Пляж Playa de Calblanque*
Теплый песок просачивается сквозь пальцы ног. Соленая вода касается кожи. Птицы высоко летают в небе, а кучерявый юноша вскидывает голову вверх, разглядывая их, и морщит лицо от солнечных лучей, что заглядывают в его глаза. Полюбовавшись голубым летним небом и расплывшись в улыбке, он вернулся к незаконченному. Когда дело доходит до рисования, лицо его принимает сосредоточенное выражение, вот, он уже нашёл недочеты и то, что ему перестало нравится. Парень кривит губы и берет тюбик масла, выдавливая темно-синий цвет на палитру, набирает краску на плоскую кисть и отрывистыми движениями проходится по горам, которые видит перед собой. «Чем дальше, тем темнее» — вспоминает он слова Сантьяго, его учителя по рисованию, к которому он с радостью бегал на дом после дурацких уроков в школе. Шатен очень неуклюж, поэтому, конечно, испачкал самую любимую рубашку бирюзового оттенка с ярко-красными цветами парочкой синих, фиолетовых, розовых и бежевых мазков. Из огромного выреза выглядывает подвеска от учителя, который умер пару месяцев назад от сифилиса. Это мольберт золотого цвета, который под лучами этого яркого солнца блестит ещё ярче. Локоны лезут Валерио в глаза и он смешно сдувает их, хмурит брови и чешет нос грязными от красок руками. Волны спокойные, вода прозрачная, а вдали отдаёт ярким голубым цветом, который юноша всеми силами пытается передать с помощью легких, коротких мазков. Морской ветер колышет его волосы, рубашку и браслет от бабушки на его правой ноге. Заканчивая картину, он тонкой кистью ведёт роспись красного цвета. «Вал» вырисовывает юноша. Playa de Calblanque — единственное место в Картахене, которое парень любит больше всего на свете. В испанском городке этот пляж у всех на слуху и, конечно, здесь толпы туристов и отдыхающих после работы испанцев, поэтому парень приходит в закат, когда половина людей уже покинула это место и он может в полной мере насладиться одиночеством и прекрасным видом. Бежевый песок с разбросанными на нем водорослями, которые море выносит на берег; где-то вдалеке виднеются большие горы, покрытые лесами и даже одинокая пальма — все это Валерио с точностью смог передать на своей картине, только, вид на ней получился ярче и живее, чем в реальной жизни. Кучерявый юноша зевнул, потягиваясь, а затем, найдя чистый участок на коже принялся тереть им уставшие от работы глаза. Придерживая холст одной рукой, чтобы ветер не унёс его с мужских колен, Валерио откинулся на песок, нежась будто кот под солнцем и довольно улыбаясь. Наконец, испанец может отдохнуть и вслушаться в эти прекрасные звуки. Волны шуршали, ударяясь о берег и друг о друга, ветер гонял песок, так что песчинки его касались загорелого лица испанца и покалывали нежную смуглую кожу. Спустя пару минут отдыха, чувствуя, что ноги его затекают, а он начинает засыпать, шатен усаживается и пальцами нежно трогает краску на прочном холсте, проверяя высохла ли она. Убедившись в том, что работа в порядке, испанец откладывает законченное и встаёт на ватные от долгого сидения ноги, расслаблено шагая в сторону воды, намереваясь стереть краску с рук и лица. Валерио заходит по колена, убирая мешающие волосы за уши. Мочит ладони и лицо водой, пытаясь стереть пробные мазки с кожи. Поднимая голову, щурится, смотря на солнце, пока волны с новой силой толкают его в ноги, желая прогнать юношу. Задумчиво глядит вдаль и с наслаждением вдыхает морской запах. Еле выбравшись из воды и не упав от сильных волн и камней, на которые он ступал не ровно, кучерявый юноша заметил длинноволосую испанку в алом платье с мелкими белыми точками, которое теребил морской ветер. Девушка склонившись рассматривала его картину, скрестив руки сзади. Это было ясно как день, на что ещё она могла смотреть. Напряжённо подойдя к девушке он последовал ее примеру и опустил голову. — Нравится? — с довольным выражение лица звонко произнёс юноша, хвалясь проделанной работой. — Да, но я сделала бы красивее, — все также рассматривая работу, — Вот здесь, — нагнувшись ниже, указывала она указательным пальцем на горы, — должно быть темнее. Видишь? — указывая в сторону огромных гор рядом с пляжем, — Как там. — Да, но я захотел сделать работу ярче, чем пейзаж в жизни, — обиженно рассказывал юноша о своей идее, глядя в сторону вида. Испанка, наконец, выпрямилась и оглядела его: плотного телосложения, кучерявый с смуглой кожей, одет в рубашку и бежевые шорты до колена, и интересный браслетик на ноге. Ему девушка уделила особое внимание. — Рисовал бы так, как есть, не приукрашивая, — посмотрев на его затылок; слегка раздражаясь от того, что кто-то делает не так, как считает правильным она. Её бесит, когда художники приукрашивают. Валерио повернул голову в ее сторону и встретился с глазами незнакомки. Испанцу показалось, что взгляд девушки был странным. Он не выражал ничего, абсолютно. Она щурила глаза и чему-то ухмылялась — парень ее забавлял. — Зачем? — с вызовом спрашивал юноша, укладывая холст и прочее во внутрь сумки и закидывая ее на плечо. — Чтобы было реалистично, — она плелась за ним, пока ветер пытался сдуть ее с ног и поднимал ее платье до желтых плавок. — В реальной жизни этот пейзаж, — он указывал на вид пальцем, пытаясь отдышаться, когда они вышли на брусчатку, — серый и не такой яркий, как тут, — он ткнул пальцем в свою сумку. Только кучерявый собирался уйти, как девушка нахально схватила его за подбородок, а он затаил дыхание. Шатенка потянулась выше к лицу парня, вставая на носочки, повернула голову парня вправо, открывая себе его щеку, смочила большой палец слюной и стёрла остатки масла с его кожи. — Не обманывай людей, Вал.Не обманывай людей, Вал.
С этой самой фразы началось знакомство, а затем и любовь Валерио к Марибель. Он называл ее своей музой, потому что она вдохновляла его на написание все новых и новых пейзажей. Когда Мари впервые пришла в гости к испанцу, она была удивлена, что все картины, которые он расставил в своей комнате, были с пляжами Картахены. «Ты побывал на всех этих пляжах?» — удивленно спрашивала испанка, восхищаясь в мыслях своим молодым человеком. Но, конечно, впоследствии он писал пейзажи с девушкой с чёрными, как ночь, волосами и в алом платье, так что Мари всегда оставляла след на его потрясающих картинах. Валерио обожал их любовь. Забегал к испанке в лавку, которую держал её отец и смотрел как она разделывает мясо, а затем сладко ее целовал. Ее губы пьянили его, как вино; он обожал эти минуты, когда он приходил к Мари и прятался от ее отца под столом в лавке, а затем выбегал, спотыкаясь о камни на брусчатке. Вспоминал их первую встречу в закат на пляже, пение птиц, шуршание волн, ее прелестный смех и платье, о, как она была прекрасна в нем. Вспоминал их первое свидание на крыше его дома, тогда на ней было зелёное платье, он решил, что эти цвета непременно что-то значат, только он не понимал что. В тот день они глядели на звёзды и спокойное море, и он впервые поцеловал её. Душа художника летала в облаках не надеясь сесть на землю снова. Любовь Мари к Валу вдохновляла его творца внутри, и он продолжал рисовать с большим жаром, когда у него опускались руки. Он горячо любил эту девушку, потому что испытывал это впервые. Как прекрасно чувство первой влюблённости. Однажды, его строгий отец запер вольнолюбивую птичку дома. Мать плакала, стоя на коленях перед отцом, и умоляла его отпустить сына к горячо любимой девушке, но отец был против Мари, сам не понимая почему. Вероятно, родительское сердце не могло смириться с тем, что ребёнок вырос в настоящего мужчину и, хоть он и не бросил своего увлечения, как ранее думал отец: «Полюбишь женщину — прекратишь рисульки», старый мужчина все ещё был недоволен. Любовь к женщине лишь подкрепила в нем желание творить и нести чувства через картины. Вал понял, что красота в простоте, поэтому с испанских пляжей перешёл на улочки возле дома, на вид с крыши, на мясную лавку её отца, сделав ее более зелёной, чем она есть в жизни. Лишь одно разочаровывало горячего юношу — его любимая Мари ругала его за то, что он приукрашивает реальность. «Не ври своим зрителям, милый, это не хорошо. Ты обнадеживаешь их, делая мир прекрасным.» Но он не обнадеживал, он правда видел мир в ярко-красных, оранжевых, розовых и прочих цветах палитры, потому что... был влюблён?.. — Странно, — хмыкал парень, запуская пятерню в серые волосы, — здесь не написано, что это для редактуры. Да оно даже не от шефа.. Какого.. — Чонгук снова и снова пробегался по странному сообщению, приложенному к файлу с этой книгой, но никак не мог понять, от кого она.Здравствуй, Чонгук. Подумываю опубликовать эту книгу, надеюсь она тебе понравится.
И на этом все. У кого может быть его электронная почта, как не у сотрудников издательства, но не могли же они... подшутить.. или? Это дело попахивало какой-то чертовщиной, ну не мог же незнакомый человек прислать книгу на пятьсот страниц с просьбой прочитать, а не редактировать. Может, ему удасться понять по языку, кто из ранее редактируемых им авторов мог это написать? Может и так, но по правде говоря, я не уверена в этом. Чонгук снова и снова пробегался глазами по текстовому сообщению, пока, наконец, не понял, что это пустая трата времени и лучше не зацикливаться на этом, а прочесть, раз автор этого хочет. По языку работы выяснить кто это мог написать, ему не удалось, потому что внутренний редактор Чонгука отключился и был заменён увлечённым читателем. Удивительно, но спустя сто страниц текста, Чонгук перестал бояться этой книги. Он просто читал о первой любви испанца Валерио и удивлялся, как он может любить девушку, которая критикует его работы. — Он такой недалёкий, — проговорил Чонгук, отпивая холодного кофе, который, как ему казалось, он сделал пару минут назад, но прошёл час. — Вал, милый, я очень люблю твои картины, они очень красивые, но ты не думаешь, что отец отдал бы меня за тебя, если бы ты нашёл нормальную работу? — девушка всегда выбирала не прямые пути нападения, когда заговаривала о замужестве. Она думала, то ли отец ее так думал, что Валерио не подходит на роль примерного семьянина. Юноша был горяч, свободолюбив и независим, а ещё всей душой любил своё дело и вкладывался в него. Отец ее был старых взглядов и хотел, чтобы его дочь вышла за достойного человека, а не за художника. И, к сожалению, Мари была того же мнения, что и отец. Лишь потому, что никогда не имела своего собственного мнения и жила по правилам жизни отца. — Мари, любимая, вот увидишь совсем скоро я стану знаменитым художником. Да, пока мои картины берут на улице за гроши, но даже у Ван Гога получилось стать известным, а значит и я смогу, — воодушевленно, героически произносил Вал, стоя на кровати в своей спальне, чем смешил девушку. — Но стал он известным после смерти, — ласково проговорила Мари, когда Валерио уложил свою кучерявую голову к ней на грудь, а она нежно трогала завитки волос пальцами, не больно подергивая. — Боже, — вскричал Чонгук в лице читателя, хватаясь за голову, — она ведь просто не верит в тебя! Очнись! — подскочив на ноги, Чонгук кричал в ноутбук, размахивая руками, словно он поймёт его и самолично изменит ход сюжета. — Автор ведь подчеркивает, что у неё нет своего мнения, а значит она просто узко мыслящая дамочка! — он запустил пятерню в серые волосы, облокачиваясь о стол, продолжая читать текст в темноте кухни. — Я знаю, милая, но я лишь прошу тебя верить в меня и мои силы, — умиротворенно прикрыв глаза, он поглаживал женское бедро, пробираясь под платье. Его выражение лица не менялось, будто он не делал ничего смущающего. — Нет, Вал. Я не могу, — отстранив его руку, сказала серьёзно Мари. Вал не давил, он знал, почему она уходит от этой темы и не хотел делать Марибель больно. Он уважал её и чувствовал, что никогда не будет достоен ее и никогда не осчастливит. — Прости, Марибель, — серьёзно проговорил испанец, поднимаясь на кровати. — За что ты извиняешься, Вал? — ласково спросила девушка, как мама, когда ребёнок приходит с повинной. Она обеими руками сжала красивую руку испанца и нежно поцеловала костяшки, успокаивая его. — Я никогда не сделаю тебя счастливой, —повесив голову, шептал он. Мари подняла его лицо и всмотрелась в любимые глаза, поделившись с ним своей уверенностью. Лицо Вала преобразилось: порозовело, а глаза налились искрами энергии. Нет, у него получится. — Я уже счастлива, Валерио, — поглаживая его смуглую щеку. — Марибель, — он смаковал ее полное имя на губах, так она ему нравилась. Ее чёрные глаза, в которых ему открывался мир любви и надежды, нежные, элегантные руки, которые бережно держали его, бёдра, скрытые под этим красивым зелёным платьем, грудь, которая тоже скрыта этой тканью, но которую он может ощущать сквозь неё. Все в ней привлекало и завораживало его. Нет, он сделает ее счастливой... — Блять, — разочаровано матерился Чон, закрывая глаза ладонями, — ну, неужели ты не понимаешь, глупый идиот. Она не верит в тебя, она хочет тебя изменить, исправить, сделать удобным. Как он этого не видит, почему? Да, — продолжал мысль редактор, — ее желание выйти за обеспеченного человека вполне объяснимо и, конечно, тяжело верить художнику и прочим творческим людям, потому что это неблагодарная работа, но неужели нужно ставить творца перед выбором? Неужели она не видит, как горят его глаза, как бьется его сердце, когда он говорит о горячо любимом деле? — редактор негодовал. Его всегда раздражали наивные персонажи лишь только потому, что вокруг них и строится сюжет. Ну, неужели нельзя сделать стойкого персонажа, который долго будет ломаться под напором этих манипуляций? Чонгук хотел чего-то нового в сфере литературы, и, начав читать, он думал, что это именно оно, то, что изменит мировую литературу навсегда. Ведь это было в духе старого времени. Сейчас ведь все происходит в современном мире. Ему оставалось только пыхтеть от злости, хотя даже неясно на что именно он злится. Это ведь просто клише сюжет, который будет всеми читаться, но, по-моему, он просто ненавидит клише, но ведь благодаря им и формируются книги, сюжеты которых невероятно бесят нашего редактора, потому что он не видит разницы между всеми книгами, которые он когда-то позволил опубликовать. Измени он имя на половине книги, никто бы и не ощутил разницы, потому что все эти авторы, которые ему попадались, явно не уважали своих читателей. А Чонгук готов стать писателем, творить для людей, но боится. Когда-то он написал свой первый рассказ детективного жанра, и учитель литературы его похвалил, но как только он отправил его в газету, тут же получил его назад. «Так бывает», — сказал ему учитель, почесав затылок. Не всем удаётся печататься с первого раза, у всех первый блин комом, но Чон этого не слышал. Прибежав домой, он швырнул рюкзак на кровать, достав оттуда тетрадь, мальчик бегал по дому в поисках спичек и сжёг свою тетрадь в ванной комнате, остатки пепла смыв в сифон, где больше никто не найдёт это и не прочтёт. Никогда. Эмоциональный ли это поступок? Да. Жалел ли мальчик после этого? Ещё как. Но он боялся признаться в этом самому себе, поэтому никогда не поднимал тему писательства, но, возможно, он вернётся к этому. Да, точно вернётся. Оправившись от долгих размышлений, потратив все нервные клетки на бессмысленную книгу, Чонгук заметил, что сидит в кромешной тьме. Он бросил взгляд на часы на экране. 23:50. Парень никогда так долго не читал и тем более не размышлял. Желудок, наконец, призвал хозяина и Чон решил, что поесть не помешает. Уплетая приготовленное мясо, он вспомнил о разговоре с Джисан, который задел его. Его брови сдвинулись, а челюсть сжалась. Он с большей агрессией уплетал еду и царапал зубы вилкой, казалось что вот-вот он проткнет ею рот насквозь. Странное чувство теплилось в груди. Она будто говорила правду, отдаленную. Несомненно, что-то в ее словах есть, но что-то все же не даёт покоя. Может, то как она это говорила, опять в привычной ей манере. Сощурив глаза, ухмыльнувшись, оставалось сложить руки на груди как Вселенская всезнайка, появилось ощущение, что она упрекает Чонгука за его работу. Даже если и нет, интонация в ее голосе, и то, как она себя вела, излагая мысль, казались одним сплошным упреком. Более того, Джисан вечно его перебивала, хмурила брови, повышала голос на октаву с каждым предложением, было ощущение, будто она пытается защититься от его нападок, но Чонгук и не собирался нападать. Это она нападала, и с каждым разом увереннее, потому что он был ошеломлён и не слышал ничего кроме упреков и ее точки зрения о писателях и редакторах.