вера, надежда, любовь

      Когда Баки съезжается с Тони по студенческой глупости и незрелости, мир начинает скакать перед глазами красным волчком. Отчаянное желание содрать прошлое со старых обоев появляется так часто, что никакой психолог не поможет. Мнимый образ бомб, разваленных домов, крови, трупов и запаха гнили следует по пятам, подставляя холодное дуло пистолета в самую шею. Баки напоминает себе, ежедневно съедает утешительные фразы на обед и ужин, словно собственная жалость способна исправить дело. Он черкает, небрежно пишет каждую букву пальцами, чувствуя, как трясутся руки и надрывается горло в желании закричать на всю округу. «Война закончилась». Надпись пугает Старка до чертиков. Всю ночь, глотая скупые слезы, Тони отмывает стены, пачкая руки в краске и собственных лабиринтах страха.       Барнс не спит на кровати. День, неделю, месяц — это не имеет значения. Кровать напоминает комфорт, что он, увы, не заслужил и не заработал. Пол — окопы, замах земли, исходящий от фикуса, и упирающиеся в деревянный пол до боли лопатки. Баки не желает обманывать Тони, скрывать истину сердца и поломанного, как зубочистка, мозга. Он просыпается рано, едва солнце способно коснуться квартиры, и тихо идя, ложится рядом, словно и не вставал. Вряд ли Тони обрадуется, узнай, что парень, вбивающий его в кровать и целующий за ухом, предпочитает спать отдельно. Подушка и одеяло делают из него изгоя, вылепливают и создают так старательно, что любой скульптор бы позавидовал. Барнс ложиться обратно, задевая плечом лоб Тони. Баки ждет, пока Старк проснется, даже не догадываясь, что он не спит. И все знает.       Тони любит его так сильно, насколько вообще способен любить кого-то. Когда-то Барнс улыбался, рассыпал шутками и бегал наперегонки до двери квартиры. Когда-то Баки спал до двенадцати, прячась под покровами пледа ради секунды покоя, и не любил фикус, отданный на его попечение. Растение требовала особенный уход, а Барнсу, что за собой-то ухаживать не мог, это было в тягость. Но обещание, данное Старку, следовало выполнить. Когда-то Баки был другим. Он любил мир, а мир любил его, и все, все были счастливы. Когда-то наступила война. Жестокая, хладнокровная, бессердечная. Война кончилась, но Баки так и не вернулся. Тони пытался. Водил его на аттракционы, покупал сладкую вату и намеренно пачкал подбородок. Тони больше не язвил. Каждое слово обдумывалось и изучалось. Все было не так.       Старк привыкает. Привыкает к тому, что молчание в доме сравнивается с умением дышать, а повседневные разговоры сводятся к минимуму. Тони проводит время в одиночестве. Смотрит один и тот же фильм несколько раз, чтобы передразнивать героев в последующие; читает единственный абзац в конце книги десять минут, пытаясь пересказать все в точности; учит номера незнакомых людей. Он начинает день с парка, стариков, играющих в шахматы, а заканчивает в баре, напиваясь так сильно, что едва вспоминает свое имя. Барнс не кричит, не ругается и не устраивает истерики на ровном месте. Лишь смотрит сквозь него и уходит. Тони хочется выть от отчаяния. Услышать хоть одно слово, оскорбление или похвалу. Он — человек, а не украшение для интерьера квартиры и уж тем более не комнатное растение, поставленное для очищения воздуха. — Поговори со мной, — стонет Старк, хватаясь за чужую руку. — Вряд ли есть о чем, — шепчет Баки, уходя.       Тони хочет выть, ломать мебель и разбираться с происходящим, словно крик поможет изменить ситуацию. Он хочет нежные поцелуи Барнса, его руки на своей талии и ласкового отношения. Война сломила их. Двоих. Алкоголь бушует в крови, плещет её, заставляя выпустить вагон накопившихся эмоций. Они живут вместе, чистят зубы в одной ванной и пьют кофе, покоившийся в жестяной банке. Они живут вместе, но холод, исходящий от Баки, превратил дом в ледяной замок. Между ними пропасть, невысказанное «нам не стоит быть вместе» и разлитая вода на кухонном полу. Тони хочет починить, прикрутить нужный винтик для сохранения конструкции, сделать так, как умоляет гнилая душа. Да Барнс не позволяет. Лишь сколотые фрагменты, разломившиеся детали и неисправная поломка. Лишь боль. Сплошная, ревущая боль. — Мы вместе, — хватает Тони за руку, останавливая Баки в дверях.       Его взгляд — ножевое. Пустота. Пустота в кухонном шкафчике, пустота в квартире, пустота в сердце. Если бы Баки мог — сделал бы возврат. Вернул бы Старку того, кого он так сильно мечтает увидеть. Поменял бы себя на того, кого ищет Тони в каждом движении и намеке. Все, что осталось — тусклый цвет карих глаз и выгоревший каштановый в волосах. Пули сверкают начищенным серебром, рикошетят от стен, прилетая в них двоих. На теле Старка нет живого места. Лишь кровь, лишь сквозные дыры, лишь бесконечное желание напиться и забыться. Есть ли у Баки гарантийный талон? Есть ли хоть что-то, что вернет его домой? Он остался там. Среди холодного снега, трясущихся губ, имен погибших товарищей и смутных воспоминаниях о счастье. Ему не место в этом мире, в этом городе, доме. — Я люблю тебя, нужно лишь время, — продолжает Старк.       Времени нет. Тони знает это. Когда-то Баки любил гулять, наблюдать за парами в парке и смеяться, держа Старка за руку. Когда-то Баки не молчал. Сыпал шутками, сарказмом, умолял смотреть фильмы под открытым небом в машине, и пожимал руку Говарду так сильно, что тот жмурился. Мария любила Барнса, ждала домой, как родного сына, и кормила их такой сытной едой, что к себе в квартиру они возвращались с трудом. Баки не спал на полу, не дотрагивался до одинокого фикуса и не желал исчезнуть. Он целовал Тони, дотрагивался так мягко, что от удовольствия звезды плясали в глазах, а тело сковывало блаженной судорогой. Теперь все не так. Все неправильно. Старк задерживается в душе, выжимая из себя жалкие остатки. Вместе с болью и непониманием. Нет. Времени нет. — Нет, — утверждает Баки.       Барнс не противится изменениям. Они так долго, так бесполезно блуждали по лабиринту, надеясь найти выход, что только сильнее уперлись в стену, разделявшую их. В этом нет ничьей вины. Тони не виноват в том, что не может исправить Баки, несмотря на то, сколько усилий было затрачено. Барнс не виноват в том, что с ним стало. Он не собирался теряться, не собирался страдать, чувствовать боль от пережитков прошлого и желать умереть. Может, Старку было бы легче. Так бы не было сомнений в себе, их отношениях, своих действиях. Баки любит. Любит всей душей и сердцем. Он помнит, как выглядит лучезарная улыбка Тони и горящий взгляд, как длинные пальцы перелистывают журнал о мотоциклах и держат горячую кружку горького кофе. Он помнит, что значит — любить друг друга. Но… — Тони, — Баки дотрагивается до руки, переплетая со своей, — прости.       Старк понимает. Осознание накатывает снежным комом, оглушая ударом. Нет, нет, нет. Все не может кончиться так, когда они толком и не попробовали изменить ситуацию. Они заслуживают большего. Тони не готов. Пусть Барнс не разговаривает, спит рядом с фикусом на полу и не выходит на улицу. Пусть между ними будет пропасть, обоюдное молчание и невысказанное вслух прощение. Баки не может. Нельзя. Если его чувства, все то святое, что осталось между ними, хоть что-то значит, он должен сделать это. Старк заслуживает продолжения, заслуживает быть счастливым и улыбаться по утрам. Старк заслуживает быть с тем, кто не утащит его на дно и не испортит жизнь своим неудавшимся существованием. Тони вытирает слезы.       Барнс любит его.       Поэтому отпускает.       «Живи», — последнее, что говорит Баки.