Здесь так долго друг друга искали мы

Время смотрит спокойно с презрением Вы меня уже верно не вспомните Опоздавшее ходит прозрение По моей гладковыбритой комнате Недосказано и недослушано Сердце бьётся другими вершинами Значит всё безнадёжно разрушено Ну зачем же зачем поспешили мы УмаТурман

Даниил Маркович шел давно знакомым маршрутом, который пытался забыть последние 13 лет. Все закончилось как-то само собой. Появились другие перспективы. Лучшие. И один из наиболее известных хореографов-постановщиков не стал теряться: он подал заявление об уходе, старший тренер спокойно это заявление подписала и пожелала всяческих успехов. А на “нет” и суда нет. Пару лет он кочевал по школам мира, ставя программы в том числе и топовым фигуристам, а потом осел прочно в Майами. Женился, оброс связями. В общем, стал тем, кем он и является сейчас. Топовым хореографом. Жена через год благополучно родила милейшую кареглазую девицу с обворожительной улыбкой. - Марья, не отставай!- восьмилетняя девочка с глазами-смешинками бежит за отцом, одновременно пытаясь поймать языком пролетающие снежинки. Ну что же, привыкай, Мария Данииловна. Если тебе сегодня улыбнется удача, то ближайшие 7-10 лет ты будешь повязана с этим городом. “Хрустальный” изменился мало. Вывеска другая. По мелочи переделки на фасаде. И, пожалуй, все. И тут все так же сильнейшая мировая школа женского одиночного катания. Именно эта школа и стала поводом к возвращению в Москву с ее снегом и непогодью, и самого Даниила, и его дочки. Возможно, они задержатся, если окажется, что не только на его, отцовский, взгляд девочка у него получилась перспективная. Марья пока мало понимает, на что ее обрекли родители, которым уже лет пять как не живется мирно, так что попытка разъехаться в интересах дочери, возможно, еще и попытка сохранить их трещащий по швам брак. Но сейчас девочка бежит по тропинке и весело ловит пушистые снежинки языком. **** В холле теснота. Родители толкутся в ожидании, когда детей позовут на просмотр. Перешептываются. Интересуются, кто сегодня смотрит и отбирает себе в группу. Удовлетворенно замолкают, когда узнают, что будет два тренера: Анна Станиславовна и Евгения Армановна. Даня прячет улыбку в бороде, потому что отлично помнит, как костерил Анну Станиславовну за ужасное вращение, а Евгению Армановну за то, что никак не попадала в музыку в одной из постановок. Запускают группами по 5 человек. С родителями - это полтора десятка душ одновременно. Даня прячется за спинами других, в просвет между чужими головами наблюдая, как Машка выходит на лед в компании еще четырех девочек. С того места, куда позволено встать родителям, отлично виден каток, а еще профиль Анечки Щербаковой, сидящей крайней за тренерским столом, рядом с ней мелькает темный затылок Медведевой, третьим на отборе Дудаков, именно его заматеревшую спину видит Глейхенгауз. Девочкам-фигуристкам дают размяться. Потом по очереди Женя и Аня просят выполнять разные элементы: шаги, вращения, прыжки. Голоса Дудакова не слышно. Он только наблюдает. Через 15 минут двоим девочкам говорят “спасибо”. Для них просмотр закончен. Оставшихся разбирают Женя с Аней, чтоб дать индивидуальные задания непосредственно на льду. Обе молодые тренерши легкие и тонкие, словно им завтра стартовать за сборную, хотя Даня точно знает, что Аня пол года назад родила сына. Еще через 10 минут собирается короткое совещание и провожают очередную девочку. На льду остается его Манюня и хрупкая блондинка. - Девочки, идите сюда! Знакомый голос больно кусает в сердце. Он ее, скрытую помощневшим за десяток лет Дудаковым, не разглядел. Голос ничуть не изменился за эти годы. Или он просто слишком часто слышит его в интервью, поэтому кажется, что это голос из прошлого. Этери спрашивает имена девочек, задает еще какие-то вопросы. Среди прочего интересуется, откуда приехали дети. Блондинку Лизу родители привезли из Самары, а его Машка честно отвечает, что прикатили они из Майами. - Так издалека?- удивляется Тутберидзе. - Папа говорит, что учиться нужно у лучших,- а дочь-то умеет правильно подобрать слова. - И где же твой папа?- в голосе Этери солнце… пока что. Потому что в этот момент Машка зовет его, и Глейхенгаузу приходится выйти из сумрака. В ее карих глазах нет ни удивления, ни досады, которой он опасался. Разве что любопытство. “Может, не узнала?”- проскакивает шальная мысль. Судя по следующей фразе - узнала: - Твой папа не понаслышке знает, как мы работаем. В этот момент, понявшая тоже, кто перед ней, Аня, вскакивает и бежит, чтобы обнять. Обнимашки с Аней Щербаковой. Уже ради этого стоило приехать в Москву. Этери продолжает улыбаться, а, молчавший до этого Дудаков, объясняет девочке: - Твой папа когда-то был тренером Анны Станиславовны. - И моим тоже,- говорит Женя. Кажется, его дочь несколько удивлена тому, насколько близкие знакомства ее отец водил с элитой фигурного катания России. К рабочей атмосферу приводит Этери: - Девочки, мы вас берем. Ты, Маша, будешь заниматься у Евгении Армановны, а ты, Лиза, у Анны Станиславовны. Завтра общее собрание. Родителям быть обязательно. **** Глядя все время собрания на Тутберидзе, Даня делает однозначный вывод: ему совершенно не нравится ее стрижка, как не нравится все последние десять с лишним лет. Пусть она вернет свои длинные кудряшки. А в остальном - как и прежде - лучшая женщина мира. После собрания детей тут же отправляют на тренировки. Родителям можно поприсутствовать. Даниил Маркович совершенно не хочет смотреть на ОФП своей дочери. Что он там не видел? Желания его в совершенно другой части “Хрустального”. Интересно, кабинет у нее тот же? Да, она так и сидит в этой каморке под боком у вечно гудящей вытяжки. Стало еще больше фото. И ничего не изменилось, ну, кроме этой жуткой стрижки. Его не гонят. Ему готовы предложить кофе и даже беседу. Сидя с чашкой кофе на некогда “своем” месте, Даня осознает, что любимые люди в глазах любящих никогда не стареют. Он, вроде, и видит все изменения, которые оставило время на ее лице и руках, но не замечает их. Для него ей все те же 40. И теперь они ровесники. - Не ждала увидеть тебя,- произносит, держа кофейную чашку у губ, Этери. - Иногда беглецы возвращаются?- грустно смеется мужчина. - Еще и с жертвенными агнцами,- чуть заметно улыбается Тутберидзе,- Ты правда хочешь ребенка засунуть в нашу мясорубку? Глейхенгауз молча пьет кофе, игнорируя вопрос про агнцев. - Вы вернулись в Москву?- интересуется Тутберидзе. - Мы с Машей - да. Теперь очередь отмалчиваться у женщины. - Зачем ты подстриглась?- не выдерживает Даня - Удобно и надо же что-то менять в жизни,- пожимает плечами Этери. - Это не ты,- огорченно говорит мужчина. - Я - только старше,- тихо утверждает женщина. На линии двух пересекающихся взглядов искажается вселенная, стягивая пространство и время в точку. Вот он зарывается лицом в ее светлые кудри на морском побережье и шепчет на ухо дурацкие нежности, а она смеется и губы ее так близко, что невозможно держаться и не поймать их своими в поцелуй. Вот ее локоны рассыпаются по его животу, пока язык, губы и даже зубы дарят терпкий экстаз, спускаясь все ниже. И он лишь гладит эти светлые волны руками, то и дело вцепляясь в простыню от накатившего наслаждения. Вот она откидывает прядь от лица, запрокидывая голову и глядя на табло с результатами технической оценки. Вот убирает локон за ухо, подписывая плакаты и раздавая автографы. Вот он обнимает ее после проката кого-то из девочек и уткается носом в аромат шампуня и бальзама от ее кудряшек. Она отрезала не волосы. Она украла у него связь с его воспоминаниями. И это злит, будто отобрали право считать ее своей. Пусть в прошлом. Эта женщина совершенно чужая. Другая. - Рада была тебя видеть, Дань!- Этери выходит из-за стола, показывая, что время на беседы с ним у нее истекло, а ему так не хочется прерывать эту общность, что он почти бессознательно хватает ее за кисть. Тянет к себе. Обнимает за талию и прижимается к животу: - Я так по тебе скучал… А ты подстриглась!-капризно шепчет в ее свитер, утыкаясь лбом. - Зато больше мне не кажется, что ты гладишь меня по голове,- неожиданно раздается сверху. Он чувствует, как тонкие пальцы пробегают по его волосам и еще крепче прижимают к себе голову. От свитера пахнет знакомыми духами, аромат которых он узнает в самом людном месте до их пор. Хочется благодарить небо и проклинать время, которое он потерял вдалеке от этих ладоней, этих духов, этого живота, даже от этой мерзкой стрижки. Просто сидеть, вжавшись в нее, и молчать, благословляя каждый миг.