Волчий каган

      Украшенный диковинными зверями золотой браслет красив. И на тонком запястье смотрится хорошо, ярко блестит в свете десятка свечей. Ткани, мягкие да гладкие, струятся в руках, точно цветной водопад, шуршат едва слышно. Матушка восхищенно вздыхает, нахваливает щедрость степного кагана, и сестры вторят ей.       А у самих в глазах — облегчение. Не им покидать родной дом. Не они послужат платой за мир.       Кина отворачивается — не хочет больше смотреть ни на подарки, ни на сестер. Запереться бы в покоях, да нельзя: не положено невесте последнюю ночь перед свадьбой проводить в одиночестве. И наряд выбрать нужно.       Портниха расстаралась на славу, расшила ткани бисером и цветными узорами, только Кине платья эти — все равно, что погребальный саван. Но матушка упряма: предлагает примерить то один, то другой наряд, спрашивает, что больше нравится, и приходится ткнуть в первое попавшееся платье. Гладкая ткань холодит кожу, когда сестры, отогнав служанок, плотнее затягивают шнуровку на спине. И наперебой уверяют, что платье очень к лицу. Кина смотрит на свое отражение в зеркале, кивает, соглашаясь, и едва находит в себе силы улыбнуться — лишь бы поскорее оставили в покое.       Матушка неуверенно улыбается в ответ, велит верить, что все будет хорошо, призывает помолиться Создателю. Кина молчит.       Она уже ни во что не верит.       Все, что ей остается, — повиноваться воле отца и склониться перед судьбой.       …С другой стороны, что такое счастье любимой дочери в сравнении с жизнями и счастьем тысяч других людей? Умом Кина понимает: долг отца — защитить тех, кто доверился ему, но сердцу все равно больно.       Она не может понять лишь одного: почему отец не сказал ей обо всем сразу? Почему до последнего обещал, что не позволит забрать ее из дома? Даже на смотринах, когда каган из семи сестер выбрал ее, самую младшую, отец велел не беспокоиться.       Матушка трогает за плечо, спрашивает, все ли в порядке — кажется, уже не в первый раз. Кина хочет снова сказать, что ей все нравится, но горло сжимает спазм, и она не может выдавить из себя ни слова. Тогда матушка принимается с новой силой уверять ее, что каган не так ужасен, как кажется, и непременно будет беречь ее. «Ты будешь единственной женой. Твой отец обещал мне», — добавляет она.       Кина кивает — только, чтобы успокоить мать. Еще раньше отец обещал ей, что не станет принуждать к замужеству. Что не позволит угаснуть ее лекарскому дару, наймет лучших наставников и перепишет все законы, не позволяющие женщинам врачевать и учиться магии. Она верила — тогда ей казалось, что отец может все.       Матушка снова неуверенно улыбается, тянет к сундуку с украшениями, но у Кины больше нет сил изображать интерес. Она просит дать ей отдохнуть. Матушка замолкает на полуслове, и на мгновение на лице ее проступают истинные чувства — горечь, боль и страх, но она тотчас берет себя в руки. Новая улыбка выходит почти беззаботной, только губы слегка дрожат. «Все будет хорошо», — как заклинание повторяет матушка.       Кина молча кивает. Отец тоже обещал ей это, но обещания — всего лишь слова.       …И верить им она теперь будет с большой оглядкой: чтобы не было так горько от разочарования.