Представьте, как нужно любить, чтобы без конца представлять любимого рядом. Марк Леви
Касуми в задумчиво молчала, упершись локтем в колено и в упор глядя на мужчину. Молчал и Ойкава, не зная, что сказать и как ответить на ее вопрос. Впрочем, сама девушка тоже не спешила продолжать разговор, явно думая о чем-то своем. Взгляд ее черных, как сама ночь глаз, даже ни на секунду не отрывался от его испуганных карих, но казалось, будто смотрел куда-то вглубь. Туда, где притаилась его темная сущность. Ойкава слышал, с какой бешеной скоростью стучит его сердце, то ли от осознания того, что девушка сейчас находится рядом с ним, то ли из-за страха перед неизбежным. Кровь пульсировала в висках, мешая и отвлекая, и мужчина чувствовал, что задыхается под этим немым напором. Взгляд мужчины заметался по комнате, но то и дело продолжал возвращаться к Касуми. Выглядела она… помятой. Волосы растрепаны, отсутствие косметики делало ее чуточку моложе своего истинного возраста, бледная с заострившимися скулами и темными кругами под глазами. Белая рубашка с закатанными рукавами явно была снята с чужого плеча, из-за чего ее тонкие руки казалась совсем уж хрупкими. Однако напряженно сжатые в кулаки пальцы красноречиво выдавали ее настрой. Тоору прикусил изнутри щеку, опуская взгляд. Из-за него… Из-за него эта девушка выглядит так, будто познала всю скорбь и бренность мира. Из-за него она находится в постоянном напряжении и стрессе, каждый раз ожидая удара. Он утянул ее в этот Ад вместе с собой, показав другую сторону того светлого и прекрасного чувства, о котором было написано столько песен и стихов. Тень была права: Ойкава медленно, но верно губит её свет. Извращенная, больная, всепоглощающая любовь, граничащая с зависимостью и одержимостью. Тоору с самого начала не способен был дать ей что-то чистое и невинное, ведь этой любви не должно было произойти. Откинувшись назад на подушки, мужчина прикрыл ладонью глаза. Губы его исказились в горькой усмешке, а лицо приобрело вид болезненной гримасы. Даже сидя на достаточном расстоянии от кровати, Касуми отчетливо слышала, как скрипнули его зубы. Из-под пальцев скатилось несколько слезинок, которые тут же растворились в многочисленных шрамах. Сердце девушки отозвалось болью. Это было так неправильно… Всё это! Как вообще жизнь довела их до того, что они оба находятся в больнице в состоянии полной психической и моральной опустошенности? Почему тот, кому были уготовлены светлое будущее и блестящая карьера, лежит здесь под капельницей после приступа галлюцинаций? Почему она вместо того, чтобы бежать куда подальше, продолжает тянуться к нему, словно мотылек к пламени свечи? Только вот мотылек совсем жалкий, с рваными крыльями и тусклыми красками, а огонек вот-вот погаснет, стоит ему только коснуться воска. Все это было неправильно и глупо… Но можно было хоть сотни раз повторять то, что всё это несправедливо, что никто из них не заслужил такой участи, единственно верным оставался лишь один неопровержимый факт – это их жизнь. И сколько не цепляйся за прошлое, сколько не фантазируй о будущем, они оба живут здесь и сейчас. Но настоящее слишком жестоко и слишком непредсказуемо, трудно предугадать, какие последствия грядут за ним. Не бывает в жизни мелочей, не бывает случайностей и всё в жизни поправимо, кроме смерти. Но как выпутаться из этого круговорота прошлого? Как жить настоящим, если не вспоминать о нем? Ведь того, что происходит сейчас, даже злейшему врагу не пожелаешь. Иваидзуми изо всех сил сжала руки в кулаки, пока боль от впившихся в ладонь ногтей не отрезвила. – Мне не хватит жизни, чтобы вымолить у тебя прощения, – прошептал Ойкава, поворачивая голову и глядя ей прямо в глаза. – И все-таки, прости меня. Девушка вздрогнула, слишком отчетливо она помнила тот опустошенно-безумный взгляд мужчины, когда он душил ее. Взяв себя в руки, Касуми покачала головой. – Я пришла не за прощением. Признаться, мне тошно находиться рядом с тобой, – она хмыкнула, видя, как вытягивается его лицо. – Но ты не ответил на мой вопрос, Ойкава Тоору. — Я не знаю… Больше ничего не знаю. Всё происходящее кажется ночным кошмаром, от которого никак не могу проснуться. День за днем, один кошмар переходит в другой. И кажется, что вот-вот и я вернусь в тот день, когда всё это началось… — А когда всё это началось? – Касуми прищурилась, чуть подавшись вперед. На секунду Ойкава задумался, просто глядя в ее сосредоточенное лицо. В глазах его плескалась такая гама эмоций, что девушка могла физически ощутить эту боль, которую причиняло само её существование. – Тебе лучше поговорить с ним… – судорога прошла по телу мужчины, лицо искривилось, словно от головной боли, которая достаточно быстро отпустила. И вот секунда, и на нее смотрят внимательные, чуть насмешливые и проницательные глаза, взгляд которых она помнила с самого детства. – Здравствуй, Касуми. Тебя, как погляжу, жизнь ничему не учит? Продолжаешь наступать на те же грабли? – Не тебе меня учить, – фыркнула девушка, скрестив руки на груди. – Твоя глупость заразна. Ойкава хмыкнул, запустив пятерню в волосы, взъерошивая их. Даже его движения заметно изменились: стали более резкие, уверенные, будто этот действительно был прежний Ойкава Тоору, просто не в лучшей физической форме. – Ответь: почему вы не можете соединиться? Когда это произошло? Как нам быть дальше?.. – и в голосе ее звучала такая мольба, что мужчина не мог солгать, как прежде планировал. – Ты послужила причиной, – устало произнес он, прикрывая глаза. – Милая, добрая, наивная и очаровательная сестренка лучшего друга, с которой я хотел провести свою жизнь, забыв про нашу разницу в возрасте. Тогда это казалось чем-то само собой разумеющимся, пока… – Ойкава резко замолк, а взгляд его омрачился, став суровым и тяжелым. – Что «пока»? – раздраженно поторопила она, перепрыгивая к нему на кровать. Мужчина вздрогнул, когда девушка схватила его пальцы, но руку не одернул. Вместо этого очень нежно и осторожно погладил тыльную сторону ее ладони, из-за чего у Иваидзуми мурашки пошли по всему телу. Столь невесомое прикосновение казалось куда интимнее любых поцелуев. – Помнишь наш первый поцелуй, когда тебе было двенадцать? Касуми удивленно захлопала глазами. – Да, помню. И что? – Я дал обещание твоему брату… – Ойкава не закончил мысль, понуро опустив голову. Но девушка все поняла и без лишних слов. – Ты рассказал ему!? – не веря тому, что говорит это вслух, прошептала она. – Зачем, Тоору? О чем ты вообще думал? – когти ее впились в шрамированную кожу мужчины, но тот лишь поморщился. – Про поцелуй не говорил, просто хотел подготовить почву… Твой отец бы не одобрил, надеялся, что Хаджиме поймет и поддержит, – лицо его вдруг стало ожесточенным, злым, но, раздраженно цыкнув, он продолжил: – Разумеется, ему это не понравилось. Поговорили по душам, из меня выбили дурь и взяли клятву, что даже думать в подобном ключе не стану. Естественно, пришлось переводить все в шутку, хотя не скрою, что было больно и обидно. Почему-то всегда казалось, что если весь мир будет против такого, то Хаджиме обязательно поддержит… «Брат? Был против наших отношений? Да нет… Не может этого быть. Он знал о моей влюбленности в Ойкаву, но ничего против никогда не говорил. Тем более, что он был единственным, кто знал истинную причину, по которой я вены себе резала. Если бы он действительно был против, то не то чтобы убил Ойкаву в тот же день, он бы вообще с ним всякое общение прекратил. Но Тоору не в курсе, что тогда произошло, значит брат никак не показал свое недовольство. Тем более, что на протяжении последующих лет он поддерживал с ним хорошие отношения, да и погиб в тот день, когда направлялся к Ойкаве… Поэтому-то сейчас он и думает, что Хаджиме обижен на него, что уже столько времени не выходит на связь. Тем более, брат всегда, по возможности, передавал мне приветы от Тоору и даже несколько раз просил позвонить ему. А я игнорировала и никак не хотела участвовать в его «новой» жизни, думая, что Хаджиме прекрасно справится с этой ролью за нас двоих», – от стольких рассуждений разболелась голова, но Касуми лишь кивнула, мол, готова слушать дальше. – Благо, что хоть не запретил общаться с тобой, хотя это было бы странно, так резко прерывать общение, – Ойкава нервно передернул плечами. – Ты же знаешь мой характер: если мне чего-то хочется, то я непременно это заполучу. И если мне что-то запрещают, то это становится желанным плодом. Я запрятал свои чувства под замок и просто стал наблюдать за тем, как ты растешь. Как с возрастом стал меняться твой взгляд… И знаешь, мысли совсем не детские были. Тем более, когда твой возраст перевалил возраст полового согласия. С трудом держался, мысленно уговаривал себя, мол, еще немного и ты станешь совершеннолетней. Думал, что как только, так сам во всем признаюсь и плевать на мнение окружающих. Какая бы тогда была разница, если ты выросла и сама в состоянии принимать взрослые решения, верно? – Касуми кивнула, а Тоору продолжил: – Но твое признание в пятнадцать, твоя готовность к чему-то большему и твердая уверенность, что все идет так, как и должно быть… Во мне будто что-то щелкнуло в тот день. Резкое осознание, что это какое-то извращение. Почему маленькая девочка потянулась именно ко мне? Я уже пережил тот романтичный возраст, когда достаточно было только держаться за ручку и любоваться закатами. И то, что в физическом плане меня потянуло к девочке на одиннадцать лет младше меня… Я видел, что делают с педофилами в тюрьмах. От этого не отмоешься, столько не кричи, что все по обоюдному согласию. И стало жутко… Мне нужна была эта близость, нужно было твое тепло, но я не хотел разрушать твою жизнь, ведь до меня ты не любила никого, верно? Точнее сказать, не хотела любить никого кроме меня. Ты юна, тебе нужно было познать все с начала. Всю ту неловкость первого поцелуя, первое переплетение пальцев, ту прекрасную юность, где любовь подобна нежному бутону. Но точно не ту страсть и безумство, когда отключаются мозги и тебя обуревает похоть лишь от одного присутствия. Не мысли, что вот закончится ужин с родителями, когда вы даже не смотрите друг на друга, а стоит только переступить порог комнаты, и ты набрасываешься с поцелуями, словно оголодавший зверь, – девушка ойкнула, когда его руки, подобно змее обхватили ее за талию и плечи, прижимая к себе. – Это какое-то чертово наваждение! Ты наваждение, эта ситуация… Всё это изначально было неправильным! Неважно, кто это всё начал, ты или я, но мне следовало остановиться еще в тот раз. Следовало оттолкнуть, переубедить, объяснить и тебе, и самому себе, что ты лишь младшая сестра друга, а я тебе словно старший брат… Не сделал, и погряз в этом дерьме по самые уши. А в день признания, я будто сам себе напомнил, кто я есть в своих глазах и кем я буду в глазах окружающих людей. Затем, чтобы не происходило, где бы я ни был, с каким бы людьми не общался – всё вокруг напоминало о тебе. Фильмы, новости про педофилов, брезгливость во взглядах окружающих… Казалось, будто мир сошелся в одной точке, и следующим, что я услышу, будут наши с тобою имена. А люди, с которыми прежде нормально общался… Представляешь, мне казалось, что стоит только на секунду вспомнить твой образ в своей голове, как взгляды окружающих меняются. Будто кто-то или что-то прочел мысли и они стали достоянием общественности. И с каждым днем было только хуже… Я не мог сказать семье, не мог сказать Хаджиме, не мог даже задуматься об этом, ибо голоса в голове лишь больше погружали в депрессию, напоминая о своей извращенной привязанности. Тогда, как мне казалось, единственным верным решением было исключить из своей жизни источник проблемы, то есть – тебя. А потом случилась Айко… Ее беременность, спешная свадьба, чтобы скрыть результат залета, рождение Шина и… все началось по новой! Тебе тогда уже восемнадцать исполнилось, и появились мысли из серии: «А ведь это мог быть наш ребенок», но, черт возьми, в Шине больше от Айко, чем от меня. Честно говоря, сперва вообще сомневался, мой ли это ребенок. Бывшая жена уже после рождения Шина в загул пошла, все внимание привлечь хотела. В результате очередной вылазки с любовником разбилась на машине, а ребенок, будто в насмешку, остался воспоминанием о женщине, которая хотела, но не смогла заполучить любовь мужа. Боже, да меня даже раздражало, что у Шина не черные глаза, хотя и понимал, что по генетике это невозможно. Все пытался найти в нем что-то, что бы напоминало тебя… Глупо, не так ли? Видя Айко после родов, держать на руках плачущего ребенка, принимать поздравления родственников и искренне не понимать, почему мальчик не похож на ту, кого не было рядом столько лет, – прошептал Ойкава, упираясь лбом в ее плечо, уже промокшее от его слез. Сама Касуми просто молчала, чувствуя, как ком встал в горле, а глаза застелила водная пелена. – Значит, тень была с тобой с тех пор, – девушка осторожно провела рукой по его волосам, успокаивая. – Ты и… ты не одна и та же личность? Их, получается три? Мужчина слабо мотнул головой. – Тень – это тень, внутренний голос, кто вогнал меня в это состояние. А я… Точнее, тот я – это результат подавления меня. Я – это чувства к тебе, то самое извращенное и темное, за что осуждают. Я – это то, чем я был до разговора с Хаджиме. А тот я – это из серии «и хочется, и колется». Он слабее, податливее, слушается лишь тень и все чувства воспринимает в штыки. Он сдержан в чувствах, потому что слишком долго все копил и скрывал в себе, но при этом импульсивен, особенно, когда наши мысли совпадают. Делает, сокрушается, саморазрушается… – Но вы можете договориться? – осторожно спросила Касуми, хотя, признаться, совершенно запуталась в его объяснениях. Ведь выходило так, что и, так называемый, темный-Ойкава, каким она всегда его знала, и Ойкава, которого она узнала после возвращения из Америки – оба любили ее. Тем более, что и нового Ойкаву она, как оказалось, знала давно. Просто один из них и не стремился скрываться от мира, а второй молча копил свою страсть и привязанность, чтобы выплеснуть все в один момент, а затем жалеть об этом. В этот раз Тоору молчал куда дольше, и по этому молчанию стало ясно многое. Касуми зажмурилась так, что перед ее глазами замелькали яркие пятна. Ничего… С этим ничего нельзя было поделать. Психическое расстройство Ойкавы началось уже давно, и он жил с этим все это время, ничего не предпринимая, хотя с годами ситуация лишь усугубилась. А эта проклятая тень? Наверняка она появляется, благодаря какому-то фактору. Триггеру, если угодно. – Ойкава… – М? – мужчина вопросительно изогнул бровь. – Я сейчас в таком бешенстве, что готова задушить тебя собственными руками, – тихо, безэмоционально проговорила она, сжимая в пальцах ткань его больничного халата. Руки ее медленно переместились на мощную шею мужчину, чуть сдавливая. Тоору не сопротивлялся, с горькой усмешкой продолжая наблюдать за ее действиями. – Но, черт подери, какого хрена? – рявкнула она, судорожно вцепившись когтями в его плечи и повалив на кровать. – Как тебе это вообще в голову пришло?.. – Касуми опустила руки, устало глядя на него сверху-вниз. По щекам ее медленно, одна за другой скатывались слезы, срываясь с подбородка, капали на лицо Ойкавы. – Я так устала пытаться понять… Как я могу понять тебя, если ты сам с собой не в ладах? Оба, говоришь, любите? Зависимость? – голос ее стал стальным, а взгляд ожесточился. – А исчезнет зависимость, если тебе достанется мое тело, м? Тоору смотрел на нее и понимал: нет, не исчезнет, а станет лишь сильнее. Ее одной станет слишком мало для его жадных сущностей. Рука непроизвольно потянулась к ее лицу, смахивая со щеки розовый локон. Краска уже начала смываться, и мужчина подумал, что ей бы очень пошел сиреневый цвет. Словно цветок гортензии: прекрасна, но все ее части ядовиты. Она одним своим существованием отравляет его жизнь, но он уже слишком давно зависим от этого яда. Нежно, осторожно коснулся ее кожи, очертив знакомые черты ее лица. – На твоем месте я бы так не шутил, хотя, никогда особо не скрывал, что такой пункт в моих планах всегда присутствовал. Кстати, тебе удобно на мне сидеть? – уголок его губ как-то нервно дернулся. – Ничего не мешает? – Вполне удобно, – быстро отозвалась она, невинно захлопав глазами. – И ничего не мешает. По телу Ойкавы прошлась судорога, и вновь его лицо искривилось от вспышки головной боли. Когда он открыл глаза, взгляд его вновь стал напряженным и слегка испуганным. Иваидзуми тяжело вздохнула, потирая пальцами виски. – Так что мы теперь будем делать? – деловито осведомилась она, понимая, что сеанс связи закончен. Видимо, у мужчины снова наступила стадия отрицания. Тоору устало прикрыл глаза рукой, хотя вторая его ладонь до сих пор покоилась на бедре девушки. – Я не хочу, чтобы нечто подобное повторилось снова, – легкий кивок на шею девушки. – Видимо, выбросить таблетки было действительно дурацким решением. Снова ты оказалась права, а я повел себя, как полный кретин. – Хорошо, что ты это осознаешь, — Иваидзуми сползла с койки, и Тоору облегченно вдохнул. – В любом случае, разговор еще не закончен. Но сейчас, самое главное, твое ментальное состояние. Думаю, нам многое надо будет обсудить. Однако, – она повернулась к мужчине, и на губах ее расцвела спокойная улыбка, – чтобы не произошло, между нами ничего не изменится. Уж поверь мне, через слишком многое прошли, чтобы останавливаться на достигнутом. Верно? Ойкава не ответил, а Касуми и не стала оборачиваться, выйдя из палаты.***
Как только дверь закрылась, девушка медленно осела на пол, глядя на свои трясущиеся руки. «Тошнит…», – она зажмурилась, изо всех сил прикусывая губу и пытаясь подавить рвотные позывы. – Касуми? – девушка вздрогнула, глядя на обеспокоенные лица Рэма и Даичи. – Ты как? Мы слышали ругань и… Иваидзуми махнула рукой, мол, все нормально. Подтянув ноги к груди, уткнулась лбом в колени, полностью расслабляясь. Молодые люди переглянулись между собой, но настаивать не стали. Лишь Савамура, почесав затылок, сел рядом с девушкой прямо в рабочей форме. Немного подумав, приобнял девушку за плечи, осторожно притягивая к себе. – Спасибо вам, – буркнула она, не поднимая головы. – За что вдруг? – непонимающе спросил Рэм, присаживаясь перед ребятами на корточки. – За то, что с ним увиделась. Немного полегчало, хотя признаюсь, что проблема нифига не решилась. Я б даже сказала, что все стало куда хуже… – и вновь тяжкий вздох. – Вот братец, вот удружил. Савамура нахмурился, а Рэм непонимающе округлил глаза. Касуми не стала пояснять, поднялась, отряхивая юбку. – Вечером обсудим, мне нужно позвонить маме Ойкавы и успокоить ее. И… немного подумать. Соберемся у Блер, окей? – Я отвезу тебя к Блер, – Рэм так же поднялся, вытаскивая ключи от машины. Касуми покачала головой. – Не к Блер, домой. Спать хочу. Мужчины вновь переглянулись, а Иваидзуми уже отошла в сторону, чтобы поговорить по телефону. Пришлось приложить максимально усилий, чтобы убедить маму Ойкавы, что все хорошо. Женщина была напугана не меньше, а Шин плакал, не переставая. У Касуми сердце кольнуло, стоило только услышать голос ребенка. «Все пытался найти в нем что-то, чтобы напоминало тебя… Глупо, не так ли? Видя Айко после родов, держать на руках плачущего ребенка, принимать поздравления родственников и искренне не понимать, почему мальчик не похож на ту, кого не было рядом столько лет», – невольно всплыли в голове слова мужчины, а сердце вновь пропустило удар.***
– Хорошо? Да нихера не хорошо! – зарычала она, стоило только переступить порог пустой квартиры. Замерев в коридоре, девушка огляделась. Тишина вокруг угнетала, как угнетало осознание, что лишь вчера утром в доме царил мир и покой. Весь гнев, как рукой сняло, и Касуми, опустив голову, побрела в комнату. Окна были зашторены, и в квартире царил сумрак, тем более, что время близилось к вечеру. Переодевшись в простую футболку, девушка завалилась на кровать, раскинув руки и ноги в стороны. Мирный стук часов гипнотизировал, взгляд темных глаз был прикован к потолку, а в голове не было ни единой мысли. Нет, одна все-таки была… – И как теперь рассказать?.. – шепнула она в пустоту, закрывая глаза. Новая личность Ойкавы появилась после того, как брат узнал об истином отношении Тоору к девушке. Хаджиме велел молчать, вот его друг и молчал, прогоняя все через себя, не делясь ни с кем. Даже самим с собой… Диссоциати́вное расстро́йство иденти́чности или же по-простому – раздвоение личности. При таком заболевании идентичность человека не является целой, а, как бы, расщеплена на куски. В определенные моменты происходит «переключение», и одна часть идентичности сменяет другую. Помимо «переключений» может быть и «пассивное влияние» , при котором часть идентичности не берёт на себя исполнительный контроль, но так или иначе вмешивается в жизнь человека. Например, внутренний голос , возникшие как бы из ниоткуда и не воспринимающиеся как свои мысли, говорение о вещах, которые человек не помнит или же не хотел говорить. Эти части идентичности могут иметь разный пол, возраст, национальность, характер, умственные способности, мировоззрение, по-разному реагировать на одни и те же ситуации. Части идентичности могут как делиться, так и не делиться воспоминаниями. В первом случае одна часть идентичности будет полностью или частично помнить, что помнит другая, во втором же случае — наоборот. Такое расстройство может произойти при тяжёлых эмоциональных травмах, сексуальном или эмоциональном насилии. Это, своего рода, механизм психологической защиты, так что он крайне полезен, так как он позволяет человеку защититься от избыточных, непереносимых эмоций. Но иногда чрезмерная активация защиты выходит из-под контроля, и появляются диссоциативные расстройства. Однако, вопреки всеобщему заблуждению, диссоциативные расстройства не связаны с шизофренией, хотя психосоматика достаточно схожа. Те же слуховые галлюцинации человек может спутать с шизой, хотя это вполне может говорить вторая личность. Проще говоря: расстройство личности – болезнь приобретенная , а шизофрения – это генетика. Должно быть после разговора с Хаджиме, Ойкава понял, что в глазах окружающих с ним что-то не так, и попытался создать в себе новую личность, которая будет адекватно оценивать ситуацию. Однако один нюанс: новая личность не пыталась избавиться от чувств, а лишь подавила их. А тень появилась после моего признания, значит, триггером все-таки была сама Касуми и ее эмоции, направленные на мужчину. Уже новая идентичность Ойкавы создала свой собственный внутренний голос, который и тормозил эмоциональное состояние. Личность, созданная с целью прекратить чувства, обзавелась голосом разума, дабы Тоору ни на миг не забывал, почему он не может быть с ней вместе. И тот, настоящий Ойкава, чья любовь настолько сильна, что передалась другому, просто-напросто не может бороться с тенью, так как она не принадлежит ему. Встав, Касуми достала из сумки блокнот и, усевшись за стол, нарисовала три круга, один из которых разделила пополам. – Это – его эмоции, – девушка вновь осторожно обвела чисто-белый круг и половинку второго. – А это – это разум, – карандашом заштриховала вторую половинку и целый третий круг. Задумчиво постучала по среднему рисунку, глядя на его грани. – Вроде все получается так, но где-то нарушено равновесие. Почему? Вопрос. Но, если так посудить, то тень – это не совсем разум, а больше похоже на негативные эмоции вкупе со здравым смыслом. Отбросив карандаш в сторону, Касуми откинулась на спинку стула и закрыла глаза.«Он слабее, податливее, слушается лишь тень и все чувства воспринимает в штыки. Он сдержан в чувствах, потому что слишком долго все копил и скрывал в себе, но при этом импульсивен, особенно, когда наши мысли совпадают. Делает, сокрушается, саморазрушается…»
– Что же ты будешь делать, узнай, что человека, из-за которого произошел раздор между эмоциями и разумом, больше нет в живых?.. И я буду делать, если тьма все-таки поглотит тебя?.. С этими словами девушка медленно закрасила второй круг.