Любовь — это борьба. И главная опасность — желание отдать себя целиком. Кто сделает это первым, тот проиграл. Нужно сжать зубы и быть жестоким — тогда победишь. Эрих Мария Ремарк
Сев в машину, Касуми тут же прижалась лбом к прохладному стеклу. Похмелье давало о себе знать, и ее снова мутило. Все, о чем она сейчас мечтала – оказаться дома, принять ледяной душ и нырнуть под теплое одеяло. Рэм, видя состояние приятельницы, лишь покачал головой и, усевшись за руль, повернул ключ зажигания. Девушка скривилась, когда раздалось тихое гудение печки и по телу разлилась мягкая вибрация от мотора, от которых становилось только хуже. Дабы не проблеваться прямо в салоне, Иваидзуми аккуратно легла на задние сиденья, прикрывая глаза. Гул в ушах, сопровождающийся громким сердцебиением, тошнотворный комок где-то в районе горла, легкое головокружение, какое бывает, когда перекатаешься на каруселях… И все равно… Как бы она не пыталась сосредоточиться на своих ощущениях, мысли раз за разом возвращались во вчерашний день. – Не самый надежный способ, чтобы забыться, – Рэм первым нарушил затянувшееся молчание, глядя на нее в зеркало заднего вида. – Тебе-то что? – буркнула она, не открывая глаз. Так ощущений от качки почему-то было меньше. Кореец лишь безмятежно передернул плечами. – Ничего, просто забавно… Первый раз, когда мы встретились, пили все одинаково, и все страдали от похмелья, кроме тебя. А сейчас создается впечатление, что ты сама сделала все возможное, чтобы тебе было плохо. Иваидзуми коротко, нервно усмехнулась и, приподнявшись, откинулась на сиденья. – Кто зна-а-ает, – протянула она, облизнув пересохшие губы. – В любом случае, так легче. – Легче кому? Тебе? Окружающим? Ему? Девушка даже не дернулась, услышав эти слова. Лишь лениво протянула: – Что за вопросы? Конечно же, мне. – Глушить одну боль другой? Не самый надежный способ, скажу тебе по опыту. – Какая боль? Я абсолютно и невероятно счастлива, – вымученно улыбнувшись, Касуми все-таки открыла глаза. Затуманенный взор нашел скептический взгляд молодого человека. – Кстати, это не дорога домой. Рэм едва не выматерился себе под нос, вовремя сдержался. Не столько на себя, сколько на сообразительность девушки. Удивительно, что, будучи даже в таком убитом состоянии, она еще умудряется шутить и здраво оценивать ситуацию. – По карте пробки показывает, – солгал он, не отвлекаясь от дороги. – Все еще не привыкну к движению в Японии… Все-таки здесь проще на электричке добраться куда-то, чем на машине. В Америке так же? Почувствовав, как тошнота немного отступает, девушка не без труда приняла более или менее сидящее положение, упершись руками в колени. – Трудно сказать… Уезжала я, скажем так, в порыве эмоций, а потом поняла, что мне нравится их менталитет и их образ жизни. Свободный, что ли… Наверно, я бы и не стала возвращаться так быстро, если бы не обстоятельства. – А родители? Большинство родителей боятся отпускать детей в неизвестный им мир. Иваидзуми пожала плечами. Даже если родители и были поначалу против ее отъезда, то вслух этого ни разу не высказали. Кажется, после ее попытки свести счеты с жизнью, родители были согласны на что угодно, лишь бы у любимого чада больше не было проблем. В целом, Касуми редко жаловалась на жизнь: проблемы на учебе, на работе, с коллективом – все это было вполне решаемо, хотя в тот самый момент могло приравниваться к концу света. Но в тот день… Юный девичий разум нашел один, весьма быстрый способ решить проблему. Хотела навредить Ойкаве? Думала, что если умрет, он раскается и поймет, кого потерял? Ну-ну, кому в результате сделала только хуже? Только себе, родителям и брату, а Тоору об этом знать не знает. Ни о чем он не знает… Касуми раздраженно прикусила губу. Разве вчерашняя ситуация чем-то отличается от той, что была семь лет назад? Снова плохо ей и окружающим ее людям, снова из-за этого мужчины, хотя он знать не знает… Хотя нет, есть одно отличие: тогда она сделала этого из-за любви к нему, в этот раз – из-за страха. К нему ли, или за него… Девушка подцепила пальцами подбородок, погрузившись в свои мысли. Как бы не хотелось не думать, получалось плохо. Ей нужно было остынь, вернуться на прежнюю волну, восстановить свое хладнокровие… Но нужно время, чтобы в последствии у нее не вырвались те же жуткие слова, что и в номере Блер. «Пусть подыхает! Мне все равно!» Нет, ей было не все равно. Но было страшно. За себя, за Шина, за Тоору, за их будущее… Она не хотела бояться Ойкаву, но, как бы не пыталась это скрыть, беспокойство все равно вырывалось наружу. Если он узнает, то снова замкнется в себе… Девушка устало потерла пальцами виски. Похмелье потихоньку начало отпускать, но голова по-прежнему продолжала болеть. «Что же мне делать? Может к психологу походить? Или к родителям на пару дней уехать? Нет, мне до сих пор платят за работу сиделки. Хотя это уже работой и не назовешь… Однако нужно все-таки собраться с духом и обсудить эти абсурдные отношения. Хотя у меня сейчас такое состояние, что скорее я его собственноручно задушу, чтоб потом не мучиться. А если не смогу, попрошу Савамуру помочь… Хотя не, он быстрее прибьет нас обоих. Черт, у меня же еще репетиторство… Не могу же я его постоянно переносить. Сука-а-а. Да и Рэм куда-то не туда едет… Сто-о-оп!» – Рэ-э-э-эм, – Касуми, прищурившись, подалась вперед. – Куда ты, черт подери, меня везешь? – Расчленять, – не моргнув глазом, выдал он, машинально сжимая руль сильнее. – Останови, – мрачно процедила девушка, опохмеляясь окончательно. Конечно, эту дорогу она не могла не знать, слишком часто за последнее время приходилось здесь бывать. А то, что ее очень ловко, воспользовавшись ее подавленным и относительно беспомощным состоянием, обвели вокруг пальца, очень разозлило. – Какого хера? Я не собираюсь сейчас разговаривать с Ойкавой. – А если не поговоришь, то сделаешь только хуже вам обоим, – вздохнул айдол, понимая, что оправдываться и юлить бесполезно. Касуми раздраженно дернула носом. Мысленно досчитав до десяти и медленно выдохнув, девушка помассировала переносицу. – Объясните мне одну вещь, пожалуйста… Какого хрена вы все лезете не туда, куда просят? С чего вы все взяли, что так будет лучше? Я злюсь на него, обижена, в конце концов, и единственное мое желание – убить этого человека, дабы он впредь не смел приближаться ко мне. Я хочу успокоиться, а не рубить с горяча. А он… Он больной человек, не отдает отчет своим действиям… Рэм не ответил, уже тормозя возле стен больницы. Немного помолчав, внезапно произнес: – Ты права, это не мое дело. Да и вообще ваши отношения касаются только вас двоих, но мы уже здесь. Ты можешь пойти в больницу и убедиться, что с ним все хорошо. А можешь не ходить, и ждать его возвращения. Выбор только за тобой. Ты в любом случае будешь винить себя… Либо за то, что пришла. Либо за то, что не пошла. Проблема в том, сможешь ли ты потом это исправить. Иваидзуми хищно прищурилась, глядя на непроницаемое лицо молодого человека. – Ты не смог исправить, верно? Рэм легонько качнул головой, все так же не глядя на нее. – Я, конечно, был моложе тебя, когда отчим попал в больницу. Родного отца я не знал, а отчим воспитывал меня с раннего детства. Особой приветливостью он не отличался, позволял себе резкие высказывания и так же грубо извинялся. Никогда не понимал, что мама в нем нашла… Более хмурого человека, пожалуй, трудно было бы найти. Хотя, не скрою, маму он нежно любил, да и на меня руку никогда не поднимал, даже если очень хотелось. А потом… Потом я вырос, связался не с той компанией, даже до полиции дело доходило за мелкие хулиганства. Ну и, как результат, стал огрызаться со всеми подряд и пытаться установить свои права. Уже со счета сбился, сколько раз меня вытаскивали из участка, сколько взяток дали, чтобы мое имя не светилось в протоколах… Естественно, в силу своего характера, отчим не мог молчать, ну там уж и я брал слово. Благо, до мордобоя дело не доходило, словесными перепалками все ограничивалось. Но что мы там друг другу наговаривали – даже повторять не буду, – губы Рэма растянулись в горькой усмешке. – В конце концов, после очередного моего освобождения и очередной ссоры, отчим попал в больницу с инсультом. Было странно, что такой человек, который за все время даже ни разу не чихнул, да и в целом, который тщательно следил за своим здоровьем, так внезапно слег. Я не пришел, обиделся тогда сильно на его слова. Думал, что когда выпишут, мы оба снова будет делать вид, будто ничего не произошло… Полагал, что инсульт – это не так страшно, как описывают… – кореец прикрыл глаза, и Касуми не сразу заметила, как по его белоснежной коже скатывается слеза. – Он умер в тот же день, как его госпитализировали. Оказывается, у него была хроническая сердечная недостаточность, о которой он молчал все это время. Сам не лечился фактически, деньги на нас с мамой спускал. Не хотел беспокоить своей болезнью, дурак старый… – Мне так жаль, – шепнула Касуми, аккуратно коснувшись его плеча. – Ты не мог знать, что все обернется таким образом… Не кори себя. Рэм зло шмыгнул носом и быстро вытер рукавом мокрые щеки. – Верно, не мог знать… Но все думаю: а что было бы, пойди я туда? Поругались бы мы снова или простили бы друг другу все на свете? Да и он… Считал ли он меня плохим сыном или же корил себя за то, что недостаточно хорошо воспитал меня?.. – Я не считаю, что он думал в подобном ключе. Полагаю, что он испытывал сожаление от того, что впредь не сможет защитить тебя… Шмыгнув в последний раз, молодой человек повернулся к расстроенной Касуми. К ее удивлению, на его лице сияла слабая, но довольная улыбка. – Мы не можем знать наверняка, что будет дальше. В конце концов, мы не ясновидящие. А сделав что-то, начинает строить теории… Человек, такая скотина, ко всему привыкает, но между тем, вечно будет чем-то недоволен. Просто стоит помнить, что некоторые вещи исправить невозможно – остается только сожалеть. Так что, красавица, выбор за тобой. Никто не имеет права заставить тебя поступать так, как тебе не хочется. И это нормально, кто-то будет корить, кто-то скажет, что ты все сделала правильно, и все они будут правы по-своему. Люди вокруг тебя могут ошибаться, ты можешь ошибаться, но никто не сможет сказать, что да, вот это было верное решение. Возможно, ты пожалеешь о сделанном шаге, но это будет уже после. Верно? Прикрыв глаза, Касуми мученически застонала. – Господи, за что мне все это? Чем я в прошлой жизни провинилась?.. – тихо пробубнила она, спрятав лицо в ладонях. Из горла вырвался душераздирающий, приглушенный крик. Рэм же терпеливо ждал, когда девушка соберется с мыслями и решится уже на что-нибудь. – Но ты пойдешь со мной, иначе я действительно могу убить его, – сурово произнесла она, поднимая на него хмурый взгляд. – От любви большой, так сказать. – Сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе дали условное, – клятвенно пообещал кореец, даже не пытаясь скрыть ехидную улыбку. – Мои друзья идиоты. Все до единого, – буркнула себе под нос Иваидзуми, вылезая из машины. – И я идиотка, раз туда иду… Один хрен ничем хорошим это не закончится. Пора б уже привыкнуть… Кореец тактично промолчал, сделав вид, что не слышал последних слов девушки. Однако теперь и в нем засели сомнения: а правильно ли он поступил? Не столкнул ли он собственноручно её в пропасть? Содрогнувшись всем телом от подобных мыслей, парень с трудом растянул губы в улыбке. Но она получилась какой-то косой, вымученной… С легким прищуром глядя в прямую, как струна, спину девушки, Рэм замер. Его голос, внезапно тихий и неуверенный, заставил Касуми остановиться на полпути. – А может не поздно еще отступить?.. Иваидзуми, поразмыслив секунду, едва заметно качнула головой. – Я не буду говорить, что хуже быть и не может… Как показывает практика: не произноси этих слов вслух, иначе Бог продемонстрирует, насколько хуже может быть, – с этими словами она, набрав в грудь побольше воздуха, поспешила зайти в больницу.***
Стены давили, вызывали тоску и тошноту. Было плохо морально и физически. Тоору перевел бездумный, пустой взгляд с полотка на стул рядом с собой. Тогда было так же… Одиноко. Он уже не задыхался, не тонул, а просто медленно погружался на дно. Отвратительное давящее чувство, когда дышишь через силу, периодически забывая, как это делается. Зачем вообще дышать? Какой в этом смысл? Голова пульсировала от боли, и казалось, что эта боль пропитала все его тело от кончиков волос до самых ног. Ног… Ага, их отсутствия. Ойкава перевел безразличный взгляд на свои обрубки, скрытые под тонким больничным одеялом. Там, где ног не было, ткань провисала, нагоняя еще большую тоску. Перед затуманенным вздором что-то мелькнуло. Что-то темное, липкое, жуткое… Сгустки тьмы коснулись его щеки, обдав холодным дыханием, прошлись по губам, скользнули к шее, медленно обхватили грудь, дотронувшись до израненного сердца... Тоору даже не пытался сопротивляться, когда с десяток пар рук принялись окутывать его с ног до головы. Еще чуть-чуть и они стянут его вниз прямо через кровать. «Зачем тебе жить? – шепнула тень, растянув губы в жуткой усмешке. – Ты ведь знал, что этим все закончится. Думал, что сможешь избавиться от меня? Я – часть тебя, твоя суть, тебе не справиться со мной… Ты ведь не рассказывал ей о своих кошмарах? Не говорил, насколько тебе мучительно жить? Особенно теперь, когда ты пытался убить ее». А Ойкава просто слушал. Он устал препираться с самим собой, тем более, что тень была права. Что он пытался ей доказать? То, что может быть самим собой? А чем все закончилось? Он ее напугал. Нет, хуже… Он пытался убить ее. Он. Пытался. Убить. Касуми. Из горла вырвался то ли всхлип, то ли рык, а глаза запекло от накатившихся слез. Эти слова сами по себе казались жуткими, а мысли какими-то несуразными. Но его руки все еще мелко подрагивали от ощущения девичьей шеи под пальцами. Как он мог? Как он вообще посмел прикоснуться к ней?.. Тоору ненавидел себя за это, презирал и… ему было стыдно. Стыдно за то, что он все еще надеется и верит в то, что все образумится. Быть может, когда он заснет, все это окажется лишь дурным сном? А проснувшись, вновь окажется в прошлом, в день, когда их пути разошлись… Ойкава готов был продать душу Дьяволу за то, чтобы вернуться в то время, когда все можно было исправить, сказав лишь три слова. «Я люблю тебя». Разве это было так сложно? Но сейчас это походит на мольбу. Жалкая попытка удержать то, что тебе не принадлежит. Касуми была даже не песком, а водой, которая ускользнула сквозь его пальцы, впитавшись в землю. Песок можно было бы собрать, построить их него настоящий замок, а воду, которая не утолила его жажды, а насытила наиболее плодородную землю, вернуть было нельзя. Ойкава повернул голову набок, бездумно наблюдая за тем, как медленно капает физраствор с лекарством. Слезы не переставали течь по щекам, и теперь они коснулись губ, придав им солоноватый вкус… Тоору раздраженно вытер щеки тыльной стороной ладони и быстро осушил остатки пива, плескавшиеся на дне банке. Настроение было отвратительным, и, пожалуй, так паршиво он не чувствовал себя уже довольно давно. Стоило только на секунду прикрыть глаза, как перед ними вставал образ черноглазой девочки, чье лицо в один миг превратилось в каменную маску. Признание… Она действительно ему призналась. Не могла не признаться. После всего, что произошло между ними. Стоило только вспомнить о мимолетных поцелуях в ее комнате, как кровь приливала к щекам, а от стыда хотелось прикрыть лицо. Это был их маленький секрет, о котором бы никто никогда не узнал. Но сейчас, из-за этого жара становилось невыносимо холодно. Возраст… Чертов возраст, о котором он вспомнил лишь сегодня! Стремное чувство, когда смотришь на пятнадцатилетнюю девочку, во взгляде которой нет ничего детского. Он со злостью прикусил нижнюю губу, а пальцы непроизвольно, до треска сжали пустую банку. Какого хрена он делал все это время? Как это вообще произошло? О чем он, черт возьми, думал? – И что мне теперь делать? – прошептал он в пустоту, уронив голову на ладонь. Чуть нетрезвый взгляд переметнулся на фотографии, висящие на стене. Команда Аобаджосай, первая награда и звание лучшего связующего средней школы, выпускной из школы, первый курс университета, совершенно дурацкая фотография Ойкавы и Ушиджимы Вакатоши, от которой он почему-то никак не может избавиться, но которая по-прежнему поднимает ему настроение… Десяток фотографий, отображающие лучшие моменты его жизни, напоминающие о том, кем он был и кем он стал. И среди них одна единственная… С трудом поднявшись с пола и немного пошатываясь, Тоору приблизился к стене, попутно захватив свежую банку пива. Фотография, сделанная исподтишка самим Иваидзуми Хаджиме, когда ей исполнилось четырнадцать лет… Тогда он не смог приехать из-за экзаменов, но прислал ей букет сиреневых гортензий, в которые она с удовольствием уткнулась носом, с наслаждением прикрыв глаза и вдыхая их нежный, тонкий аромат. Ойкава облокотившись о стену, уперся взглядом в фотографию. Когда он свернул не туда? Когда именно это началось? Почему?.. Он не находил ответа ни на один из своих вопросов, и от этого ситуация становилась лишь хуже. – Моя ты гибель, и нету мне спасенья, нету мне спасенья. И нет во мне раскаянья, а лишь отчаянье одно…* – тихо пропел он себе под нос, с пшиканьем открывая пиво и осушая сразу половину банки. Поморщился от горечи, брезгливо вытирая рот, а затем, усмехнувшись своим мыслям, расхохотался. Громко, безудержно, едва ли не давясь от хохота, но вскоре его смех сменился тихим всхлипыванием. Соскальзывая по стене, Тоору машинально задел фотографию, и та, покачнувшись, свалилась вниз, рамка разлетелась вдребезги. Молодой человек удивленно глянул на фотографию, на осколки, покрытые сетью трещин, и увидел того… другого себя, который, улыбаясь, прошептал: – Сможешь ли ты жить с этим? Сможешь ли ты любить других? Не сможешь, но жить будешь. Он знал, что именно в тот день его жизнь разделилась на до и после... Это было странно признавать, но ведь именно тогда все и покатилось по наклонной, как бы Ойкава не пытался этого отрицать. Ошиблись все: врачи, родители и даже она... Ведь внутренний конфликт с тем, другим им, начался ещё задолго до его инвалидности. Голос, который безостановочно шептал, какой он идиот. Голос, который был куда смелей и безрассудней, чем он сам. Его внутреннее я, которому Тоору не позволял завладеть собой. Это было его собственное отражение, но при этом, того другого в зеркале он боялся. Точнее, боялся того, что просто-напросто не сможет остановить поток эмоций и чувств, терзающих его столько лет. Боялся, что ему это понравится и он не сможет остановить себя. Не захочет останавливаться... Тень была права: тот Ойкава – был настоящим, но он не мог существовать за пределами зеркал. Щелкнул замок двери, и Тоору, вздрогнув, нехотя повернул голову, желая узнать, кого принесли черти. Глаза его широко раскрылись, а брови недоуменно поползли наверх, когда он увидел на пороге злую и весьма потрепанную девушку. – К… Касуми? – прохрипел он, приподнимаясь на руках и спешно протирая глаза. Но нет, видение никуда не исчезло, хотя, судя по взгляду, Иваидзуми была не прочь сейчас раствориться в воздухе. – Здравствуй, Ойкава, – вздохнула она, делая шаг навстречу. – Что ты?.. – начал было он, но девушка перебила. – Оставим прелюдии. Нам нужно поговорить, не так ли? Тоору закрыл рот, кивнув. Касуми нашарила взглядом стул и, быстро приставив его к кровати, села, закинув ногу на ногу. Все-таки хорошо он ее знал, раз по одному лишь омрачившемуся взгляду темных глаз понял, о чем пойдет разговор. – Я не буду говорить о том, что произошло, – указала она на свою шею, на которой проступили темные синяки от его пальцев. А Ойкаве стало до того плохо, что едва не стошнило. Касуми сделала вид, что не заметила его побледневшего, перепуганного лица. – Просто хочу узнать, насколько сильно ты ненавидишь себя, что продолжаешь самоуничтожаться? И насколько сильно ты любишь меня, раз до сих пор пытаешься морально добить меня? «Нда… В конце концов, я и правда совершенно ничего о ней не знаю». «Я же говорил тебе, идиот». Ойкаве показалось, что тень от досады хлопнула себя ладонью по лицу. И, в кои-то веки, он был совершенно с ней согласен.