вера, надежда, любовь

      Стив смотрит на рассвет.       И лелеет сгнившую надежду внутри себя.       Существовать прошлым оказывается куда проще, куда легче, чем отпустить и пойти дальше. Стив знает это не понаслышке. Ваканда великолепна. Мазки кисточки запечатлеют закаты, вечную зелень, шум воды. Стив вспоминает Тони. Его привычку хмуриться, выливать кофе, если оно остыло хоть на градус, ненавидеть холодную воду и молнии на брюках. Стив вспоминает Тони. И вскармливает живущую в нем боль.       Ощущения конца душит мощными руками, сдавливая бледную кожу на шее до посинения. Старка нет. Старк остался там. На задворках холодной Сибири: побитый, беспомощный, изуродованный. Старк остался там, пока Роджерс, отмеривая серый бетон крупными шагами, бежал вперед. Не оборачиваясь. Стив не хочет верить в то, что разрушил все сам. Правда дается слишком дорого, слишком тяжело, слишком неправильно. Правды слишком много. Он сделал все сам.       Хочется мечтать. Мечтать о несбыточном. Мечтать о том, как было до разлада, ссор, неурядиц. Мечтать о поцелуях в щеку перед работой и крепкой ладони Тони, сжимающей его ладонь. Хочется знать, что в плохой день, когда тоска будет съедать его по крупным кускам, Энтони поддержит, съязвит свойственно ему и скажет, мол, Стив, все это такие пустяки, отпусти, а потом поведет кушать мороженное на углу здания. Хочется говорить о успехах, делиться достижениями, а по воскресеньем убирать вездесущие шурупы, разбросанные по всему дому, за неряшливым Тони. Хочется быть рядом.       Стив вспоминает их дом. Невольно. Осколки несостоявшегося счастья врезаются в сердце, перебирают все живое, забытое, врезаясь в ткани с ещё большей жестокостью. Дома Тони чувствовал себя собой. Роджерс знает это наверняка. Не было необходимости надевать маску харизматичного красавца, пытаясь угодить прессе, огрызаться на любое неверное слово или поступок. Дома было уютно. Стоило носить носки из-за морозящей мраморной плитки и запахивать шерстяной кардиган по вечерам, пугаясь сквозняка, несмотря на несколько десятков лет, проведенных во льдах. Приходилось мыть посуду самому, ведь умение пользоваться посудомоечной машиной так и не настигло Стива. Роджерс вытирал пыль. Каждую пятницу. Старательно, тщательно, не пропуская ни сантиметра. Стив помнит это даже сквозь время. Старк ненавидел пыль.       Без Тони хочется выть. Выть, стонать, биться в истерике, проливать слезы, крушить комнату, смахивая вещи с полок одним махом, разбивать посуду. Хочется показать настоящие эмоции, но все, что делает Роджерс — дарит учтивую улыбку Баки, пожимая плечо, и повторяет Наташе, словно мантру: «Все хорошо, доброй ночи». Он сделал выбор. Пора расплачиваться, какой бы не была цена.       Тишина сжимает тисками. Стив не нарушит священного молчания. Никогда. Дело не в его трусости или чрезмерной гордыни, прорубающую крепкую дамбу. Нет ни трусости, ни гордыни. Стив сделал достаточно. Он так сильно, так отчаянно пытался любить Тони, перебегая все пешеходы на красный свет, что разбил всю любовь на хилые пластмассовые части.       Энтони заслуживает нормальной жизни. И Стив не в силах дать её. Но если, если он хоть на жалкую каплю желания отпустить Тони готов сделать это — пора приступать. Если Стив желает дать Старку счастья — не стоит доставлять дискомфорт. Он пишет лишь раз. Умоляет Т’Чаллу дать доступ в интернет и три часа создает секретную сеть с Шури. Поздравление выходит неумелым, глупым, печальным. Тони отвечает сразу. Не задерживаясь ни на секунду. «Здравствуй, и тебе успехов». Стив разбивается. В тысячный раз. Не стоило ждать большего, зная, что не получишь и доли от этого. Только меньшее. Только заслуженное.       Стиву больно. Так больно, что комната сжимается в размерах, сдавливая его. Себя не деть, не спрятать в сундук, не исчезнуть. Жизнь — сплошная трагедия. Без намека на счастливый конец. Роджерс ощущает себя, как в бреду. Он молится. Выезжает из Ваканды без разрешения, а потом сидит на скамейке во всем черном, траурном часами, забывая о настоящем. Окруженный разноцветными витражами, Стив не в силах вспомнить, кто он и откуда. Лишь Тони. Лишь боль. И сколько не выдавливай гневных просьб, слез, мечтаний, сколько не проси о несбыточном, — счастье не слепить.       Стив намекает. Ей богу, так искусно, как не сможет самый превосходный детектив, разговаривающий с преступником. Стив намекает с надеждой на ответ. Но ответа нет. Тони пропадает с радаров. Его не показывают по пятницам в вечернем шоу и не обсуждают в новостях, а открытки, отправленные Наташе с кратким курсом происходящего, перестают быть реальностью. Романофф прячет их в шкаф.       Он был так близок. Так близок… Тони был рядом, лишь протяни руку, коснись, развей белёсый туман перед глазами. Старк был рядом. Старк волновался о состоянии Стива, натягивал одеяло ночью, грел молоко с медом в кастрюле, когда Роджерс валялся в кровати из-за болезни. Стив спит на полу. Так сердце не выкручивается, не желает выпрыгнуть из груди ошалевшим зверем. Лопатки впечатываются в холодный пол. Никто не укроет, не поцелует, не пожелает хороших снов. Он один. Всегда.       Стив скучает. Скучает по противному характеру Тони, невозможности смириться с чужим мнением и прийти к компромиссу. Стив скучает по постоянному сарказму, чаще всего сказанному не в тему. Язвительности в Тони в меру, но если что-то выбивается из рамок восприятия, общаться с ним просто-напросто невозможно. Было невозможно. Баки не такой, да и Наташа тоже. Роджерс любит их. Но не так, как любит Тони. Любил…? Боже, Стив не знает правильного ответа.       Роджерс придумывает тысячу сюжетов семейной жизни, даже смотрит «Звездные войны» с Шури, мечтая о совместном просмотре с Тони и Питером. Они были бы семьей, верно? Настоящей. Питер бы забегал к ним по пятницам, рассказывал о школе и новой девчонке, улыбнувшейся ему. Старк бы учтиво качал головой, поправляя обмазанную в машинном масле майку. Стив бы улыбнулся. По-настоящему. Искренне. Роджерс не помнит улыбок. Своей тем более.       Роджерс умер. Погиб. Стив ездит на мотоцикле по просторам Ваканды. Трава забивается в колеса, а ноги пачкаются в светлом песке. Потерять бы контроль, отпустить руки, вжаться в железный каркас и, закрыв глаза, покончить со всем. С ошибками, будущим, прошлым, настоящим. Он встретит Пегги, улыбнется ей, как улыбался семьдесят лет назад, и поймает спокойствие за хвост. Там он будет счастлив на самую крупицу возможности счастья. И все же, он жив. Живее всех живых. И это — его награда. И наказание.       Память подводит, предает самым жестоким способом. Стив не помнит матери. Лишь слабый аромат дешевых духов и отголоски яблочных пирожков в субботнее утро. Стив помнит Тони. Так четко и ясно, словно произошедшее было вчера. Воспоминания меняются под влиянием горя, принимают другие формы, становятся неправильными. Может, не было Старка. Может, не было и их любви, любимого кофе и кружки с трещиной. Может, был лишь Стив. Его боль, его страдания, его желание вернуться назад.       Солнце встречает Стива теплом. Он смотрит вдаль, пытаясь разглядеть краски природы. Тони бы стоял тут, фотографировал небо с разных ракурсов, а потом показывал до бесконечности красивые снимки всем мстителям. Когда-то они были семьей. Большой и дружной. Когда-то Старк целовал его за завтраком и признавался в любви, напоминая о том, что Роджерс не одинок. И никогда не будет. Когда-то Стив был счастлив. Ведь рядом был он.       Стив смотрит на рассвет.       И лелеет сгнившую надежду внутри себя.       Но если, если есть хоть малейшая причина для надежды…       Стив будет надеяться.       Чего бы это не стоило.