Mata Hari from Brooklyn

      Она — Мата Хари из Бруклина, где небоскребы царапают небо, где бетон и стекло переплетаются, словно травы, будто узоры из грязного снега. Мата Хари смотрит вверх, не моргая, и на лицо ее валятся перья падших ангелов, Бруклин в них утопает.       Она не шпионка, не танцовщица, она Никто в кроссовках за пару баксов из секонд-хенда, она ходила в них по подвесному мосту до самого Статен-Айле́нда, но так и не сносила — слишком легкая кость у нее, хрупкая сила. Ее волосы черные, из топленой смолы, тугие дреды, если не «кроссы» сегодня, то стоптанные кеды, мешковатые шорты, клетчатая рубашка нараспашку, злые мальчишьи замашки. Белые зубы, улыбка навыкат, кожа — темное пиво; ей всего пятнадцать, она не очень красива, она вообще не о том и не для того, не для нелепых красот, что расцветают и чахнут здесь еще прежде, чем юность пройдет, не успевая даже ее на пороге застать.       Мата Хари прекрасно знает, что станет старухой уже в двадцать пять, а потому — зачем ей вообще вырастать? Зачем ей играть в эти игры взрослых людей, если можно играть на трубе? Зачем ей самой вредить себе, когда и без того каждый второй пытается ей навредить?       Когда и без того прожить — целый квест, проще совсем не жить, но она плюет на сложности бытия из разбитых губ, подсаживается к драной уличной кошке и говорит с ней как со своей сестрой, стирая с коленок алую кровь:       «Знаешь, смысла нет, но ты всё же дыши.       Ждем с тобой ангелов, они придут уже скоро.       Знаешь, недавно я слышала, как один из них трубил —       это, наверное, был Архангел их Гавриил.       Громко трубил и так звучно, так зычно, что сотрясались стекла,       а мелкая Нэнси плакала и говорила, что страшно — вот же дурёха!       Вовсе не страшно было, а так, что мурашки по коже,       словно вот-вот — и спустится он сюда, этот Боже,       босым пройдется по грязным улицам и заберет вас с собой.       А мне бы, знаешь, не надо с ним, мне и здесь хорошо.       Я бы только хотела хоть краешком глаза увидеть, как он прошел».       Бруклин дымится, гудит, вечные пробки — на любой дороге, в любом часу; кошка молчит, прядает рваным ухом — видно, мотает на ус чужие советы, а Мата Хари встает, даже не отряхнувшись, и возвращается в гетто.       Гетто, на самом-то деле, шире и безбрежнее, чем пара кварталов. Гетто нынче весь мир, свободы в нем не осталось.       Она идет по улицам этого гетто, у забора лежит грязный старик с сангинной кожей, смотрит пристально на прохожих, а когда видит ее, то по-особому выделяет, и Мата Хари вдруг кажется, что это тот самый «Боже», что он уже спустился, он уже здесь, он хотел их всех увести, но сам почему-то застрял вместе с ними тоже.       А он щурится и говорит ей, попадая метко в самую суть:       «Девочка, когда наступит конец света, ты будешь приставать к архангелу с трубой и ныть,       чтобы он дал разок тебе дунуть».