Талисман

— Волнуетесь, Всеволод? Старозубов неловко улыбается водителю такси. — Мне волноваться не о чем, Фёдор. Это не первое и не последнее моё участие в очередном конкурсе, за моими плечами уже десятки наград и премий. Меня знает вся страна, поэтому и неудивительно, что именно я еду представлять её в этом году. Казалось бы… Но да. Да, я чертовски волнуюсь, Фёдор. Даже больше скажу — мне страшно. Таксист побарабанил пальцами по рулю, молча уставившись на дорогу. Конечно, что ему здесь говорить: он-то спокойно возит людей по городу изо дня в день и ни о чём не думает. Ему такие переживания чужды. И наверняка сейчас Старозубов чувствует невероятно тяжёлый груз ответственности. Фёдор поджимает губы. — Всё будет хорошо, Всеволод. Я буду за Вас болеть. Мы все будем. Водитель сжимает руль, понимая, что ничего особенного он не сказал. Но мимолётная улыбка Старозубова после сказанных таксистом слов так и остаётся им незамеченной. — А у Вас в детстве была мечта, Фёдор? Горький громко выдыхает, придаваясь воспоминаниям. — Знаете, Всеволод, я бы сказал, — Он заливается звонким смехом, — Но, боюсь, Вы мне не поверите. — Да Вы что? — Старозубов смеётся на пару с водителем, — Нет уж, признавайтесь. Вы меня заинтриговали. — Я мечтал стать певцом. — Да Вы шутите, Фёдор! — Всеволод пристально смотрит на водителя, не веря своим ушам. — Сказал же, не поверите. — Таксист лишь улыбается, спокойно следя за дорогой. — Что Вы, нет, конечно нет… — Артист неловко замялся, — Я Вам полностью верю. Просто… — Просто я совсем не похож на того, кто мог бы иметь что-то общее с искусством? Я знаю, не извиняйтесь. Многие, вон, в детстве космонавтами мечтали стать. И много ли среди них теперь действительно летают в космос? — Горький опустил взгляд, — На то они и мечты. Старозубов осторожно — почти невесомо — касается чужого плеча. — Но ведь есть и те, кто всё-таки сумел? Отчего же Вы не следуете за мечтой, Фёдор? Водитель лишь вздыхает. — Не для этого я создан, Всеволод. У меня уже есть любимое дело — людям помогать. А это для меня куда важнее. А пение… Горел этой идеей лет эдак до пятнадцати. Детское увлечение, то-то и всего. А потом уже и не до этого мне было. Вот Вы — совсем другое дело! По Вам видно — были рождены чтобы петь! Уверен, с таким представителем нашу страну точно ждёт победа! — Фёдор подмигивает смущённому артисту. — Скажете тоже. Вы меня явно переоцениваете. — А вот и нет. Это Вы себя недооцениваете, дорогой мой. — Румянец на чужих щеках заставляет Фёдора усмехнуться и отвести взгляд, — Кого не подвожу, все о Вас спрашивают. Артист резко оживляется. — Да ну? Вас? Обо мне? — Так точно! Я-то, балда, в своё время всем подряд хвастался, мол, представляете, я теперь самого Всеволода Старозубова подвожу! Ишь какая шишка важная! — Водитель делает вид, что не видит артиста, из последних сил сдерживающего смешок, — А теперь карма настигла, как грится. За язык длинный. Всё спрашивают, как Вы там, что Вы там, как готовитесь, как чувствуете себя… А в последнее время всё чаще хотят узнать есть ли у вас, так сказать, дама сердца. Я им говорю, мол, да не знаю я, я ж таксист, а не шпион какой! А они не верят! Думают, прикрываю Вас. — На лице певца мелькает улыбка, — Так что, Всеволод, на себя не наговаривайте. Людям вы очень нравитесь. Неспроста ведь это всё. Фёдор вновь усмехается, наблюдая, как Старозубов краснеет всё гуще, опуская взгляд себе под ноги. «С ума сойти, артист практически мирового масштаба, а смущается как подросток! Неужто перед всеми так?» — Фёдор… — Старозубов вырывает Горького из мыслей, — А Вы… Вы сами-то почему так считаете? Быть может, я и не рождён для пения, как Вы сказали. Может я и вовсе для другого предназначен. Не думаете? Водитель неловко чешет затылок. — Просто… У Вас, Всеволод, талант. Талантище, я бы сказал. Ваш голос… Он ведь особенный. Он сам как мелодия, понимаете? Плавный, изящный… Не всем такое дано, далеко не всем. По личному опыту, как грится, сужу! С таким голосом и обоянием — только на сцену! Вы ведь и сам… Как грится, притягиваете. Чарами своими привораживаете, так сказать, прямо как в песенке той! — Горький устремляет взгляд вдаль, смеясь над собственной мыслью — артист-то наверняка слышал это уже миллион раз. И ещё столько же раз услышит. Снова не сказал ничегошеньки особенного, балда. Но Старозубов лишь тепло улыбается, пристально смотря на таксиста и внимательно наблюдая за малейшим движением его лица. — Что, правда так считаете? — Ещё как считаю! Уж Вам-то я не совру, даже не сомневайтесь. Знаете… Такое волнение за Вас, прям чувство, будто бы это я там страну представлять собираюсь! Прям до мурашек! Честно сказать, я так счастлив за Вас… Можно даже сказать, горжусь. Вот она — мечта! — И не говорите, Фёдор. — Певец отворачивается к окну, наблюдая за проносящимся мимо серым городом, — Вы правы, пение — моя жизнь. Я мечтал об этом ещё с детства. И несомненно я очень рад, но… Сейчас я понимаю, что всё это, конечно, не то, чего мне действительно хотелось бы для полноценного счастья. Горький удивлённо вскидывает брови. — Чего же Вы тогда хотите, Всеволод? В чём Ваше счастье? Артист лишь улыбается своему отражению в окне. — В человеке, Фёдор. Я считаю, что истинное счастье — это когда рядом тот, кто всегда с тобой. Понимаете, и в огонь и в воду. Кто поддержит, с кем чувствуешь себя в полной безопасности. С кем вместе горы свернёшь. А уж потом всё остальное. Вот у Вас, Фёдор, такой человек есть? Горький заметно поник, сжимая руль как можно крепче. Над такими вещами он старался не задумываться. — Нет. Нет такого. Ну и не страшно! Мне, как грится, и так хорошо! Фёдор улыбается, но Старозубова не провести — он фальшивые улыбки видит сразу. Профессия научила. — А жаль. Уж кто-кто, а Вы счастья точно заслуживаете. По глазам вижу — Вы с моей мыслью согласны. Таксист неловко стягивает козырёк фуражки пониже. Его застали врасплох. Автомобиль медленно заворачивает во двор. — Приехали. — Фёдор? — Всеволод осторожно кладёт свою руку на чужую, обеспокоенно глядя водителю прямиком в глаза, — Фёдор, если я Вас как-то задел… Я, сам того не понимая, нагло залез Вам в душу… Простите, я не хотел, правда… — Всё хорошо, Всеволод, не переживайте. — Точно? — Точно. Внезапно Горький переходит на прежний бодрый тон: — А знаете что, дорогой мой? Если счастье ещё не пришло, значит, оно в пути, как грится! Я вот в детстве считал, что слава — предел счастья. Думал, вырасту, буду знаменит и любим всеми! Но с возрастом, что называется, мечты становятся скромнее. И сейчас я рад, что никаким певцом я всё-таки не стал. — Это почему же? — Быть может, стань я звездой, мы бы и не встретились никогда. Старозубов лишь усмехается. — В таком случае, Фёдор, мне пришлось бы стать таксистом. Тогда, может, и встретились бы. Горький не сдерживает хохота, представляя певца в своем скромном потрёпанном одеянии, сжимающим баранку старенькой шестёрки. — Хотя знаете, Всеволод, лучше оставить всё так, как есть. — Полагаю, Вы правы. Но Ваше пение я бы всё-таки послушал. — Петь, так ещё и перед Вами — Горький задумчиво чешет подбородок, — Ну вы даёте, дорогой, я ж стесняюсь! — Бросьте, Фёдор. Уверен, поёте Вы просто замечательно. — В таком случае… Вот победите в конкурсе, тогда спою! А если не победите — всё равно спою. Такой расклад! Артист мягко улыбается и жмёт таксисту руку. — Вот и договорились. Солнце скрывается за унылыми тучами — ещё немного, и польёт дождь. Артист аккуратно хлопает дверью машины и спешит к подъезду. — Всеволод, постойте! Водитель бежит к обернувшемуся певцу по ещё сухому тротуару, укрываясь фуражкой от первых капель. — Возьмите это. — Горький осторожно кладёт что-то в чужую ладонь и зажимает её в кулак, — Это… Что-то вроде талисмана. Лично от меня. Хочу, чтобы он принёс Вам удачу. И… И чтобы он напоминал, что Вы не одни. С Вами вся страна. В конце концов, с Вами я! Фёдор машет артисту рукой и спешит обратно в машину — дождь льёт всё настойчивей. Под шум мотора удаляющегося автомобиля Старозубов завороженно разжимает собственный кулак — на ладони красуется небольшой, но качественный брелочек в виде подсолнуха. Кажется, даже ручной работы — от мысли, что безделушка может быть выкована самим Федей, сердце певца невольно пропускает пару ударов. А подсолнух на ладони красивый и яркий — прямо как тот, кто его подарил. Всеволод широко улыбается, не в силах отвести взгляд от вещицы. Идеально прилизанные волосы давным давно потеряли форму под дождём, и намокшая чёлка мешала взору глаз — но артисту было нипочём, ведь отныне в его душе царило солнце. Жаркое, обжигающее все внутренности и согревающее своим теплом даже сейчас, под холодными каплями.

***

Уже спустя некоторое время Старозубов крепко сжимает маленький подсолнух в дрожащих руках, пока ведущие со сцены томят, читают долгую речь и не спешат объявлять долгожданный результат — словно издеваются, наблюдая, как десятки артистов со всех стран с каждой секундой дышат всё тяжелее, слыша в ушах собственную пульсацию. Ещё пара минут, и Старозубов слышит имя — своё имя. Огромный зал гудит и аплодирует: все камеры направлены на него — победителя. Артисту кажется, что всё вокруг — сон и он вот-вот проснётся в собственной квартирке под лучами яркого солнца — но прожектора слепят глаза, заставляя вернуться к реальности. Старозубов, уверенно шагает на сцену и машет фанатам, жмёт руки коллегам, принимает поздравления со всех сторон; всё ещё сжимает свой талисман в руке. «И всё-таки он действительно приносит удачу.» Всеволод Старозубов думает о том, чтобы сделать из талисмана кулон и повесить на шею, или же прикрепить на пиджак — так, чтобы все видели. Но ещё лучше — написать песню. Такую, чтобы понял лишь один человек. Ведь песня говорит лучше любых слов. «Песня про подсолнухи. Ну конечно!» Старозубов чувствует — теперь он счастлив.