки, купленные на казенные деньги. Арсений своим поступком не гордится, но зачем спускать лишнюю тысячу, если можно незаметно позаимствовать парочку шариков-фонариков домой — Дарина в прошлом году умыкнула целую искусственную ель. Хотя ей в этом нелегком деле помогал муж, а у Арсения вместо сообщника только «Это же, считай, как у детей отбирать!». Зато поорать про магию момента Антон всегда за. «Новый Год — мой любимый праздник» — если бы анкеты до сих пор были в моде, то именно так на страничке «Шаст — крутой» и было бы написано. Тот жрет мандарины килограммами и освобождает все кастрюли под варку глинтвейна. Новый Год — безборщевное время, и в этом уже точно есть какая-то магия момента. Хотя на этом она и заканчивается — подарков они не дарят, потому что все лучше отложить для покупки собственной квартиры, а все обращение президента Антон передразнивает кошмарным голосом, который по большей мере вызывает головную боль и опять-таки напоминает Дюдюку Барбидокскую. И все-таки нет — «Арсений, ты не понимаешь, тут все дело в том, как ты сам относишься к этому дню!» — Арсений бы предпочел никак не относиться. Вообще, единственное чего хочется — это праздничного секса без Антона, а только с Антоном: в какой-то момент в их скромной компании было решено, что закрывать кота отдельно — это непочеловечески. Логично, Тоха же животное. И все равно Арсений раз за разом получал лапой по заднице в самый неподходящий момент. — Слушай, а может набросаем на елочку мишуры? — Антон носится сайгаком по Икее, хватаясь за все, что плохо лежит, хотя по факту лежит там все хорошо. — Твоя мишура уже на следующий день будет валяться кусками по всей квартире, воняя кошачьими слюнями! Они уже проходили это: на свой День рождения Антон везде расставил воздушные шары с привязанными водяными мешками, заявив, что если Арсений не хочет устраивать вечеринку, то он устроит себе ее сам. Вода была разлита по всему полу, и вместо торта пришлось вытирать все что вытекло под напором когтей. — Да чего ты? Один раз всего было, да и на Новый год шары не нужны. Давай хотя бы дождик? — Антон канючит как маленький ребенок и виснет на плечах, громко дыша в ухо. — Золотой? — Ага! Можно и золотой, и серебряный — я еще от розового кайфую! — Антон никакого сарказма не улавливает, только уже стаскивает что-то ужасно-блестящее со стеллажа и тыкает этим Арсению в нос. — Нет, Антон, никаких дождинок: Тоха же их все раздербанит. — «Раздербанит», ага. Выражения у тебя, конечно, закачаешься. Ладно, я согласен на снежинки! Арсений измученно стонет в игрушку-лису, которую сам не понял, как согласился купить. Ну не нравится ему вся новогодняя суета еще с детства — его заставляли аккуратно заворачивать все подарочки, вырезать эти дебильные снежинки, улыбаться на одинаковых семейных фотографиях, хотя это просто день как день. В итоге из года в год приходится пыхтеть, ежиться и еле как выбивать хоть какие-нибудь послабления — ему разрешают не есть оливье. Арсений всей душой любит фразу «Не трогай — это на Новый год», потому что трогать и не особо хочется — это же долбаный холодец — на него и смотреть страшно. — Шасту-у-ун, а давай мы посмотрим тот твой дебильный фильм про хоббитов вместе, и обойдемся только гирляндой под потолком? — Арсений мягко кладет руки на плечи и начинает осторожно разминать. — Любимый, я знаю, что ты без меня и так уже посмотрел «Властелина колец», а потом еще и интересные факты искал — учись чистить историю браузера. — Антон тихонько смеется и оглядывается по сторонам, чтобы понять, не смотрит ли на них кто, а потом коротко чмокает в щеку. — Ты рылся в истории браузера на моем ноуте?! — Арсений от напряга аж взвизгивает и гневно смотрит на Антона, пока тот преспокойно перебирает все это новогоднее говно в руках. — А у нас разве не все общее? — Да тебе самому нечем делиться! — А как же мое сердечко? — Больно надо! Антон смотрит псевдо-плаксивыми глазами пару секунд, а потом закидывает снежинки в корзину. Арсений честно не хочет быть Гринчем, но руки так и тянутся разложить все покупки по полочкам, пока те не дошли до кассы. У него голова пухнет от новогодних джинглбесов и гейв ю май хартов, а от стекловаты вообще тошнит — почему он должен себя перебарывать? Нет, вот можно же не любить томатный сок — никто тебе не скажет, что надо всего лишь тот налить в красивый бокал, вставить в него трубочку и пить под «Помидоры-помидоры овощи». А про Новый год скажут обязательно, хотя разницы по сути же никакой. — Антон, все, я так решил. Мы не берем ничего из этого. Сейчас поедим и едем домой. — Арсений старается быть серьезным, но от усталости голос получается скорее, как у пятилетнего ребенка, которому осталось только топнуть ножкой. А такие команды на Антона никогда не срабатывают. — А кто это у нас тут капризничает? Кто это у нас тут такая капризуля? Давай сейчас быстренько все купим, а дома ты мне скажешь, как все расставить, чтобы тебе понравилось? — Нет, не давай. Я сказал, что мы оставляем все здесь. — Вообще-то по сердцу тепло мажет тот факт, что Антон сам готов к арсеньевскому «Нет, нужно правее, а вот этот цветок вообще передвинуть, иначе он Маришку загораживает», но решение уже принято, и никуда от этого не деться. — Арс, да что ты за человек такой? Тебя в детстве никогда не пороли, что ли? — Антон от своего вопроса так тушуется, что даже смешно. Арсений мог бы оставить вопрос без ответа, фыркнуть, закатить глаза и выложить из тележки все лишнее. Мог бы, и Антон бы даже не заикнулся: подумал бы, что виноват, что задел чужие травмы и отстал бы, но так неинтересно. Арсений по жизни уверен, что все вопросы задаются не просто так — ведь не спросил же про пресловутый угол? — Не пороли. Считаешь, надо? — Он специально не говорит «надо было», предоставляя возможность додумать самому. Если Антон сейчас это «было» добавит, то тогда уже придется фыркнуть и закатить глаза. И никаких гирлянд тогда тоже. — Надо. — Не добавляет. — Займешься? — Гирлянда остается в тележке. Антон вымученно стонет и идет дальше по проходу, а Арсений внутренне загорается: если это то, о чем он думает, то лучше бы Антону не соскочить. Можно же сколько угодно передразнивать, обзываться и так далее, но вот так заинтриговать, почти пообещать, а потом слиться — непростительно. Арсений в тот же день все вещи соберет и переедет в свой ДК. В корзине появляется еще куча всякого новогоднего, и Антон мерзко ухмыляется, пока Арсений идет за ним молча, только на ценники тяжело вздыхает. — Капризуля? — М? — Арсений сам на себя обижается за то, как легко отзывается на это прозвище. — Ты, ну, хочешь сам решить, когда тебя шлепать? Или типа я сам сюрпризом? — Антон мнется, но у Арсения это не вызывает раздражения — умиление в чистом виде. Мысленно пробегаясь по возможным развитиям событий, Арсений для себя очевидно решает, что хочет контролировать все сам. Ему нравится, что даже в этой ситуации Антон, который так уверенно высказался о порке, предоставляет ему выбор, потому что все еще готов беспрекословно слушаться. Хотя в голову закрадывается очевидная мысль: Антон был уверен не просто так. В последнее время он по своей инициативе иногда легко шлепал Арсения по бедру, только раньше тот особого смысла этому не придавал. Ну нравится и нравится — самое главное, что никто не возражал, да и все было к месту. Все равно спросить хочется. Уже дома Арсений забирает получившийся неприлично тяжелым пакет с новогодними украшениями и трется холодным кончиком носа о такую же холодную шею Антона. Тот вообще любое арсеньевское поползновение воспринимает как намек к сексу, поэтому даже не сняв свой пуховик забирается ладонями в карманы джинсов и тычется губами куда попало. Только в планах вообще не это. Тут тщательно продуманная в такси за пятнадцать минут идея, и для этой идеи нужно, чтобы Антон неплохо так разомлел. Арсений позволяет себе немного отпустить ситуацию и не начинать бухтеть про мусорный мешок, обдающий холодом даже сквозь теплую ткань бадлона. Когда Антон все-таки скидывает свой пуховик, придвигает к стене и начинает ненавязчиво тереться пахом, то Арсений действует — прижимает к себе ближе, а потом крепкой хваткой цепляет кудри, заставляя уткнуться в шею. — И как давно ты об этом думал? — вкрадчиво на ухо. — О чем? — Антон даже не задумывается, продолжая прижиматься к шее. — О том, чтобы отшлепать меня. Арсений с силой тянет за кудри, заставляя откинуть голову и смотреть прямо в глаза. Взгляд у Антона расфокусированный и мечется по сторонам, пытаясь понять, что вообще происходит, но Арсений не дает. Он легко массирует затылок, спускаясь на шею, а потом сам трется пахом, чтобы глаза в глаза, но говорил не думая и не стесняясь. — Ну так? — Еще когда мы не встречались. — Даже так, интересно. — Ты всегда так капризничаешь, ругаешься, иногда смешно ножкой топаешь. — Антон снова рвется к шее и сжимает задницу еще сильнее. — Дальше рассказывай. — Мне правда нравится, когда ты весь такой из себя: говоришь, что делать, а я просто слушаюсь. Но иногда так хочется. У тебя же задница-орех, а ты весь такой плохой мальчик. — Антон тушуется, и Арсений старается не заржать: нельзя спугнуть. — Мне казалось, что ты и сам хочешь, но никогда не скажешь. И типа я не хотел, чтобы это как игра, всегда хотелось именно проучить. И у Арсения даже глаза загораются. Действительно, не игра. Только Антон бы никогда не позволил себе полезть раньше, чем сказали. Надо, чтобы случайно, в порыве, но специально и продуманно — задача понятна. Арсений вообще-то не зря актер. — Я тебя понял, Шаст. Скажу, когда. А теперь, давай на позицию — хочу поскакать на тебе. Не прерывать же начатое, в конце-то концов. *** Арсений подбирает под себя ноги, стараясь уместиться на подоконнике — тот шириной по ощущениям сантиметра три, но сидеть на стуле не хочется. На стуле он обязательно начнет ковырять обивку, раскачиваться, одновременно портя и стул, и паркет. А тут, с подоконника, можно удобно наблюдать как бегают пальцы Антона по очищенному апельсину, как мерно горит огонь в кастрюле, как в дом вместе с глинтвейном приходит еще одна частичка Нового года. По квартире разносится запах корицы, заставляя Арсения пуститься в ностальгию по «Теории большого взрыва» и Кутраппали. Если так задуматься, то Антон с Тохой примерно такие же мерзкие — сюсюкаются постоянно. Плюсом ко всему, Арсений никогда не простит факт того, что три месяца назад Антон тыкнул пальцем в котячью жопу. В тот вечер все-таки пришлось идти на кардинальные меры, заставляя сделать выбор в пользу одной из задниц. Повод для гордости не очень, но Арсению все равно чутка льстит, что выбрали его. Рецепторы раздражает запах специального сока для заварки глинтвейна. Антон мерно наливает тот в кастрюлю, подпевая колонке из большой комнаты. Все джинглбелсовое настроение из Арсения улетучивается — по какой это такой причине они должны ограничиваться подделкой, если нужно действовать по рецепту? — А с чего мы вдруг готовим не на вине? Это же ты мне все мозги проел про «Великий праздник Новый год!», а сейчас сам и рушишь традицию. — Антон явно похуистично пожимает плечами. И как это назвать, если не свинством? Арсений с барского плеча все-таки решил проникнуться этими всякими праздниками, а Антону вообще без разницы, что они будут пить в канун Нового года. Он только спокойно убавляет газ и медленно разворачивается на Арсения. Надо же, какой невинный взгляд. Хотя, скорее всего, и вправду невинный — глинтвейн же, сука, на соке! — Хочешь на вине? — Антон смотрит на часы — ближайшие магазины еще не должны были закрыться. — Могу быстренько сгонять, второй сделаем. Посмотришь тогда, чтобы этот не выкипел? — Ну конечно, отличная идея — доверять Арсению что-то связанное с готовкой. У него чайник выкипел, о каких кастрюлях речь? Зато сам Антон возражений не слушает — удивительный человек может одновременно проверить наличие хлеба, «чтоб заодно купить», и начать снимать домашние штаны, не получив ещё утвердительного ответа. Арсению бы с этого похихикать влюбленно, но он только тяжело вздыхает, активируя вторую суперспособность Антона: останавливаться практически сразу, когда протест Арсения еще только зарождается. Весь из себя идеальный, понимающий партнер. И вот сейчас улыбку еле удается сдержать, потому что Антон действительно если не идеальный, то очень хороший партнер, которого Арсений бы ни за что не променял. И такому надо соответствовать. Разумеется, Арсений замечательный человек, талантливый руководитель, хороший стилист и оратор, но в плане отношений ему до Антона далеко. С момента заполучения коллекции бегемотиков утекло много воды, но в голове все еще живы слова Антона «Я боюсь, что в один день ты уйдешь, забрав все с собой». Сомневаться в Антоне поводов не было никогда: если он с любовью (и почти незаметной толикой «епта, чо ты творишь») смотрел на каждый его закидон, то о чем волноваться теперь. Антон выполняет все его хотелки, поэтому Арсений как хороший партнер, а не сатрап, тоже старается идти за чужими желаниями. Двойную выгоду приносит то, что, по факту, это желание и его тоже. Арсений просто выбрал нужный момент для осуществления. Найти повод насесть на чужие мозги в их идеальной бытовой жизни сложно — Антон подтирает с плиты капли после готовки, моет после бритья раковину, с холодными ногами под одеяло не залезает — они в принципе так приноровились к совместной жизни, что поводы придраться каждый раз должны быть все более изощренные. Только у Арсения тоже есть суперспособность: доебаться. Вообще-то перед Новым годом спорить не хотелось, но есть такое слово «надо». Если Антон хотел по-настоящему, то надо по-настоящему. Арсений актер, и роль «я капризный, я капризничаю» на данный момент то, о чем надо думать. Поэтому, вместо того, чтобы сказать, что глинтвейн на соке будет в самый раз, Арсений говорит другое. — Уже ничего я не хочу. Просто почему мы сразу не начали варить его на вине, и сейчас за зря переводим продукты? — Потому что ты сам хотел на соке. Цитирую: «На вине он слишком кислый». — Антон крепче держится за край столешницы. Арсений чувствует себя отвратительной женушкой, которая ебет мозги по поводу и без. Да, обычно он тоже не подарок, но доводить Антона осознанно как-то неприятно. Можно заниматься подобным, играя, чтобы просто распалить их обоих, но доводить прям так, не сыплясь, всерьез, очень странно. А если они сейчас просто посрутся? — Ну может и говорил. А сейчас не хочу. — И я предложил переделать. — И я сказал, что это тупая идея. Не хочу вообще глинтвейн. — Антон подходит вплотную и всматривается в его глаза. Должен все понять. — Хочешь же. Просто опять капризничаешь, да? — И Арсений от этих слов замирает, прячет взгляд, буркая «нет». — Помнишь, ты спрашивал, когда мне хочется отшлепать тебя? Вот в такие моменты, Арс. Такая капризуля. — Еще и лыбится, дурак. — Ну так что сдерживает? — в этот раз Арсений говорит действительно обиженно, потому что он вообще-то планировал, что Антон не поймет. По крайней мере не так быстро. А этот хмыкает и подхватывает его на манер панды, целует за ухом и в макушку, вместе с Арсением садится на диван в гостиной. Сейчас по чужому плану он должен сгрузить свою ношу рядом, стянуть штаны и, ну, сделать, что… надо, но ничего не происходит. Антон оглаживает скулу и смотрит в недовольные глаза — уже реально раздражает. — Ложись ко мне на колени. — Что? Нет. Я похож на пятилетку? — Арсений пытается перелезть просто на диван, но его удерживают на месте. — Ты не похож на пятилетку. Ты похож на капризную пятилетку — ложись на колени. Арсений понимает, что вроде как сам негласно объявил, что разрешает Антону решать все самому, но теперь осознает: без контроля ему некомфортно. Лежать на коленях тупо — ощущение, будто они заигрались в пятьдесят оттенков. Быть в таком положении стыдно, неловко и хочется извиниться, встать и сказать, что он придумает план получше, но тяжелая рука мягко оглаживает ягодицы и уже вроде как поздно. Нет. Согласие можно забрать хоть в середине процесса, но второй рукой Антон поворачивает его лицо на себя и, улыбаясь, смотрит в глаза, одними губами проговаривая «Капризуля». Становится спокойнее — это будто был знак, что Арсений все еще контролирует ситуацию. Антон продолжает мять ягодицы через штаны, сжимает все сильнее, и кожа горит уже сейчас. Это приятно, и Арсений расслабляется, позволяя ситуации развиваться самой. Через пару минут штаны медленно тянут вниз, и рука касается уже голой кожи. — А ты так и собираешься меня шлепать? В плане, что ты не брал никаких хотя бы игровых девайсов? У тебя же ладони два дня болят после того, как ты моим детям на спектакле аплодируешь, а сейчас… Из спальни доносится мяуканье, которое, вообще-то, нехило рушит атмосферу. Мало того что рушит — Арсений дополнительно напрягается от факта вероятности получить по жопе когтистой лапой вместо ладони. Господи, Тох, поспи еще часик. Антон на это все внимания не обращает и на комментарии о ладонях не отвечает — бьет с размаху по ягодице и все. — Ай! Ты дурак, что ли? Сначала неплохо бы отрегулировать силу удара, если что. Мне так сильно не нравится. Кажется, Антон где-то сверху кивает, и в этот раз шлепает слишком слабо — примерно такие же ощущения Арсений испытывает, когда падает задницей на диван: никакие. Всегда есть шанс, что Антон просто примерялся, и дребезжать сразу же не хочется, но и второй, и третий, и четвертый удар остаются такими же до скукоты. — Если что, то ты сейчас просто гладишь с перерывами — давай сильнее. — Сверху слышится пыхтение. — Какая же ты капризуля, Арс. Как же ты меня заебал. — На последних словах Антон снова шлепает, и Арсений стонет, потому что получилось прям как надо. Хотя, возможно, на него так действует чужая решительность. На антоновских губах скорее всего ухмылка, а шлепки с одинаковой частотой и силой ложатся на обе ягодицы. Арсений расслабляется и склоняет голову, хочется ерзать, но поза слишком неустойчивая, и он боится свалиться на пол несмотря на поддерживающую за ребра руку. Удары ложатся мягко, и кожа под ними приятно горит. Легкое шипение вырывается, когда Антон снова начинает мять покрасневшую кожу — Арсений не знает приятно или нет, но шестым чувством он понимает, что Антону это все доставляет удовольствие — становится еще спокойнее. Через слой своих размышлений Арсений слышит тихий голос, который заставляет вздрогнуть. — Арс, я так тебя люблю. Когда ты весь такой важный, говоришь, что тебе нравится и как. Когда ты просто просишь меня что-то сделать вместо того, чтобы играть в загадки. Когда я по одному твоему взгляду могу понять, что тебе нужно. Мне нравится просто подстраиваться под тебя, радовать. Я прям кайфую с того, насколько ты уверен в себе и знаешь, чего хочешь. Антон делает еще пару ударов и снова позволяет коже отдыхать под осторожными оглаживаниями. Продолжает говорить. — Но иногда ты такой… Знаешь, будто сам нарываешься. Я же знаю, что тебе нравится глинтвейн на соке, что ты любишь виски, а нихрена не вино — я все это выучил. А ты все равно продолжаешь выпендриваться и выкобениваться, будто ребенок, который говорит «нет» просто потому что взрослые сказали «да». Ты ж вечно будешь отстаивать противоположное мнение, даже если уже не согласен сам с собой. Антон снова резко бьет, в конце удара сжимая пострадавшую кожу, чуть оттягивая. «А ваши родители случайно не пекари?..». Арсений подставляется и все же ерзает, чувствуя боком, как напрягся чужой член — это бьет по мозгам. Удары снова останавливаются замененные голосом. — Я ж знаю, что ты любишь Новый год и готов первым нестись покупать дебильные свитера. Ты просто жмотишь денег, поэтому пытаешься сделать вид, что оно тебе и не нужно. Арс, ты ведешь себя как ребенок с мешком конфет, который не готов отдать даже одну, непонятно почему. Арс, ты ужасная капризуля, но я очень тебя люблю. — Антон сгибается в креветку и чмокает во взмокшую спину. — Все, наговорился? — Антон снова усаживает его перед собой, и раздраженная кожа приятно трется о мягкую ткань домашних штанов. Арсений дожидается кивка на свой вопрос и целует в уголок губ. Что ж, если его парню нужны шлепки, чтобы выговориться, то Арсений только «за». — Тогда ложись на спину: хочу на лицо. Антон снова довольно кивает и сам тянет Арсения за бедра выше. Через закрытые глаза доносятся блики чертовых гирлянд, которые были куплены абсолютно не зря.