»… За последний месяц нападения вампиров резко возросли. Насчитывается тридцать восемь жертв, на телах которых помимо характерных укусов обнаружены следы пыток. К сожалению, то хрупкое перемирие, негласно установленное пять лет назад, было нарушено и теперь жизни граждан снова под угрозой. Мы убедительно просим вас, не выходите из дома 0позднее десяти вечера и крепко запирайте двери в целях собственной безопасности. Скоро правительство выпустит официальное заявление… »
»… Уже год Лос-Анджелес находится под гнетом вампиров. Численность жертв превысила тысячную отметку, полиция работает на износ, чтобы обеспечить гражданам покой, но, к сожалению, их успехи не значительны. Из-за малой осведомленности о природе вампиров нам не удаётся разработать действенное оружие против них. Враг осторожен и не оставляет своих следов, усложняя тем самым работу экспертов, которые не могут без образцов сделать точные выводы. Однако, если население будет выполнять предписанные меры осторожности, нам удастся существенно сократить число смертей. Вампиры нападают только на улицах и только в темное время суток, поэтому, чтобы сохранить свою жизнь, вам необходимо изолировать себя дома. Берегите себя и своих близких… »
»… Сегодня, в два часа ночи, в полицию обратилась гражданка с жалобами на странный шум с улицы: звериное рычание, человеческие крики и сильный грохот. С рассветом полицейские выехали на место происшествия, в район Комптон, двадцать третья улица. Прибыв на место происшествия, служители правопорядка наткнулись на следы большой бойни. Вывод был один: вампиры. Крыша супермаркета была пробита, внутренний интерьер магазина также понес большие разрушения. В асфальте и стенах ближних домов обнаружены дыры, одно окно первого этажа выбито. Убитых или раненых нет, пострадавшая семья отделалась испугом и скоро даст показания. Следов крови нигде обнаружено не было. А общественность тем временем взбудоражена и гадает: неужели вампиры устроили междоусобицы?..»
»… Вампиры продолжают терроризировать нашу страну. Если недавно поражены были лишь отдельные города, теперь эта злокачественная опухоль разрастается по всей территории США. Из-за малой осведомленности о враге, мы не могли дать должного отпора и поэтому нас медленно, но верно загоняли в пасть хищника. Но теперь, благодаря слаженной и усердной работе полиции, экспертов и учёных мы смогли сделать вдох. И этот вдох значит, что скоро мы наберемся необходимой силой и разорвем смыкающуюся над нами клыкастую пасть. Я открыто заявляю, что с этого дня ваши жизни вверены в руки не только полиции, но и специально подготовленному отряду, который оснащен противовампирским оружием. Имена и происхождение участников такого отряда строго засекречены. Они будут как ангелы-хранители — защитят ваш сон, борясь с врагом на его территории. «Охотники» дают нам надежду, что совсем скоро наступление ночи не будет предзнаменованием новых смертей. Охота начинается! »
»… Несмотря на то, что волна вампирских нападений стала значительно слабее, чем два года назад, выходить на улицу ночью все еще небезопасно. Вчера вечером, в районе восьми-девяти часов, в Сенчури Сити был убит мужчина. У потерпевшего, кроме привычного укуса, отсутствовала рука и выдавлены глаза. Как сообщает полиция, над жертвой сначала надругались и только потом обескровили. Феникс Адамсон возвращался в одинокую квартиру, когда на улице ещё было светло, несколько его знакомых подтвердили данный факт, но тело его было обнаружено в противоположной стороне от дома. Следователи предполагают, что мужчину специально уволокли, словно добычу, на свою территорию, и потом приступили к своим зверствам. Полиция пытается найти какие-либо следы, но, как и всегда, вампир не оставил после себя ни волоска. Этот случай как напоминание нам о том, что ещё слишком рано расслабляться. Убедительно просим вас не покидать дом в темное время суток и крепко запирать двери. До конца неизвестно, на что способны вампиры, возможно, скоро они начнут ломиться в ваши дома. Будьте осмотрительны, берегите себя и своих близких… »
— Феникс Адамсон, — бурчит себе под нос, — сорок два года, неженат, детей нет, — аккуратно записывает данные, откусывая большой кусок сендвича, — возвращался домой засветло. Кора хмурится, смотрит на выведенные буквы, продолжая жевать завтрак. Перед ней лежит небольшой, но толстый блокнот, на открытой странице новая запись и клякса от соуса. «Выдавлены глаза, » — размышляет она, пока вскользь пролистывает обклеенные вырезками из газет и распечатками из интернета страницы. Находит ещё с десяток похожих случаев и кивает сама себе. — Снова Оки объявился, — она клеит на правый верхний угол страницы жёлтый стикер и закрывает блокнот. — Мне обязательно нужно туда попасть. Она поднимает взгляд на телевизор, но из-за лучей проснувшегося солнца не может разобрать изображение. Восемь утра, понедельник, новости об убийстве. Обычное начало недели. — Черт, сосиски! — Кора вскакивает со стула, подбегает к шипящей на плите сковороде и быстро выключает конфорку. Со второго этажа вразвалочку спускается отец. Он останавливается на предпоследней ступеньке, чешет живот под футболкой и сонно смотрит на копошащуюся у плиты дочь, с трудом держит глаза открытыми. По дому расползается запах горелого и горячего шоколада. Солнечные лучи заливают мебель, пол, стены ярким светом, беспрепятственно проникая через голые широкие окна. Бормотание телевизора осторожно разбавляет сонную тишину утра. Кора скребет сковороду пластмассовой лопаткой, чертыхается, сдувает от лица выбившиеся из небрежного хвоста прядки. Вилен по-доброму ухмыляется: — Снова пытаешься спалить мамину кухню? — проходит и садится за стол, нагло отпивает из чужой кружки и игриво подмигивает злобно покосившейся на него дочери. — За сковороду она приготовит тебе специальный котел в аду. — И тебе доброе утро, — хмуро отзывается Кора, печально смотрит на неудавшийся завтрак и легким движением вываливает содержимое покалеченной сковородки в мусорку. — Надеюсь, в этом котле хватит места и для тебя, — Вилен вопросительно выгибает бровь, она садится напротив, отбирает кружку и с издевкой поясняет: — за разбитую вазу. Он потрясенно открывает рот и смотрит «как ты можешь» взглядом. — Ты же обещала забыть про нее. — Забуду сразу, как ты купишь новую сковородку. — По рукам, — Вилен протягивает руку, сжимает узкую девичью ладонь, которая вдруг слегка тянет его на себя: —И отвезешь меня в Сенчури Сити, — добавляет она с напором, требовательно вскинув брови. — Не наглей, — отец хмурится, чувствуя опасный подвох в ее просьбе: Кора никогда ничего не просит просто так. Она открывает рот, готовая возмутиться, припомнить еще с сотню ситуаций, в которых прикрывала отца, но шаги со второго этажа останавливают ее. Испуганные взгляды Вилена и Коры встречаются, на секунду они прислушиваются — Миссис Аттвуд закрывает дверь дочкиной комнаты и говорит возмущенно: «Кора, я когда-нибудь точно об нее убьюсь». — Быстрее, — спохватившись, командует Вилен, — прячь сковородку. Кора вскакивает на ноги, запинается о ножку стула и с грохотом наваливается на тумбу, заставляя греметь висящие на подставке поварешки и лопатки. «Что у вас там происходит?» — спрашивает Ива, услышав шум внизу. Кора, шипя от боли в локте, хватает сковородку, бросает в мусорное ведро, собирает полупустой пакет и прячет его за спину ровно в тот момент, когда мама показывается на лестнице. Ива хмурится: муж отпивает из кружки и заходится кашлем, упорно не смотрит в ее сторону, дочь стоит, натянутая как струна, и улыбается слишком широко для семи утра, переминается с ноги на ногу. Женщина медленно проходит к ним, хлопает Вилена по спине, за что тот благодарно кивает, и с прищуром окидывает дочь подозрительным взглядом. Замечает за ее тонкими белыми ногами черную субстанцию. — Что у тебя там? — Мусор, — глупо моргает та, крепче перехватывает ручки пакета и начинает боком пятится в противоположную от матери сторону, — ты же сама вчера ругалась, что я его не вынесла, вот, исправляюсь. Она неловко хихикает и, когда оказывается на безопасном расстоянии, быстро срывается в сторону коридора. Тараторит прежде, чем скрыться в прихожей: — Ох, и засиделась я, не опоздать бы. Миссис Аттвуд непонимающе смотрит ей вслед, но потом поворачивается к напряженному мужу. Тот внезапно поднимается, нервно дергает уголками губ и оставляет отвлекающий поцелуй на ее лбу. Ива окончательно теряется, но чувствует — от нее явно пытаются что-то скрыть. И это вопрос времени, когда она их раскусит. — Мне тоже уже пора собираться. Ива провожает его взглядом на второй этаж. Несмотря на обманутое ощущение, она мягко улыбается и качает головой. Эти двое не меняются: всегда что-то замышляют, скрывают и строят ей честные глазки. Иве бы волноваться, подозревать, допытываться, чтобы их секреты не привели к неприятным последствиям, которых в это время может быть вагон и маленькая тележка. Но она доверяет мужу, который убережет их дочь от опасности, остановит, когда в ее маленькую светлую голову придут подозрительные авантюры. Она прислушивается: Вилен чуть слышно ходит по второму этажу, скорее всего, как он любит, напевает мелодию собственного сочинения и не спеша собирается на работу. Он кричит: «Милая, где мои носки?». Она отвечает: «Пали смертью грязных, ищи новые». После он спустится, одетый в белую, поглаженную ей рубашку, и чёрные брюки со стрелками, они позавтракают за тихим разговором, и муж, оставив на губах жены легкий поцелуй, уедет на работу. Ива Аттвуд счастливая женщина. У неё есть все для этого: любящий муж, чудесная дочь и уютный дом. Она счастлива до того момента, пока кружка с Человеком-пауком не попадется на глаза, красные кроссовки не встретят её в прихожей вместе с чёрной джинсовкой. Его любимой, которую он купил на свои первые кровно заработанные деньги. Ива тогда чуть не засунула эту чертову куртку ему в рот. А он улыбался счастливо и все повторял: «Со следующей зарплаты я куплю тебе все, что попросишь». Да, Ива Аттвуд счастлива, но только той частью сердца, которую греют руки мужа и улыбка дочери, и та светится, насыщает её тело теплом. Вторую же безжалостно украли одной темной ночью, и теперь там зияет дыра, и холодный ветер свистит в её рваных краях. Она определенно счастлива, пока дом не пустеет, а вещи сына не начинают давить на неё, будто осуждая.***
Кора мчится вниз по улице. Она на ходу распускает волосы, зачесывает их назад и натягивает резинку на запястье. Из-за утренних новостей Кора опаздывает на добрых полчаса и рискует быть убитой недовольным взглядом подруги, которая ждет её прямо на повороте, на скамейке возле магазина комиксов. Это двухэтажное здание, которое от земли до крыши обвивает зеленая сердцевидная листва ипомеи, а её фиолетовые бутоны похожи на рупор граммофона. Справа от двери, обклеенной вырезками из комиксов, стоит одинокая деревянная скамейка. Утром здесь любят сидеть бабушки, днём уставший дворник болтает с владельцем магазина, а вечером школьники и студенты наслаждаются чтением нового долгожданного тома. Сейчас на скамейке сидит одна девушка, упираясь в неё руками возле бедер и подавшись вперёд, высматривает бегущую впереди фигуру. Кора, завидя подругу, ускоряется и наваливается на неё с медвежьими объятиями. Аду прижимает к спинке скамейки, она упирается руками в живот тяжело вздыхающей туши и тут же задерживает дыхание. — Господи, что это за вонь? — Это не вонь! — возмущенно восклицает Кора, выпрямляясь. — Так пахнет безопасность, — поясняет снисходительно, взглядом передавая «ничего ты не понимаешь». Ада окидывает её скептическим взглядом, будто сомневается тот ли человек перед ней, а потом обреченно вздыхает: кому, кроме Коры, могут прийти в голову подобные идеи? — Смотри, — Аттвуд достает из кармана джинсовки небольшой флакончик, — здесь раствор из выжатого чеснока и столового уксуса. — Ты с ума сошла? — негодует Ада — хотя вопрос скорее риторический, — это же опасно. — Опасно, если разбрызгивать направо и налево, — не сдается Кора, она твердо убеждена, что её изобретение обязательно принесет обществу пользу. — Пшик сюда, — тонкая струйка ядерной смеси выстреливает из распылителя ей на одежду, — сюда, — в область возле шеи, — и сюда. Она направляет кончик распылителя в лицо оторопевшей подруги, но не нажимает. Ада понимает, что та имеет в виду — зловонные духи предназначены для самозащиты от кровососущих. Кора своего рода изобретатель. Она всегда приносит что-то с виду опасное или дурно пахнущее и называет это «оружием». Но насколько оно эффективно Коре никогда не удастся узнать, ведь чтобы это проверить, надо быть либо слишком глупым, либо слишком смелым тире глупым, либо почувствовать защиту Бога и решить, что вокруг тебя защитный барьер, через который не проберется ни одна сосущая гнида, другими словами, сойти с ума. У Коры достаточно здравого смысла и чувства самосохранения, но не хватает терпения. Она хочет бороться. Но пока может лишь анализировать нападения вампиров, чтобы понять их закономерность, и придумывать новые изощренные методы защиты, как их называет Ада. Для Коры же это средство нападения. Ада забирает из рук Коры флакончик. Поднимает его на уровень глаз и рассматривает, вертит, словно оценивает консистенцию и готовиться дать оценку чужим стараниям. Вонять будем неделю, думает она, даже если распылить только на одежду и совсем немного. Внимательный взгляд переключается со зловонной жижи на выжидающее лицо подруги. Та жует верхнюю губу, перекатывается с пятки на носок и обратно, напоминает подвешенный на веревке грузик, волнительный блеск в ее глазах начинает слепить. Рядом с лицом Аттвуд в сознании Ады вырисовывается маленькая мордашка грызуна с небольшими и черными как смоль глазами, немного вытянутым носом — суслик. Берч невозмутимо распыляет на себя смесь ядерных ароматов под удивленный взгляд зеленых глаз напротив. От резкого запаха она звонко чихает, деловито оттряхивает футболку, будто от специфических «духов» преобразилась, как от волшебного заклинания из мультфильмов про фей, и спокойно говорит: — Теперь к нам не сунуться не только вампиры, но и люди.***
— Берегите себя и своих близких. — Снято! — резкий возглас режиссера синхронизируется с прощальной улыбкой ведущей; организм съемочной площадки, как по команде, прекращает свою работу: камеры отключаются, операторы снимают большие наушники, которые всю программу пытались расплющить их головы, декорации тухнут одна за другой. Ассистент поднимается на подиум к ведущей, помогает ей снять с себя микрофон и, получив благодарную улыбку, смущенно уходит. Татум провожает его долгим взглядом и тут же поворачивается к семенящему в ее сторону режиссеру. Тот ставит перед ней стаканчик с кофе: — Отлично справилась, как и всегда, — мужчина наблюдает как девушка поднимается с насиженного стула и не может сдержаться — облизывает губы, скользя жадным мимолетным взглядом по плавным изгибам чужого тела. Татум улыбается, как он думает, смущенно, берет стаканчик и делает небольшой глоток, ни на секунду не отводит пристального взгляда. Утренний туман ее глаз медленно поглощает разум режиссера, ему даже кажется на долю мгновения, что его тело засасывает неизвестная пучина. Он с трудом опускается одурманенным взглядом ниже и судорожно сглатывает: чертовка нарочито медленно проводит языком по верхней губе, слизывая кофейную пенку. Его дыхание спирает от внезапного жара, а ее — от смеха. Веселые черти скачут в ее тумане, водят хороводы вокруг костра, а в нем — привязанный, словно дикая туша, к палке режиссер горит, задыхается. Она подходит к нему вплотную, позволяя их плечам соприкоснуться, и приближается губами к красному уху: — Я предпочитаю кофе в постель, — и ее томный шепот — удар под дых, обух по голове и стрела в сердце сраженного режиссера. Татум оставляет его стоять мертвым изваянием и элегантно спускается с подиума. Операторы шлют ей салюты от виска, провожают оценивающими взглядами, а она и рада шагать так, чтобы они захлебывались от желания прикоснуться к ее бедрам. Она выходит из здания студии через вращающуюся дверь, ветер тут же ловит ее в свои прохладные объятия, но девушка раздраженно отмахивается от него, заправляет разлетающиеся волосы за ухо, но тут же замирает — у подножья пологой лестницы стоит неловкая фигура парня. Он переминается с ноги на ногу, будто под ними бегает рой тараканов, в руках теребит хилый букет алых маргариток, лепестки которых тонким ковром растелились у подошвы его вансов. На вид пареньку чуть меньше двадцати, выглядит он нелепо в повернутой козырьком на макушку кепке, широком черном бомбере поверх классической рубашки и рваный джинсах. Мужчина, вышедший вслед за ведущей и спускающийся по степеням, окидывает его беглым взглядом. Еще один, герой-любовник, думает он с доброй усмешкой. Татум кривится, позволяет истинным эмоциям в полной красе отразится на красивом лице. Еще один, повторяет она чужие мысли, его пубертатный подросток укусил? Она спускается вниз под блестящим взглядом парня, делает над собой усилие и отвечает ему легкой улыбкой, а в мыслях позволяет диким чертям съедать поклонника гневным «он действительно хочет подарить мне этот веник?», «боже, какую сопливую лапшу мне будут вешать на этот раз?», «не смотри на меня преданным щенком, это жалко». Когда она останавливается прямо перед ним, эхо звучит в ушах: «Тридцать секунд». Парнишка просветлел настолько, что своим сиянием мог бы заменить прожектор. Близость объекта воздыхания кажется ему миражом, словно он забыл проснутся. Она стоит рядом, смотрит в упор и дырявит его сердце этой мягкой улыбкой, приятным шлейфом чего-то сладкого или терпкого и заставляет каждую клеточку крови в его трясущемся теле остановится своим: — Меня ждете? — таким нежным и аккуратным, абсолютно другим, не таким заученным и четким, как в эфире. Бедный юноша теряется, открывает и закрывает беззвучно рот, делает надрывные вздохи, потому что чувствует, как сердце встало поперек горла и пытается выкрикнуть: «Я люблю тебя!». Татум кидает взгляд за его спину, откуда ей маячит мужчина, который наполовину вышел из машины, положил локоть на ее крышу и с весельем наблюдает за уже привычным спектаклем одного актера. Ведущая возвращает внимание поклоннику, который не может ни слова выдавить, ни букет подарить, в итоге делает рваные движения и мычит что-то неразборчивое. Что-то на безумно влюбленном. Татум такого языка не знает, думает жестоко: «Пятнадцать секунд». — Мисс Додсон, — наконец различает она, — эти цветы… — Ах, да, спасибо, — девушка нетерпеливо, даже грубо, вырывает букет из дрожащих пальцев, но парень слишком поглощен смущением, чтобы заметить проскальзывающее сквозь напущенную вежливость раздражение, — они чудесные. Что-то еще? Пять секунд. — Вы потрясающая, — собравшегося с духом парня безжалостно прерывает гудок машины. Татум титаническими усилиями подавляет рвущееся наружу ликование и быстро тараторит: — Благодарю, мне очень приятно, берегите себя. Парень не успевает понять, как она ускользает от него мимолетной тенью и оказывается у машины, дверцу которой ей учтиво придерживает водитель. Остолбеневший юноша не видит ехидной ухмылки, не слышит шипящее «быстрее заводи это корыто», потому что глупое его сердце оглушило, ослепило. Блестящие глаза с поволокой детской надежды провожают черный мерседес, плавно разворачивающийся в сторону шумного автомобильного потока. Бусина пирсинга сверкает на скривившихся в злорадном оскале губах. Милен выкручивает руль и вливается в бушующую реку машин, пока молчаливая пассажирка крутит в руках алые маргаритки. Их желтые сердцевины скромно укрываются за красными язычками лепестков, напоминающих маленькое пламя, и, как кажется Татум, хищно наблюдают за ней. Она хмурится, стряхивает с себя внезапное наваждение, вызванное… Чем? Чувством вины? Девушка звонко прыскает от накатившего смешка, Милен подозрительно косится на нее: — Нанюхалась? — ему не привыкать к странным выходкам Додсон, страх к этой эксцентричной особе сменился тем снисхождением, с каким относятся к чудакам. — Разбила цветущее юношеское сердце и радуешься? Волна женского смеха плавно стихла, красивое лицо стянула маска холода, серые глаза иглой кольнули лицо водителя. — Знаешь, сколько таких «цветущих юношеских сердец» я уже съела? — слова, такие же колючие, как взгляд, встали в горле Милена комком смятения. — Чтобы выглядеть так, — он внимательно, настолько это возможно сделать управляя машиной, осматривает ее лицо, — ты должна съедать их на завтрак, обед и ужин. — И с перерывами на перекус, — добавляет девушка, кончиком языка проводит по верхней губе, словно представляя терпкий вкус часто бьющихся влюбленных сердец. Она открывает окно с помощью кнопки на панели, встроенной в дверцу, и выбрасывает букет. Алые маргаритки разбиваются о горячий асфальт, их лепестки, вырванные ветром, кровавыми каплями орошают след от шин черного мерседеса. Серые глаза хладнокровно наблюдают через лобовое стекло за следующей машиной, которая безжалостно раздавливает красные корзинки цветов.***
Лифт раскрывает стальную пасть и выплевывает единственного пассажира. Размеренный стук каблуков о черный ламинат пола скачет по узким стенам коридора и потолку. Во всем холле нет ни одной лампы или подсветки, тусклый мертвый свет исходит от единственной двери, белым пятном зависшей в конце темного холодного туннеля. Стены давят, потолок будто проседает и грозится свалится на голову, вбить в землю, как молотком гвоздь в доску. Но Татум чувствует себя более, чем комфортно. Она чувствует себя прекрасно, обнятая мраком и холодом, уверенно идущая прямиком к стеклянной двери, из-за которой эхом доносится хруст костей. Она на ходу скидывает с себя черный пиджак, оставляет его одиноким трупом на полу, расстегивает пуговицы белоснежной рубашки ровно до середины, где грань между пошлостью и откровенностью едва видна, обоими ладонями ныряет в гущу скрепленных лаком волос и безжалостно ерошит, разрушает кропотливую работу личного стилиста. По контуру точеного лица проявляются красные штрихи, кожа в этих местах расщепляется, как от раскаленного железа, и оставляет после себя мясной прямоугольник. Через мгновение ее лицо становится очерненным рукой жесткого пластического хирурга. Теперь, перевоплотившись из ведущей новостей в саму себя, она улыбается широко и торжественно, принимая овации тьмы. Дверь поддается легко, пропускает Татум в огромную обитель. Поначалу кажется, что ты выходишь на карниз здания и вот-вот сорвешься вниз, прямиком в пасть пустой магистрали, потому что вместо наружных стен здесь — панорамные окна, открывающие вид на крохотный город. Сама комната практически голая, укрытая лишь кожаным диваном и стеклянным столиком. На этом самом столике сейчас стоит тусклый светильник и лежит тело, его голова безвольно свисает вниз, а уже мертвые глаза отражают в себе фигуру девушки. Она медленно снимает туфли и кидает их в дальний угол комнаты. Удар обуви о пол извещает хозяина апартаментов о гостье. Он стоит к ней и трупу спиной, огни города очерчивают контуры его рук, спрятанных в карманах брюк, ровную спину и узкие бедра. Татум улыбается, крадучись подходит ближе, но резко тормозит, когда чувствует голой стопой липкую жидкость. А после до нее долетает мерзкий шлейф крови. Вампирской. Она опускает взгляд вниз: там алое море разливается от несчастного столика до замершей уверенной фигуры, липнет к лакированным туфлям и переливается в свете ночника. — Где Гамлет? — его голос гремит в плотной тишине, человек бы от него съежился и постарался быть как можно дальше, а лучше вообще убежать. — Не знаю, — отвечает намного тише, внимательно разглядывает парня, — я не его секретарь, чтобы быть в курсе его расписания. Ответом ей служит недовольный взгляд поверх плеча. Его глаза наполнены бликами и злостью. Животной яростью, скрытой в клетке хладнокровия. — Тогда найди его, — приказ. — Зачем он тебе? — непослушание. Она делает шаг навстречу, он пронзает ее взглядом, но не останавливает. — Наверное, он снова возится со своим щенком. Сейчас ему не до наших дел. — Если это так, — он отворачивается, — то я убью его. — Как этого? — Татум бросает беглый взгляд на труп, морщится от зловонного запаха. Джастин поворачивается к ней теперь всем телом, также осматривает бездыханное тело, которое еще десять минут назад обескровил. Задерживается глазами на струйке крови, стекающей маленький ручейком в огромное море. — Двенадцатый, — озвучивает глухо, словно ставит на нем клеймо. — Двенадцать бесполезных мешков с кровью. Все, что от них требовалось, это найти и привести, но они, — его голос наполняется желчью, — все как один приходили ко мне с пустыми руками. Она молчит. Еще раз окидывает его и тело задумчивым взглядом, поджимает губы: — Может, ее там действительно нет? — Я тоже так думал, — кивает. — Но Арно бы не стал просто так нашпиговывать обычную школу своим выводком, — ненавистное имя искажает его лицо, делает свирепым. — Душа точно там, но очень хорошо спрятана. А мы очень плохо ищем. Такими темпами, — его шаги сопровождает хлюпающий звук, он устало падает на кресло, — Арно ее уничтожит. — Ты хочешь отправить туда Гамлета? — Да, — Джастин следит за ее плавной походкой, которой она огибает стол и подходит к нему, становится между его разведенных ног, — и жалею, что не сделал этого раньше. — А если Гамлет не справится? — она упирается руками в его бедра, их лица оказываются на одном уровне. — Ты не только не получишь душу, но и потеряешь самого верного пса. Не лучше ли отправить туда крысеныша? Катакано отвечает внимательным взглядом, от которого Татум невольно напрягается. От этих проницательных глаз хочется скрыться. Они проникают в ее голову и переворачивают верх дном все закрытые шкатулки, помеченные красным «не трогать!». Ключи от них она сразу же сжигает, чтобы ни за что не отпереть. А этот взгляд нагло вскрывает замки, открывает крышки и разглядывает то, на что она сама даже не смеет пожелать взглянуть. Ее передергивает, она опускает глаза на его губы, чтобы остановить дебош в своей голове. — Ты все еще… — Молчи. Оборванная фраза останется на ее губах, недосказанные слова горчат язык, она целует упрямо, чтобы от них не осталось ни следа. Джастин следит, как трепещут ее ресницы на прикрытых веках, ощущает влажные губы на своих — вечно сухих и покусанных — и переводит взгляд на труп вампира. Привкус чужой прогнившей крови все еще теплится на языке, а смрадный запах раздувает легкие, но несмотря на это, Джастин сглатывает так, будто смотрит на зажаренный стейк. Его глаза медленно наливаются чернотой, как вода от растворяемой в ней краской. Рука ложится на женское бедро и дергает на себя, заставляет сесть на разведенные бедра, а потом путается в прямых волосах. Он наклоняет голову и, наконец, отвечает на поцелуй так, будто хочет съесть чужие губы. Татум сжимает воротник его рубашки, а он кусает ее подбородок, оставляет следы от своих зубов, которые тут же исчезают. Катакано опускается ниже, к острым ключицам, и снова протыкает нежную кожу, на этот раз до проступивших капель крови, которую тут же слизывает. Горько, но хочется еще. Демоны внутри хищно облизывают пасти, готовые к новой жертве. — Не сожри меня, — пробивается сквозь голодное рычание. — Постараюсь.***
С момента обнаружения тела прошли сутки, но люди все равно толпились у обведенной мелом фигуры, огражденной желтыми лентами. Узкий закоулок выглядит пугающе не только из-за луж крови, но и из-за мрака и свиста ветра. Словно там прячется целая свора вампиров, которые ждут, когда глупые люди снова попробуют туда сунуться. Любопытные зеваки пытаются подойти ближе, даже нагибаются поверх ограничивающих лент, но не рискуют соваться ближе, будто чувствуют исходящую от закоулка угрозу. Вилен окидывает внушительную толпу хмурым взглядом, поворачивается к дочери, которая пытается отстегнуть ремень безопасности, но это у нее, как обычно, плохо получается. Проклятая застежка поддается спустя пару минут мучений, но широкая мужская ладонь не позволяет убрать ее. Кора поднимает на отца удивленный взгляд. — Близко не подходи, — говорит тот серьезно; его лицо сейчас и утром настолько разные, что вызывает смятение: тот же этот человек или нет? — у тебя пять минут. — Хорошо, — она проглатывает недовольное «так мало?» и благодарно улыбается. Весь путь от машины до столпотворения Кора внимательно осматривает округу. Место, где нашли труп, зажато между двумя домами: в одном находится кафе с верандой, в другом — магазин антиквариата. От жилого комплекса напротив их отделает узкая дорога. Мог ли кто-то из его жильцов, чьи окна выходят сюда, что-то увидеть или услышать? Вряд ли. Сейчас с наступлением ночи запираются не только двери, но и занавешиваются окна, некоторые даже забивают их досками. Но если кто-то все-таки стал невольным свидетелем, то он будет молчать в страхе стать следующей целью демонов. Кора врезается в стену из широкой мужской спины и тонкой женской фигуры. Она мечется из сторону в сторону, пытаясь найти щель, через которую сможет прорваться дальше. К счастью, мужчина, что стоял поодаль, поворачивается, пренебрежительно сплевывает и ковыляет прочь, что-то бурча себе под нос. Кора пользуется предоставленным шансом и юркает в образовавшуюся пробоину, но натыкается ребром на чей-то локоть. Женщина резко оборачивается и, когда видит скрючившуюся от внезапной боли девушку, начинает распаляться в извинениях. Кора греет рукой ушибленный бок и, пока отбивается от слишком участливой гражданки, медленно пробирается дальше, пока желтая лента предупредительно не упирается в живот. Белая полоса очерчивает когда-то лежавшее здесь обескровленное и изуродованное тело. Кровавое пятно на кирпичной кладке говорит, что монстр сначала прижал жертву к стене, затем, сделав свое грязное дело, отпустил и та опустошенным мешком свалилась на землю, где пролежала, пока ее не нашли в луже собственной крови. Кора прикусила верхнюю губу, проследила взглядом за еще одной кровавой дорожкой и невольно вздрогнула. В метре от тела лежало еще что-то, теперь отпечатанное на асфальте мелом. По форме и размеру это «что-то» напоминало руку или ногу. — Помимо характерного укуса, — монотонно, словно зазубренную молитву, — у мужчины отсутствовала рука и выдавлены глаза. Сквозь стекло солнцезащитных очков развернувшаяся картина напоминает ей старый фильм на некачественной пленке. Взволнованные лица, шелест тихих голосов или гром громких возгласов, случайные тычки в спину от неаккуратных движений — их Татум вдыхает вместе с запахом засохшей крови. Невольно сглатывает. Равнодушно обводит взглядом знакомые стены и асфальт, даже слышит то кряхтение от жалких попыток сопротивления, мычание от страха, шипение от боли. И крик. Был ли он от того, что она одним сильным рывком оторвала бедолаге руку и от того, что сунула палец в его глазницу? Она уже плохо помнит. В тот момент кроме ярости и голода в ней было одно большое «похуй». Лента перед ней колышется. Сама того не осознавая, Татум поднимает взгляд и натыкается на фигуру, ближе всех стоящую к хилому ограждению. Высокая тощая девушка стоит в паре метров от нее. Лицо скрывают тонкие светлые, даже седые, волосы, которые сливаются с ее такой же тонкой и белой кожей. Она будто понемногу тает и вот-вот растечется по земле прозрачной водой, которую тут же затопчут и не поймут, что перед ними кто-то только что стоял. Но в то же время она такая высокая и выделяющаяся, словно ее специально сделали такой — странной, непохожей, инопланетной. Татум фыркает и дергает щекой, когда замечает на ней легкую черную футболку, на которой изображен кот с самой уставшей мордой и с нелепо нарисованной лапой, показывающей средний палец. Она еще раз окидывает незнакомку тяжелым взглядом и отворачивается в ту же секунду, как та ощущает его. Кора вскидывает бровь и наклоняет голову, пытаясь высмотреть того, чей взгляд только что буквально взбороздил ее кожу. Но на то место встает какой-то щуплый парень, который нервно вздрагивает и отворачивается от пытливого взора Аттвуд. Она снова прикусывает верхнюю губы и ведет плечами. Может, показалось?