Служить Главе

      Будучи правой рукой своего брата в тяжкое окуренное каменной пылью и чёрной копотью скорби повоенное время, Ванцзи день за днём усваивал истину: служить своему Главе можно по-разному. Иногда нужно стоять нерушимым камнем спина к спине, держа в твёрдой руке верное оружие. Иногда — склонившись над опостылевшей столешницей, перебирать, перечитывать, переписывать одну за другой официальные бумаги. Иногда, стоя рядом с (не)низшими рядовыми адептами, возлагать серые камни на осколки открытых ломаных ран средь белизны родных стен. Иногда, бывает, проявляя дерзкую и непочтительную к высокому званию твёрдость воли, заставлять вспомнить, что он, живой человек, не менее остальных нуждается в расслаблении и отдыхе. Иногда этого самого расслабления нужно помогать достичь.       В моменты когда Хуаню особо тяжким становиться взваленное на него бремя, он приходит за этим сам, в пропасти ночной тишины между двумя залпами металлического колокольного стона. Приходит, и Ванцзи порой в этой темноте теряет время и мысли.       Глава не спрашивает разрешения, но Ванцзи знает так же твёрдо, как то, что небо голубое — он всегда в праве не подчиниться безмолвному приказу. Он знает, но не пользуется этим правом ни разу за множество ночей и солнц. Глава в такие ночи приятной осязаемой и жаркой тяжестью придавливает его к постели. В какие-то дни его касания и поцелуи ощущаются ласками весеннего ветерка, а в какие-то обращаются тёмной и беспросветной огненной бурей. Ванцзи тогда этой буре с радостью отдаётся, одурманенно раздвигает перед ней колени, мечтая, о том, как её ритмичные отголоски будут через всё тело перебивать сердечный ритм. Ванцзи не стесняется при особенно сильных её порывах бесстыдно и низко царапать ногтями чужую кожу. Ванцзи наслаждается привкусом бумаги на этой коже, когда в такт частым беспощадным порывам лижет пальцы, что, тёплые и влажные, поглаживают его губы.       Глава мутнеет полным обожания взглядом, когда имеет возможность зажать его, всё ещё одетого, между залитым густой вечерней тенью углом Цзинши, а то и безлюдной в поздний вечер библиотеки и собственным телом. Глава тогда бесстыдно комкает и без угрызений задирает его безупречные одежды. И когда его руки проникают под слои ткани, соприкасаются с голой кожей, Ванцзи прикрывает глаза и долго жарко выдыхает. После такого Глава, как и много раз прежде, умело и усердно расслабляет его заблаговременно скользкими пальцами. Не слушая тихих вскриков и шумного дыхания, не потакая мучительному изгибу бровей и влаге на берегах золотых озёр, уверенно глушит твёрдой ладонью и без того скудные звуки, никогда не успокаивается, пока не доведёт до стыдного жаркого окончания. Затем, если у них ещё есть время, бесстыдно размазывает под одеждой скользкую влагу, не гнушаясь забираться туда, где совсем недавно были пальцы, заставляя Ванцзи — в который раз — беспомощно теряться. А затем, не отнимая от его лица руку, подхватывает под колени свободной, практически сгибая пополам, после чего, горячо и не медля, на всю длину заполняет собой. Это сначала болезненно, стыдно, тесно, дышать становится сложнее, пошевелиться — вовсе невозможно, но Ванцзи никогда не остаётся обиженным. Всякий дискомфорт отходит на второй-десятый-сотый план, когда влажные тёплые губы вылавливают кончик уха из-под волос, вылизывают в такт толчкам, ласково терзают зубами, а затем шепчут горячим неудержимым искренним потоком бесстыдные, грязные речи, от чего под рёбрами разгорается пламя. …Лишь немного тепла, и мой Ванцзи, истинно как ледышка — обращается маленькой горной речушкой… …Диди так хорош снаружи, а внутри и вовсе восхитителен! …Как бы хотелось сейчас тебя послушать, да боюсь, мы весь орден перебудим… Тогда Ванцзи где-то на периферии чувствует искорки раздражения, густо замешанного на стыде, и в отместку хочет так же заткнуть чужой рот, но руки заняты: ими нужно крепко держаться за ткань одежд на груди и плечах, чтобы не свалиться в глубины тёмной огненной пропасти. Когда Глава, под конец срываясь, мелкими и частыми толчками его доводит, они оба в ней теряются.       А ещё Глава, как сам ему говорит, очень любит его волосы. Глава гладит их, лежащие водопадом по спине и затылку в драгоценные моменты ласки, когда они одни или минутно сокрыты от чужих взглядов. Глава пропускает их сквозь пальцы, когда они засыпают вместе или жадно вдыхают одну на двоих сладость вырванной из рутины минутки комфорта и тишины. Глава любит в жарком сметающем рамки порыве запутаться в них пальцами да беспорядочно и бесстыдно растрепать до лёгкой боли. Глава с упоением наматывает их на ладонь, когда Ванцзи перед ним в нетерпении переступает коленями по полу. Ванцзи тогда обычно стыдно и безнравственно, но ощущения эти до того кружат голову, что по всему телу от неё льются огненные волны. Ванцзи душно, горло распирает и саднит, в груди жжётся что-то то ли от недостатка воздуха, то ли это ядро либо сердце полнятся жидким пламенем. Ванцзи привычно мнёт в руках чужую одежду, лицо его заалевшее, и влажный плывущий взгляд скрыт от всего мира чужими крепкими бёдрами. Когда тянут за волосы, он стонет задушенно и глухо, и тогда у Главы дрожат колени, и доносится сверху сдавленный ответный стон. Его головой уверенно двигают, тогда мутит и ведёт, но от чужой ответной реакции Ванцзи становится жарко, и ему никогда милосердно не отказывают в страстном желании коснуться себя. Он касается, и тело взрывается вулканическим пламенем, когда Глава, в исступлении постанывая, свободной рукой поглаживает его за ухом. Это так восхитительно на контрасте с грубой хваткой в волосах, что Ванцзи кричит не сдерживаясь, как есть, с членом в горле, и Глава тогда следом за ним горячо срывается. Глава на вкус солен и горек, он опускается на колени напротив, ласково поглаживает Ванцзи по раскрасневшемуся лицу, пока тот усердно возвращает себе тяжёлое дыхание, любуется растрёпанными прядями и их тонкими ниточками, налипшими на потный лоб, как прожилки среди холодной белизны драгоценной яшмы, блестящим золотом влажных глаз, приоткрытыми в судорожном дыхании припухшими покрасневшими губами с вязкой капелькой белёсой влаги в их уголке. Налюбовавшись вдоволь, Глава ласково, внимательно и глубоко его целует.       Главе нравится самому чувствовать на себе вес родного тела. Глава не стесняется этого, и всякий раз шумно стонет уже от одного предвкушения, когда Ванцзи, упираясь в грудь прохладными от волнения ладонями, седлает его бёдра. Седлает уже раздетый, плывущий и растянутый. У Главы взгляд также вскорости плывёт, от того, насколько много в такой позиции ему видно. Видно затуманенные медовые глаза, что не отрываясь, глядят в его собственные, видно холодный румянец на кончиках ушей, от которого падают на ключицы алые и прозрачные пятна-капельки, видно как вздымается грудь в глубоком судорожном дыхании, когда Ванцзи, подрагивая в локтях, мучительно медленно на него опускается. Видно, как мышцы напрягаются под шёлковой кожей живота и бёдер. Видно затвердевшие соски и приоткрытые, налитые цветом губы. Видно, как Ванцзи твёрдо и напряжённо в ответ его хочет, и в тени смущения сжимает его бока коленями, когда осознаёт, что это замечают. Жадные, исполненные откровенным желанием взгляды Главы распаляют и смущают ничуть не хуже прикосновений, и когда он гладит прохладными подушечками пальцев именно там, где так необходимо и горячо, размазывая по пылающей коже первые вязкие капли, напряжение из Ванцзи вытряхивают окатившие тело волны мелкой дрожи. Ванцзи тогда расслабляется внутри с его плотью, и Глава, так восхитительно оглаживая всей ладонью его живот и бок, заводит руку за спину, и уже, должно быть, в исступлении проходится по столь жаркому и тесному месту их соприкосновения. Действие это мучительно понукает его к ответу, и Ванцзи с приглушённым стоном, опираясь дрожащими руками на его грудь, медленно разгибает колени. Ванцзи тогда хорошо. А ещё лучше, когда Глава, вдоволь насмотревшись, натрогавшись везде, где хочется и возможно, наласкавшись и нацеловавшись, замечает момент, когда у него заканчиваются силы. Тогда Ванцзи опрокидывают плашмя на охваченное лихорадкой тело, прижимают за спину и затылок обеими руками и общий ритм срывается на несдержанный и отчаянный, пока в один момент для него всё не заканчивается. Тело всё ещё сотрясают короткие глубокие толчки, но он не отвечает на них ни единым движением. По его телу, безвольному и обмякшему, гуляют волны ласкового тепла, едва ощутимо ноют натруженные мышцы, внутри тепло, влажно, и так чувствительно после собственного удовольствия, что он тихо стонет, лишь ощущая, как срывается где-то в глубине тела его любовник. Срываясь, Глава стискивает расслабленное тело до хруста. Когда Ванцзи с трудом поднимается, кожа на животе мокрая у них обоих.       Чтобы служить Главе у Ванцзи есть тысяча способов, и ещё тысячу раз он может называть его Главой. Однако, когда он сам, опираясь на локти склоняется, чтобы его целовать, когда мягко отвечает на чужие тёплые объятия и дышит родным запахом свежей хвои, когда в огненном порыве сам оставляет на шее алые пятна, ласково переплетая их пальцы, Ванцзи, улыбаясь, вспоминает, что полюбил не Главу, а человека, что и без того душой и телом был ему родным. Когда бы Ванцзи ни обратился к Главе по имени, Сичэнь отвечает ему столь же открытой лучезарной улыбкой.