***
Генрих сидел на чëрном кожаном стуле, накрытом белой медвежьей шкурой, раскачивая носик пера из стороны в сторону; чернила стекали по его концу и пачкали листы бумаги, сложенные под рукой в небольшую стопку. Он засыпал в сидячем положении, игнорируя пляшущие тени света перед глазами. Они так часто перед ним танцевали, что он устал открывать глаза, проверяя — не начальство ли? В этот раз оно самое и было. — Дорогой, вам подложить перину? — Яков сел напротив товарища, закидывая ногу на ногу. На нëм не было пальто, он в праздничном фраке откинулся на спинку стула, разглядывая сонный вид своего заместителя. Тот покраснел. — Ничего. Ко мне визитов не было? — немец растерянно обвëл взглядом кабинет. — Никак нет, Ваше Превосходительство. — Он часто путался в обращениях, ибо недавно пребывал в России. — Ночь ведь. Прошло удачно? Мне переписать документ? Гуро задумался, замирая на месте и пристально глядя на чиновника. Затем очнулся и мотнул головой. — Нет, голубчик, ступайте домой. — он махнул рукой. — Что вы, господин Гуро? Не скажете никакой новости? — по-юношески разгоряченный отсутствием результата дела, спросил Генрих, поднимаясь с места начальника. — Извольте слушать, если хотите. — Мужчина опëрся головой о поставленную на столешницу руку и заглянул в просвет окна между атласных занавесок. — Госпожа Трубецкая, как и обычно, в принципе, оставила свет без внимания, не явившись по приглашению. Я скоро сам выйду на сцену в качестве этого пëстрого балерó, — в шутку исковеркав слово, Яков усмехнулся в кулак, о который опирался, — защемлю узкую пачку чем-нибудь на кресце и пойду в качестве наживки под именем Варвары Трубецкой. Как считаете, друг мой, мне пойдëт амплуа Дафны? — Несомненно... — растерянно прошептал парень, стараясь сдержать юмористическую усмешку. — Какой вы лгун, голубчик. Идите домой, идите. Мне ещë работать. А завтра в салон к фрейлине императрицы. — устало отвëл тему в сторону мужчина, листая папку с записями по делу последовательных преступлений одной руки. — Яков Петрович, не ходите. Мы без Трубецкой еë или его отловим... — его собеседник не успел договорить. — Его, мой милый, его. — парировал Гуро, растягивая гласные и внимательно следя за зарисовками. — Его? — Переспросил Генрих, останавливаясь у стола. — Откуда вы узнали? — Женщины более избирательны в способах убийства. Мужчины же примитивнее. Балерины. Дидло. «Апполон и Дафна». Разрез на шее. Вам как? Чего не хватает? — Генрих не понял. Гуро закатил глаза, распаляясь. — Бинокля не хватает, хмельного зрителя и ритуального цветка на теле жертвы! — Вы собираетесь ловить Трубецкую по всей Москве до самой премьеры? — уставая спорить, спросил парень и начал завязывать теплый шарф вокруг шеи. — Почему по Москве? Премьера в любимом Петер... бурге... да, Петербурге. Режиссёр из Италии. Голубчик, интерес вечер составит даже для меня. Забавно выйдет, если Величество присутствие окажет раньше обещанного, а там убийство случится. Нехорошо. В убыток Третьему отделению. — Гуро отклонился на стул и посмотрел на коллегу. — Всеми силами будем устраивать знакомство со следующей Дафной, следовательно, жертвой. А после пойдет действие по ситуации. У нас есть месяц. При Еë Величестве дадут последний концерт. И театральный сезон закроют. — Юноша кивнул и собрался идти. — Голубчик, а вы бы во время какого балета стали бы убивать? Так, ради интереса. Мне вот удивительно: отчего Дидло? — Генрих весь побледнел, не понимая шутки следователя. — Оттого, что толкового ничего больше нет. Идите отсюда уже, глаза от вас болят. — мужчина вздохнул. — Не от злости говорю, просто идите. — Мне к рабочему часу прибыть? — Следователь кивнул, и дверь закрылась. Мужчина расстегнул все пуговицы на фраке и расположился удобнее, рисуя на испачканных листах последовательность действий со временем. Его, впрочем, оставалось очень мало.***
Варвара Алексеевна, маленькая балерина Большого, сидела в старой гримëрной. Она пряталась от партнëрши, Адель. Они друг с другом шутили и ласково звали друг друга по-французски, как принято было, но без дотошного менторства в тоне, только нежностью и красотой, присущей языку. Варя побаивалась хитрых рассуждений подруги, уболтавших бы еë на вечер в Варьете или, к примеру, в чьем-нибудь поместье. Ей было нехорошо, услышь она только о приглашении. Танцы! Танцы! Как любила и как ненавидела это слово в разных значениях. На сцене — работа, на балу — большая мука. Как можно отдаваться в руке человеку, не имеющему причастия к балету? Было некомфортно. Позиция терялась, и тело падало безвольной нитью на репетиции. Варвара всë лето годом назад танцевала со своим братом, Родионом, учила его, а потом в Москве едва справлялась с простой техникой, осуществляя сложную. Трубецкая собиралась писать сестре в Париж. У неë кончились чернила, пришлось изощряться в поисках. Найдя, Варя писала на французском: «Моя милая советчица и тайная подруга! Ты просила отправить письмо, как только меня утвердят в премьере Большого. Мне уже выплатили жалование за прошлое и будущее выступление! Я приложила небольшую сумму к этому письму, прошу, найди время с детьми и мужем посетить меня. Я мечтаю о том, чтобы ты когда-нибудь увидела меня на сцене. У нас с тобой больше нет никого ближе друг друга, твои маленькие, мои дорогие племянники, разве что. И добросовестный муж, упомянутый своим повышением по службе в прошлом письме. Моя дорогая, мы так давно не списывались! Мне нужен твой совет, только твой! Я читала Богородице при свечке всю вечернюю службу, а во время утренней пошла в церковь исповедоваться. И не смогла пройти к алтарю. Волнуюсь. Скажи, имею ли я право принимать приглашения на балы? Не как девушка, как сестра мне говори. Отец учил меня затворничеству, а я его учение разделяю. Как ты считаешь? Так и поступлю! Расскажи про своë счастье, горе оставь на страницах мне, я за него молиться буду. Любимая сестричка, поцелуй от меня своих золотых детей, я им желаю Божьей милости. Отцу их, твоему благодетелю, мужу, передавай от меня поздравления! Один защитник нашей семье. Я рада, что на службе у него так сложилось. Без лукавства, клянусь! Только ответь: идти ли мне? Люблю тебя, Твоя младшая сестра, Варя»