Волчий каган

      От чужого пристального взгляда зудит между лопатками.       Давно уже зудит, да еще и в том месте, до которого никак не дотянуться. И мурашки по спине бегут.       Кина морщится, поводит плечами и прячет лицо в мягких шкурах. Сон давно ушел, — еще бы ему остаться, когда так пристально глядят, — но открывать глаза совсем не хочется.       — Ты уже не спишь. Я знаю.       Кина невольно вздрагивает и, подавив вздох, наконец поворачивается к назойливому гостю.       В молодой женщине, облаченной в мужские одежды, сложно узнать вчерашнюю шаманку. К тому же, при свете дня она кажется меньше ростом. Тоньше. И… Больше похожей на человека. Догадаться о том, кто она, можно разве что по перьям и костяным оберегам, вплетенным в черные тонкие косы.       — Вставай, — она скрещивает руки на груди. — Хочу посмотреть на тебя.       На людском языке она говорит чисто, почти без акцента.       — Зачем на меня смотреть? — Кина неохотно садится, кутаясь в шкуры. В шатре по-прежнему тепло, но вчера кто-то снял с нее платье, оставив в одной тонкой нижней рубашке, которая толком и не скрывает ничего. От мысли, кто именно ее раздевал, кровь приливает к щекам.       — О, — шаманка усмехается. — Ты все-таки умеешь говорить. А Танак меня уверял, будто ты немая.       Кина раздраженно морщится.       — Зато он слишком болтлив.       Слова вырываются сами собой, раньше чем она успевает сообразить, что именно говорит, и щеки снова опаляет жаром. Нехорошо так отзываться о ближнике мужа. Матушка бы не одобрила. Наверное, лучше было бы промолчать, сделать вид, что не услышала подначки… Но что уж теперь.       — И на умирающую от страха не похожа, — делано-задумчиво добавляет шаманка и неожиданно хлопает в ладоши. — Вставай.       Тело вдруг становится чужим. Кина словно со стороны наблюдает за тем, как медленно, неуклюже поднимается на ноги и застывает, неестественно выпрямившись. Шкура тут же сползает с плеч.       — Ты худая, — шаманка окидывает ее фигуру оценивающим взглядом. — Ну-ка, повернись.       Снова хочется ответить чем-нибудь резким, нырнуть обратно под шкуры, но не выходит шевельнуть даже пальцем. Тело, покорное чужой воле, исполняет приказ. Кина движется дерганно, словно деревянная кукла-марионетка в руках неопытного кукольника.       — И бедра слишком узкие, — после короткой паузы, задумчиво добавляет шаманка. — Хм... Сними-ка рубашку.       Щеки тотчас вспыхивают. Это что же, ее, Кину, и дальше собираются разглядывать, точно породистую кобылу? Во дворце, конечно, слуги часто помогали с облачением, но то было другое. Они никогда не смотрели так пристально и оценивающе.       А шаманка сейчас только в зубы и не заглядывает. Но отчего-то кажется, что до этого недолго осталось.       Злость — на отца за то, что не сдержал ни единого обещания, на шаманку — за это ее оценивание, и на самого кагана — за то, что позволил так обращаться со своей женой, — зарождается где-то в груди. Она растекается по телу горячей волной, заставляет сердце биться быстрее и почти полностью смывает паутину чужой воли.       …Матушка, наверное, и этого бы не одобрила. Велела бы перетерпеть, а потом уже, когда чужая магия отступит, холодно сказать, что не подобает так обращаться с княжной и женой кагана. Ведь злость, по ее мнению, — чувство, недостойное женщины.       Но матушки здесь нет, и замечание сделать некому.       Кина медленно разжимает подрагивающие пальцы, вцепившиеся в подол нижней рубахи, и с трудом выдыхает сквозь сжатые губы:       — Уйди.       Сила, до этого дремавшая где-то глубоко внутри, вдруг захлестывает с головой. Шаманка, пошатнувшись, припадает на одно колено и удивленно хмыкает, проведя тыльной стороной ладони под носом. На коже ее остается алая полоса.       — Сильна, — в голосе ее чудится удовлетворение. — Пожалуй, возьмусь тебя учить.       Чужая воля отпускает окончательно. Радоваться бы, но в то же время накатывает такая слабость, что Кина с трудом держится на ногах. И не сразу понимает, о чем именно ей говорят.       — Я…       — Погоди, — отмахивается шаманка, тяжело поднимаясь. — Подумай, прежде чем отказываться. Твой дар, конечно, ярок, но без помощи наставника он угаснет.       Кина и не думает… Ни о чем еще она не думает, только удивленно хлопает глазами, и выглядит при этом, наверное, весьма глупо. Кажется, Создатель смеется над ней, раз ее мечта должна исполниться именно так.       …Матушка бы, конечно, на ее месте непременно отказалась от этого предложения. И уж конечно не стала бы вообще продолжать разговор с этой странной женщиной, от которой не ясно, что ожидать в следующий миг.       Но Кина — не матушка.       — Раздеваться не стану, — угрюмо предупреждает она, осторожно опускаясь обратно на шкуры.       …Отказаться — не откажется. Но и сразу соглашаться не следует.       — Как скажешь, — шаманка усмехается. И, неожиданно шагнув вперед, кладет руку на плечо. — Тише, — добавляет она, когда Кина вздрагивает. — Если ты сегодня не сможешь ехать верхом, Актар снова станет портить мне жизнь.       По телу в тот же миг пробегает теплая волна. В голове проясняется окончательно, руки перестают дрожать, и мерзкая слабость отступает. Кина бросает недоверчивый взгляд на шаманку.       — Ты целительница? — не в силах сдержать любопытство, она щурится, силясь разглядеть зелёные всполохи.       — И да, и нет, — шаманка усмехается. — Не старайся, ничего не увидишь.       Кина задумчиво хмурится.       — Как тогда ты будешь меня учить?       На несколько ударов сердца шаманка замолкает и убирает руку с плеча. Кажется, будто она раздумывает над ответом, но потом говорит совсем другое:       — Меня зовут Айкан.       Глухое раздражение царапает изнутри, но Кина не дает ему выплеснуться наружу. Да что же с ней такое? Эта странная женщина не обязана сразу посвящать в свои секреты того, кого едва знает. И злиться на это глупо.       Она делает глубокий вдох и кивает.       — Постараюсь запомнить.       — Я заплету тебе косы и помогу одеться, — хмыкнув, сообщает шаманка. — Актар приказал сворачивать лагерь.       — Так скоро? — вопрос вырывается сам собой.       — Мы стоим здесь уже почти седьмицу, — Айкан пожимает плечами. — Младшие скоро начнут дуреть от безделья и задираться. Да и люди твоего отца не слишком-то рады такому соседству.       Кина украдкой вздыхает. Это, наверное, не должно было быть для нее неожиданностью, но в глубине души она надеялась, что каган задержится еще хотя бы на пару дней. Позволит как следует проститься с матушкой и сестрами, выслушать последние наставления отца и брата…       Увидит ли она их еще когда-нибудь?       — В твоем сундуке нет ничего подходящего, — обрывает невеселые мысли шаманка, со стуком захлопывая крышку. Платья, что старательно собирала в дорогу матушка, валяются вокруг нее разноцветной грудой тряпья. — Как я и думала.       — Там есть и дорожная одежда, — осторожно возражает Кина. — Вон то, зеленое…       — Это, что ли? — шаманка недоверчиво подцепляет простое платье из тонкой шерсти, окидывает его взглядом и, покачав головой, безжалостно отбрасывает его. — Нет. Слишком длинное. Будет цепляться за стремена.       — Раньше не цеплялось, — Кина пожимает плечами.       — Это потому, что ты не проводила весь день в седле, — хмыкает шаманка. — Я распоряжусь насчет одежды.       Наверное, это разумно — переодеться в орочий наряд и забыть про привычные платья. Что уж там, верхом ездить в них в самом деле не слишком удобно. Матушка не раз пеняла за оборванные юбки, и даже время от времени грозилась, что вовсе запретит Кине подходить к конюшням, потому как негоже княжне, словно дикарке какой, мчаться галопом по полям.       В такие дни приходилось с матушкой соглашаться. Кивать, слушая ее наставления. Браться за вышивку, арфу или другие, не менее важные и более подобающие княжне занятия.       И вечером уже, когда матушка утратит бдительность, осторожно пробираться на конюшни.       В общем, права шаманка. К тому же, в орочьей одежде будет проще… Не выделяться.       Только все равно горько как-то от того, что с прежней жизнью приходится расставаться так скоро.       — Твое вчерашнее платье пока не унесли, — Айкан ненадолго останавливается на пороге шатра. — Погляди, может, захочешь взять с собой что из украшений.       Кина рассеянно хмурится. Кажется, ни матушка, ни сестры не вешали на нее никаких украшений, кроме височных колец, которые, должно быть, остались вместе с лёгкой свадебной накидкой где-то у пиршественных столов. Или кто-то все же принес их потом в шатер?       Платье находится быстро — словно его специально положили на самое видное место, рядом с кучей шкур, которые заменяют здесь кровать. А поверх него…       Сокол?       Кина недоверчиво дотрагивается до острого крыла, и княжеский знак тотчас отзывается мягким светом. Пальцы покалывает знакомое колдовство.       "Здравствуй, младшенькая, — чуть насмешливый голос брата звучит прямо в голове. — Ты же не думала, что я оставлю тебя без настоящего подарка? Мне тут подумалось, что первое время тебе будет скучно без моего общества. Нет, ты не думай, не все орки так мрачны и молчаливы, как каган. Поговаривают, Танак даже шутить умеет, но до меня, я уверен, ему все ж далеко. Поэтому я немного поколдовал над родовым амулетом. Теперь он работает не только в городе, правда, сил жрет много, зараза. Так что пользуйся осторожно. И в остальном тоже будь осторожна. Каган, скорее всего, не даст тебя в обиду, и сам обижать не станет, но если вдруг тебе будет плохо — пришли мне весточку.".       Кина невольно фыркает. Жаловаться Каю она, пожалуй, станет только если произойдет что-то совсем уж скверное. Незачем волновать его зря, да и вредно это для окружающих.       А брату и без того придется объясняться с отцом из-за сокола. Вряд ли тот не заметит пропажу родового амулета, который Кай вообще-то должен был преподнести невесте в качестве подарка на помолвку.       Кина вздыхает. Наверное, будет правильно, если она вернет сокола отцу, но… Кай тогда обидится. Да и приятен ей этот подарок, что скрывать. Может, в самом деле, с ним вдали от дома будет не так тоскливо.       Тихо шуршит полог шатра, обрывая мысли. Кина вздрагивает, торопливо прячет княжеский знак под нижней рубахой и, глянув на вошедшего, испуганно кутается в шкуры. Щеки опаляет жаром. Глупо, наверное, смущаться перед тем, кто еще вчера стал ее мужем, да и в конце концов кто-то же снял с нее платье. Если это сделал каган, то наверняка уже как следует рассмотрел и нижнюю рубаху, и то, что она почти не скрывает.       — Вижу, с Айкан ты уже познакомилась, — окинув взглядом разбросанные по шатру платья, вздыхает каган.       Кина осторожно кивает.       — Она обещала принести мне другую одежду.       — А, так вот куда она спешила, — между бровей кагана залегает складка. — Это хорошо. Для степи твои наряды не слишком подходят.       Отчего-то становится обидно.       — Мне уже сказали об этом, — Кина пожимает плечами и отводит взгляд. — Ты позволишь мне попрощаться с семьей?       Каган отвечает не сразу. Губы его сжимаются в тонкую линию, и клыки от этого кажутся еще больше — словно он скалится.       — Позволю, — скрестив руки на груди, наконец сухо бросает он. — Князь уже ждет.       — Правда? — вопрос вырывается сам собой, и звучит как-то слишком по-детски. Кина запоздало одергивает себя и досадливо кусает губы, припоминая, что бы на ее месте ответила матушка. — То есть… Я очень благодарна, — быстро исправляется она.       Каган вскидывает брови и едва слышно хмыкает.       — Айкан тебя проводит, — говорит он и, немного помолчав, добавляет: — Княжич считает, что для тебя здесь небезопасно. Поэтому мы уходим так скоро.       Кина, украдкой вздохнув, кивает.       ...Хорошо бы еще отец позволил перекинуться парой слов наедине с Каем.       Рука сама собой тянется к спрятанному под рубашкой соколу, и тот сразу же теплеет, отзываясь. Словно обещает, что все будет хорошо.       За пологом шатра становится шумно. Слов не разобрать, но один из голосов кажется знакомым. И та, кому он принадлежит, чем-то очень недовольна.       Каган, буркнув под нос что-то неразборчивое, — ругательство, что ли, — в два шага оказывается у входа и раздраженно отдергивает полог. Голоса тут же смолкают. Звякают перевязи с оружием.       Тишина длится недолго: каган бросает несколько коротких фраз, выслушивает ответ и возвращается вместе с шаманкой.       — Айкан поможет тебе одеться, — сухо сообщает он. — Увидимся позже.       Кина провожает его задумчивым взглядом. Странный вышел разговор: будто на самом деле совсем не о том, о чем должен был быть.       — Смотри-ка, — хмыкает шаманка. — Сбежал от нас. А скажи, — лукаво прищурившись, добавляет она. — Почему это Актар ночевал не с тобой?       К лицу снова приливает кровь.       — Мне откуда знать.       И вправду, откуда, если Кина толком не помнит, как уснула и когда осталась одна. Она, если подумать, ничего-то толком не знает о кагане. Слухам, которые гуляют по дворцу, верить, наверное, не стоит: мало в них правды. Говорили, будто орки жестоки, нетерпимы и грубы с женщинами, будто предводитель их ничем от них не отличается, только… Если бы каган в самом деле был таков, как о нем говорят, то разве стал бы он прошлой ночью рассказывать сказку? Разве стал бы откладывать то, что полагалось сделать?       Шаманка насмешливо вскидывает брови, но больше об этом не заговаривает.       — Вставай и вылезай из этой шкуры, — велит она, аккуратно раскладывая прямо на полу странного вида одежду. — Актар будет недоволен, если мы провозимся до полудня.       Кина со вздохом повинуется. Отец тоже не обрадуется, если придется долго ждать. Нет, сказать — ничего не скажет, но будет смотреть с укоризною. Губы подожмет. И глаза прикроет, показывая, что расстроен нерадивостью дочери своей.       Об этом думается отстраненно как-то, без прежнего волнения. Угодить отцу сложно. Раньше Кине казалось, что стоит лишь заслужить его одобрение — и он разрешит наконец учиться. Надо лишь доказать, что она, Кина, достойна этого.       Она и доказывала. И все впустую.       Одежда, — непривычная зеленая туника до середины бедра, слишком уж похожая на мужскую, и штаны из мягкой некрашеной кожи, — приходится впору. Кина, хмурясь, проводит пальцами по незнакомой тонкой ткани, касается расшитого травяным узором пояса и невольно передергивает плечами.       — И что, вот это носят ваши женщины? — недоверчиво спрашивает она.       Шаманка кивает — но, кажется, не слишком уверенно, — и окидывает наряд оценивающим взглядом.       — А что, тебе не нравится? Удобный же. И цвет тебе идет.       — Нравится, наверное, — осторожно говорит Кина. — Но мой отец может счесть наряд… Неподходящим.       — Ага, — шаманка задумчиво склоняет голову на бок. — Ну, тогда пусть одевается во что-то другое, — милостиво разрешает она.       Кина тяжко вздыхает. И позволяет усадить себя обратно на шкуры.       — Актар… Куда он меня повезет?       — К онгону. Думаю, он захочет представить тебя аруаху и получить его благословение, — гребень в руках шаманки легко скользит по волосам, пальцы ловко перебирают пряди. Тихо звякают костяные обереги.       — Аруаху?       — Духу-прародителю.       — А что будет, если он не даст благословение? — вопрос вырывается сам собой.       — Даст, куда он денется, — беспечно отмахивается шаманка. — А теперь помолчи немного, пожалуйста, — и, не дожидаясь ответа, затягивает песню.       Тягучую. Неспешную. Не похожую на ту, что пелась на свадьбе. От нее сжимается сердце и на глаза наворачиваются слезы. Накатывает тоска — такая, что хоть в омут с головой. И Кина, все же не сдержавшись, шмыгает носом. Вот странность — слов она не понимает, а все одно кажется, будто знает, о чем поется.       …О прощании с домом. О нелегкой судьбе невесты, которую отдают замуж в чужой край, так далеко, что для родичей она все равно что умерла. И поэтому наряжают ее не в платье, а в белый саван. И кладут расшитый шелком белый же венец поверх расплетенных волос. К шелковым лентам цепляют бронзовые височные кольца, надевают на запястья тяжелые серебряные браслеты, чтобы там, в другом мире, невеста не знала нужды.       Миг — и песня неуловимо меняется. Становится мягче, тише и словно бы мелодичнее. Она наполняет душу теплом, позволяет наконец вдохнуть полной грудью. Тоска никуда не уходит, но словно бы делается не такой острой, и в конце концов превращается в светлую печаль.       А еще кажется, будто позади, за спиной, помимо шаманки, встал кто-то еще. Кто-то заботливый и сильный. Кто-то, кто невесомо коснулся плеч, чтобы разделить горечь расставания с домом и уберечь в пути.       ...Песня обрывается едва ли не на полуслове, но чувство, что теперь она, Кина, не одна, никуда не девается.       — Пойдем, — помолчав немного, говорит шаманка. Голос ее звучит устало.       За пределами шатра… Громко.       Ржут кони. Суетятся и перекрикиваются степняки. Хлопают на ветру знамена. Кина невольно замирает на полушаге, пятится, но вернуться ей не дают. Шаманка решительно подхватывает ее под локоть, небрежно кивает страже у костра и тянет-тянет через весь лагерь, туда, где реет штандарт с золотым соколом на лазурном фоне.       Прощание выходит скомканным.       Отец скользит взглядом по вплетенным в косы костяным оберегам, по непривычному платью, и выражение его лица неуловимо меняется. Кина невольно замирает. Сейчас ей обязательно сделают замечание, или вовсе уйдут, так и не попрощавшись. Но отец вдруг сам шагает навстречу и крепко прижимает ее к себе.       На мгновение Кина теряется.       И робко обнимает в ответ лишь тогда, когда отец уже неловко отстраняется.       — Будь осторожна, — просит он напоследок. — Помни, что всегда можешь вернуться в Кенугорн.       Отчего-то перехватывает дыхание. Каган, хмурясь, набрасывает на голову белую шелковую накидку, и Кина торопливо кивает, пряча лицо за невесомой тканью.       Громко цокают копыта. Тонконогая кобыла, — ещё один свадебный подарок кагана, — тыкается мордой в плечо, звенит сбруей и нетерпеливо всхрапывает. Кина по давней привычке тянется к поясу за хлебной корочкой, но тут же одергивает себя. Про угощение для лошади сегодня как-то забылось, да и шаманка вряд ли бы обрадовалась крошкам на новом наряде. Был бы тут Кай…       Спрятанный под одеждой амулет теплеет, отзываясь на последнюю мысль. По телу пробегает дрожь, и Кина, словно очнувшись, тревожно вскидывается. В груди неприятно холодеет.       — Где Кай? Он обещал, что придет.       Отец сперва в удивлении поднимает брови и прикрывает глаза, отчего воздух вокруг него едва уловимо рябит. По телу снова пробегает дрожь, а подарок брата нагревается сильнее.       Морочит?       Виски сдавливает обручем. И тревога будто притупляется. Вопрос, заданный мгновение назад, кажется уже не таким важным: зачем беспокоиться об этом, когда ее, Кину, ждёт дальняя и трудная дорога? Стоит думать именно об этом.       Большая теплая ладонь ложится на плечо, и в голове тотчас проясняется. Кина оборачивается к кагану, скользит взглядом по его хмурому лицу, по лежащей на рукояти меча ладони, и мысленно повторяет несколько слов, услышанных от конюха.       Морочит.       Злость снова прокатывается по телу обжигающей волной и, как совсем недавно, придает сил.       — Хватит, — в этот раз сила отзывается ещё легче, и отец, пошатнувшись, недоверчиво щурится. — Где Кай?       — Да скажи ты ей уже, что занят он, — шаманка появляется словно из ниоткуда. Кина вздрагивает, переводит на нее взгляд, и сила вся разом уходит, будто ее и не было.       — Кай не смог прийти, — после недолгого молчания, все же отвечает отец. По лицу его пробегает тень. — Он… В самом деле занят.       Кина хмурится. И снова ей ничего не говорят, чтобы потом огорошить очередным не слишком приятным известием. Это… Это несправедливо.       Руки сами собой сжимаются в кулаки. Хочется снова призвать силу, надавить на отца, заставить рассказать все…       — Тише, девочка, — обрывая поток мыслей, мягко говорит шаманка. — Колдовство пьянит, но не стоит идти у него на поводу и делать то, за что потом будет стыдно.       Кина растерянно моргает.       — А ты чего столбом стоишь? — ткнув кагана локтем в бок, ворчит шаманка. — Помоги ей залезть в седло, и заканчивай уже с прощанием.       Лошадь, словно сообразив, что о ней наконец вспомнили, негромко всхрапывает. И нетерпеливо переступает копытами.       — Я сама… Могу… — уцепившись за гриву, возражает Кина, но, сунув ногу в стремя, едва не падает. Ее тут же подхватывают, рывком втаскивают в седло и бережно поправляют шёлковую накидку.       Слабость, как и в прошлый раз, накатывает внезапно.