Волчий каган

      Кинжал в руках кагана ярко блестит рунами. И взгляд — недобрый, тяжелый — давит на виски. Теням это не слишком нравится.       Они становятся гуще, плащом ложатся на плечи, шепчут о том, что было бы неплохо спустить их с поводка, позволив забрать жизнь того, кто пока, может, и не враг, но вскоре способен им стать.       Кай едва заметно морщится, приказывая тьме заткнуться. И первым прерывает молчание:       — Сегодня — не та ночь, когда хочется говорить о делах, но…       — Но ты пришел именно для этого, — склонив голову набок, замечает каган.       — Да, — Кай кисло усмехается. — Мне нужно знать, кто из ваших остался в городе после захода солнца.       Его смеривают мрачным взглядом.       — Никто.       — Но ты сам подтвердил, что кинжал орочий.       Каган осторожно проводит пальцем вдоль рун и задумчиво хмурится.       — Да.       — Хорошо, — Кай едва заметно вздыхает. — Как кинжал попал в город? Кто-то купил его у вас?       — Нет, — каган морщится так, будто слышит страшную глупость. Руны на клинке в его руках вспыхивают ярче. От них тянет опасностью, и тьма внутри недовольно ворочается. Во рту снова появляется привкус крови.       Кай на мгновение прикрывает глаза.       Кажется, Сольвейг была права: стоило отложить этот разговор. Но в потайном коридоре, которым они выбирались за пределы города, сила вела себя прилично. Каю подумалось, что за день он слишком уж выложился, и тьма на время оставила его в покое.       Источник, скрытый под дворцом, тоже не звал.       — Актар хочет сказать, что кан-яр нельзя купить, — неожиданно поясняет тот, кому надоело прятаться в тенях. Он появляется по правую руку от кагана, картинно стряхивает с ладоней остатки колдовства и отвешивает Каю шутовской поклон. — Это родовое оружие.       — Тогда… Кинжал украли?       — Разве что у мертвеца, — орк усмехается. — Кан-яр не дается в чужие руки, пока его хозяин жив. Когда руны на клинке напитывают силой…       — Танак, — мрачно перебивает каган. — Много болтаешь.       — Да-да, — орк притворно вздыхает. — Ты прав, княжичу это будет не интересно.       Кай хмыкает и окидывает того, кого назвали Танаком, задумчивым взглядом. Кажется, там, в храме, именно его колдовство успокоило людей. Даже странно, что сила в нем почти не чувствуется.       — Хочешь сказать, что у этого кинжала нет хозяина?       — Кан-яр был чист, — после недолгого молчания ровно сообщает каган. И нехотя добавляет: — Но теперь он твой.       Кай недоверчиво вскидывает брови.       — Почему?       — Потому что кан-яр так захотел, — каган пожимает плечами. — Бери.       Руны на клинке слабо мерцают алым. И тьма вдруг откликается: она ластится точно кошка, шепчет, что оружие это принадлежит им по праву, что будет ошибкой оставить его здесь, что Кай пожалеет, если откажется…       Слушать тьму — последнее дело. Неразумно, опасно, неправильно, в конце концов. Это она должна подчиняться ему, а не он ей.       Но… Рукоять ложится в ладонь, как влитая: будто кинжал создавали именно под его руку. И сила, свернувшаяся в груди, довольно урчит.       Орки обмениваются странными взглядами.       — Что…       — Больше мне сказать нечего, — обрывает каган и совсем непочтительно поворачивается к Каю спиной. — Завтра мы уходим.       Тени нашептывают, что сейчас — лучший момент для того, чтобы ударить и напоить кинжал… Кан-яр кровью. Это ведь так просто: один шаг, одно движение, и орки не успеют ничего сделать. А потом можно будет вернуть домой младшенькую. Ее, конечно, охраняют, но тьма легко проложит сумрачную тропу даже в шатер кагана.       Пальцы сводит судорогой. Кай встряхивается, переводит взгляд на кинжал и растерянно хмурится. По узкому клинку бегут крупные алые капли, но так и не срываются вниз. Кажется, будто руны — уже погасшие — с жадностью впитывают их.       Боль слегка отрезвляет.       Кай медленно выдыхает сквозь зубы, разжимает пальцы и убирает кинжал за пояс.       — Я передам отцу, — голос звучит непривычно хрипло, будто после долгой болезни.       И тьма наконец замолкает.       Краем взгляда Кай замечает, как Танак опускает свою дудочку, а каган убирает ладонь с рукояти кривого меча.       Его… Проверяли? И в самом деле ждали нападения?       Обдумать эту мысль как следует ему не дают.       — И передай еще князю, чтобы угомонил свою женщину, — с усмешкой говорит Танак. — Как ей вообще пришло в голову послать служанок туда, где полно пьяных мужчин?       Кай морщится. Кажется, мачеха еще утром говорила что-то насчет того, что негоже младшенькой оставаться одной среди дикарей. Только вот каган сразу после смотрин ясно дал понять, что не станет брать с собой дворцовых слуг.       — Она просто волнуется.       Танак хмыкает. Провожает взглядом кагана, которому, похоже, надоело ждать, и по-особому складывает пальцы, чтобы снова спрятаться в тенях.       — Найди способ подчинить ее, — неожиданно серьезно говорит он напоследок и будто невзначай накрывает ладонью свою дудочку. — Иначе от тебя ничего не останется.       — Ее?.. — хмурясь, переспрашивает Кай, но никто ему уже не отвечает.       И вот как это понимать? Как угрозу? Как предупреждение? Только еще загадок от орков не хватало. Кай вздыхает.       И выждав немного, негромко спрашивает:       — Все слышала?       Сольвейг бесшумно выныривает из мрака между деревьями и сдержанно кивает.       — Мне пойти за ними? — ее глаза на мгновение вспыхивают серебром.       — Нет, — Кай задумчиво поддевает шнурок, на котором висит княжеский знак. Сокол тут же отзывается приятным теплом. — Сможешь передать это младшенькой?       В глазах Сольвейг мелькает удивление. Несколько долгих ударов сердца она, прищурившись, рассматривает узоры на голове сокола, а затем, так ничего и не сказав, сбрасывает с себя всю одежду. Тело ее скручивает судорогой, она падает на колени и вцепляется пальцами в траву. На спине, вдоль позвоночника, тонкими белесыми росчерками шрамов проступает вереница угловатых рун.       Кай отводит взгляд. Жаль, у отца вышло лишь ослабить печать. Тот, кто продал Сольвейг, кажется, знал, что делал: с темным колдовством в Кенугорне как-то не ладили. Лекарей, способных удержать душу на краю или исцелить разум, хватало, а вот о тех, кто слышал тьму, Кай не знал. Иногда ему казалось, что он один такой… Уникальный.       И, наверное, он мог бы выпить все колдовство из рун, но… Его собственная тьма была жадной.       Холодный мокрый нос касается руки, отвлекая от невеселых мыслей. Кай рассеянно, по-привычке, проводит ладонью по мелким серебристым иглам на загривке и едва заметно улыбается, когда крупная белая волчица недовольно фыркает, тряхнув лобастой головой. Мелодично звенят тонкие серебряные проволочки-шерстинки.       — Будь осторожна, — просит Кай и на мгновение замолкает, прижав к губам княжеский знак. Сила на этот раз отзывается не слишком охотно, словно противится задуманному. Ну да кто ее спрашивает. — Не задерживайся в шатре, боюсь, каган не слишком обрадуется, если застанет тебя там.       Сольвейг недовольно ворчит. Не любит излишне подробных наставлений, — Кай помнит, но все равно продолжает:       — Если младшенькая спит, не буди ее. Оставь мой подарок и уходи. Она потом сама разберется, что с ним делать.       Сокол тускло блестит в лунном свете, когда Сольвейг, недовольно мотнув головой, осторожно подцепляет его за шнурок. Становится мокро и щекотно от того, что кожистый нос снова тычется в ладонь.       — И послушай, что говорят в лагере, — напоследок добавляет Кай. — Только не слишком усердствуй.       Хвост с тонкими острыми иглами раздраженно дергается, Сольвейг демонстративно отворачивается и совсем по-собачьи разбрасывает сухие листья. Сотканная из тумана тропа проступает почти сразу. Она звенит, точно натянутая струна: кажется, еще немного — и порвется.       Но Сольвейг будто не слышит этого. Она легко ступает на изнанку мира, чтобы через мгновение исчезнуть.       Кай отмирает не сразу. Запоздало думается, что отцу, скорее всего, не понравится его затея, но думается как-то вяло, без капли сожаления. В конце концов, сегодня отец все равно будет недоволен. И Кай уже не маленький, чтобы бояться родительского гнева: не выдерут же его, как мальчишку, в самом деле.       Вздохнув, он подбирает одежду Сольвейг. Надо бы отдать ее Ните и все же прогуляться до темниц.       Неприметная тропинка сама собой ложится под ноги, вьется между корней берез и обрывается у низкого поросшего густой травой холма. Кай, прикрыв глаза, останавливается. Сила лениво стекает с пальцев, уходит в землю, и охранное колдовство тут же откликается.       На миг перехватывает дыхание.       По коже бегут мурашки, перед глазами пляшут цветные искры и грудь сдавливает так, будто Кай в самом деле протискивается сквозь толщу земли и камня. Мерзкое ощущение.       Тайный коридор встречает привычным уже запахом пыли и мягким светом узоров на стенах. Кай наконец делает глубокий вдох, вытирает под носом и задумчиво осматривает перепачканные в крови пальцы. Плохо. Кажется, он все же не рассчитал силы и, по-хорошему, надо бы идти отдыхать. Отцу на глаза в таком виде точно показываться не стоит.       Но придется потерпеть: осталось еще одно незавершенное дело.       Кай сжимает переносицу, раздумывая, каким путем идти к темницам, когда из сумрака бокового коридора выныривает Нита.       — Скверно выглядишь, — после короткой заминки укоризненно говорит она. — Может, пусть его допросит кто-нибудь другой?       — Нет, — Кай упрямо качает головой. — светлейший Элатан слишком гордый. Мне уже передали, что он согласен говорить только с князем.       — Отец не станет возиться с предателем, — осторожно замечает Нита.       Кай невесело хмыкает.       — Знаю. Но, может, Элатана устроит и княжич? К тому же, я хочу узнать, почему он ввязался в это. Он казался мне разумным человеком.       Коридор виляет вправо и упирается в уходящие вниз крутые ступени. Узор на стенах нетерпеливо вспыхивает ярче — будто торопит идти дальше. Но Нита неожиданно замирает.       — Что это у тебя в руках? — голос ее звучит ровно, только Каю все равно становится неловко. Хотел же сразу отдать.       — Это… — он задумчиво хмурится. — Я попросил Сольвейг передать младшенькой… Кое-что.       — Ты отправил ее в орочий лагерь? — Нита по-прежнему говорит спокойно, но глаза ее становятся холодны. — Кай… Если с ней что-нибудь случится, клянусь, я стану твоей личной тенью.       Возразить бы, сказать, что степняки вряд ли учуят призрачную тропу, да что-то внутри неприятно царапает виной.       Нита же порывисто выхватывает из рук одежду, окидывает напоследок мрачным взглядом и, стремительно развернувшись, ныряет в темный боковой коридор.       Кай вздыхает. По-хорошему, стоит ее догнать, объясниться и успокоить, но тогда придется на это потратить остаток ночи. Утром сменится стража, к обеду отец решит судьбу Элатана, и поговорить с ним уже не выйдет…       Ругательство само собой рвется с губ.       Кай мгновение колеблется, переводя взгляд с коридора, в котором скрылась Нита, на грубые ступени, и, вновь ругнувшись, неохотно спускается к темницам.       Внизу пахнет сыростью. Чадят факелы, и тени, притаившиеся по углам, за границами оранжевых пятен света, кажутся гуще. Кай не слышит их зова, но все равно старается не слишком всматриваться в темноту. Хватит с него на сегодня колдовства. Еще одно заклинание — и он точно проведет сутки-другие в постели. И на этот раз отец вряд ли станет делиться силой.       Тишина давит на виски. До караульных помещений рукой подать, но, кажется, оттуда не доносится ни звука. Странно. Кай хмурится, окидывает коридор взглядом и понимает, что впереди, возле темницы, в которой держат Элатана, нет стражи.       Рука сама собой тянется к кинжалу.       Тяжелая, окованная железом дверь темницы приоткрыта. Кай, ругнувшись, ускоряет шаг, чувствуя уже, что безнадежно опоздал. В воздухе отчетливо пахнет металлом и — едва уловимо — чем-то приторно сладким…       Смертью.       Запах этот оседает на языке, и Кай с отвращением сплевывает. Вот же… Не в первый раз чует вблизи чужую смерть, а все равно воротит так, будто кто в самом деле падаль под нос подсунул.       …А может, вправду, подсунули — что кан-яр, что священника того? Имя у него, кстати, какое-то смутно знакомое.       Из темницы доносится едва слышный звук — то ли вздох, то ли стон, — и Кай рывком распахивает дверь. Мертвец находится сразу у порога. Стражник. Из тех, кого наняли недавно, видимо, иначе бы не сунулся сюда без приказа.       — А… Княжич.       Элатан сидит, тяжело привалившись к стене. Голос его звучит непривычно хрипло, надтреснуто, будто слова с трудом продираются сквозь горло. Кай хмурится, делает шаг вперед, — и под ногами звенит искореженный, залитый кровью поднос.       — Что тут произошло?       — А то сам не видишь, — Элатан усмехается и медленно, с явным усилием, поднимает голову, откидывая с лица слипшиеся от крови волосы.       Глаза его черны. Губы — бледны. Пергаментно-желтая кожа, точно у покойника, расчерчена тонкими темно-синими прожилками, еще не совсем проявившимися, но…       Кай, сглотнув, тянет носом воздух. К приторно-сладкому запаху смерти примешивается еще один — терпкий, пряный. Знакомый.       — Волчья трава?       — Она самая, — Элатан язвительно усмехается. — Отравитель сражен собственным оружием. Справедливость торжествует, зло побеждено, и… — голос его срывается, и он заходится в приступе кашля. Лицо искажает гримаса боли.       Кай обходит мертвого стражника и присаживается на корточки напротив священника.       — А этот?       — Хотел помочь мне сдохнуть. Они решили, что яд — это, все же, слишком долго.       — А ты, значит, быстро сдохнуть не захотел.       Элатан пожимает плечами.       — Я надеялся поговорить с Кано.       — Отец не придет. Но я готов тебя выслушать.       Темницу наполняет хриплый, каркающий смех, и Кай украдкой вздыхает. Похоже, Нита была права: разговаривать с ним не станут. Плохо. Тени все ближе и плотнее, а это значит лишь одно — священник скоро умрет.       И тогда Кай решается:       — Сегодня ночью убили одного из ваших. Его нашли в Старом городе, в самом приличном, по тамошним меркам, квартале.       Элатан молчит. Кажется — ему нет дела до рассказа, но глаза его выдают. Они делаются внимательными и холодными, точно лед. И Кай, спустя несколько мгновений продолжает:       — Я заглянул в него. К сожалению, тот, кто его убил, оказался весьма предусмотрительным.       — Кано, кажется, требовал, чтобы ты не пользовался этим своим даром, — в голосе проскальзывает насмешка.       Кай пропускает замечание мимо ушей.       — Инниса заморочили. Он воззвал к Создателю, но даже это не помогло.       Прозвучавшее имя заставляет священника вздрогнуть.       — И… Как же он умер? — голос его звучит ровно, почти равнодушно.       — Полагаю, его ткнули ножом в бок. Еще мне показалось, будто он сегодня не хотел никуда идти.       — Остолоп, — Элатан прикрывает глаза. — Непослушный наивный остолоп.       Кай кривит губы в невеселой усмешке.       — Он твой племянник. Я так и думал.       Священник молчит. Но говорить ничего и не нужно: ладони его бессильно сжимаются в кулаки, паутина темных прожилок проступает на лице отчетливее, и тени восторженно тянутся из углов, чтобы урвать глоток смешанного с болью гнева.       — Полагаю, меня угостили ядом еще на рассвете, — наконец быстро, словно боясь передумать, говорит он. — Совсем скоро — самое большее через четверть часа — я начну бредить и задыхаться. У тебя не выйдет меня допросить, — глаза его предупреждающе сужаются, когда Кай хочет возразить. — Если бы дар остался при мне, я бы протянул дольше. Но даже так я бы не рассказал тебе ничего.       Кай удивленно вскидывает брови.       — Даже после смерти Инниса? Ненависть настолько помутила твой разум?       — Не в том дело, — Элатан кисло усмехается. — Я не могу ответить на твои вопросы. Но если какой умелец заглянет в меня и что-то прочтет в моей памяти… — он делает небольшую паузу, поводит плечами и устало приваливается к стене. — В конце концов, теперь я всего лишь старик без дара, который вот-вот помрет.       Кай недоверчиво хмурится.       — Я не могу читать живых. Во всяком случае, без вреда для их разума.       Священник отвечает хриплым смехом, который сменяется приступом жестокого кашля.       — Посмотри на меня, — цедит он сквозь зубы. — Я похож на того, кто успеет сойти с ума раньше, чем предстанет перед создателем?       Кай раздумывает несколько ударов сердца. Люди обычно боятся его дара: тьма пугает их, даже тех, кто почти нечувствителен к силе. Элатан тоже должен бы бояться — в особенности сейчас, когда тени так беспокойны… Но Кай не ощущает и тени страха.       — Будет… Неприятно, старик, — мрачно усмехнувшись, предупреждает он.       — Как-нибудь переживу, — лицо священника искажается в безумной улыбке. Он вздрагивает, когда сила касается его, окутывая с головы до ног, и хрипло, на выдохе, добавляет: — Не забудь про якорь, дурень. И помни… Мы те, кто мы есть.       Голос его — слабый, надтреснутый, — едва пробивается в сознание. Мир вокруг меркнет, перестает существовать. Тьма внутри поднимает голову. Она обеспокоена: кажется, глядеть в еще живого ей не по нраву, но Каю некогда разбираться, отчего так, отчего она вдруг снова рвется с поводка.       Он делает глубокий вдох. Наверное, погружаться в чужой разум второй раз за один вечер — не лучшая идея.       Мысль мелькает где-то на краю сознания и тут же гаснет. На губах появляется привкус пепла, перед глазами плывет…       Жарко. По спине бежит пот, горячий воздух обжигает грудь, и дышать почти невозможно. Тряпка, которую он повязал на лицо, давно высохла. Обожженные ладони горят огнем, и, наверное, уже к вечеру он не сможет сложить ни одного молитвенного знака. Но пускай, он согласен отдать обе руки, только бы успеть…       Ветер рвет в клочья дым и приносит с собой звон стали.       Быстрее, быстрее… Кай… Нет, сейчас он — это Элатан, и он сжимает в ладони символ Создателя и, поднырнув под тлеющую балку, бросается напрямик, сквозь охваченную пламенем улочку. Искры осыпают его со всех сторон, жар опаляет лицо. Но не это заставляет сердце сжиматься: от реки доносится боевой клич степняков — торжествующий, сулящий боль и смерть.       «Ялан! Ялан! Ялан алга!».       Еще быстрее…       Огонь пока не тронул храм, но двери его распахнуты. Элатан сглатывает подступивший к горлу ком и невольно замедляет шаг. Здесь должно было быть безопасно. Он запер двери Словом, никто чужой не смог бы войти сюда без приглашения.       Но по мраморным ступеням бежит кровь.       Элатан, как во сне, склоняется над мертвецом и бездумно читает короткую молитву. Символ Создателя слабо вспыхивает.       И тут же гаснет.       Элатан не сразу понимает, что это значит. На несколько ударов сердца он замирает на пороге храма, страшась того, что может увидеть внутри и вместе с тем надеясь, что Саэна — его младшая сестра, та, кого он обязан был защитить — не здесь, что она снова поступила по-своему.       Надежда умирает в тот миг, когда он набирается смелости и входит внутрь.       Тьма набрасывается на него со всех сторон. Душная, липкая, она опутывает коконом, жадно тянется к искре внутри, но поспешно отступает, когда Элатан сжимает в ладони символ Создателя.       Уползает к тому, кто выпустил ее на свободу.       — Это… Ты? — Элатан скользит взглядом по знакомому лицу и сжимает ладони в кулаки. Выходит, именно Йардан показал степнякам безопасный брод через реку — и это после того, как его выходили, дали кров и приняли в семью. — Почему?       — Так уж вышло, — Йардан усмехается и, щуря раскосые глаза, указывает на массивные нижние клыки. — Что мы те, кто мы есть.       Ярость поднимается изнутри горячей волной, заставляет символ Создателя разгореться ярче, наполняет светом тело. Орк перестает усмехаться, вытаскивает из-за пояса кан-яр, руны на клинке тотчас вспыхивают алым и…       Все заканчивается.       Перед глазами снова плывет, в сознании мелькают одно за другим чужие воспоминания — так быстро, что Кай не успевает их толком рассмотреть.       — …Мы те, кто мы есть, — слова доносятся издалека. — И этого не изменить.       «Не изменить… Не изменить…» — Подхватывает тьма, эхом повторяя на все лады. Она становится плотной, почти осязаемой, и порождает новые видения.       Багровый от крови кан-яр…       Город, охваченный пламенем…       Тени…       Тени ползут к Каю, несут ему собранные души и наполняют его силой. Она сладка. Безгранична. И пьянит, точно выдержанное вино. Кай пьет ее жадно, пропускает через себя и безумно улыбается, когда, оборвав очередную жизнь, тени возвращаются к нему.       Больше не надо сдерживаться. Проявлять осторожность. Бояться, что не хватит сил защитить тех, кто дорог. А цена… Что цена? Люди всегда умирают, каждое мгновение кто-то отправляется в чертоги Создателя. Так какая разница? Пусть смерть их послужит на благо Каю. А уж он потом сделает все ради общего блага.       Укрепит границы. Наведет порядок в княжестве. Разделается с заговорщиками. Докажет отцу… Докажет — и покажет — что чего-то стоит, даже если ему и не досталось лекарского дара.       И, конечно, вернет младшенькую домой, но прежде расправится с теми, кто посмел предъявить на нее права.       …Так почему Кай сопротивляется?       Он тот, кто он есть. Пора смириться с этим: тьма будет с ним до конца жизни, так зачем тратить силы на то, чтобы противиться ей? Почему бы просто не принять ее, а вместе с нею и себя со всеми своими способностями, какими бы неправильными они ему ни казались?       Видение делается ярче. Запах крови, до дрожи реальный, щекочет ноздри, руны на кан-яре мерцают в такт ударам сердца, и Кай с трудом отводит взгляд.       …Нет.       Он выдыхает сквозь зубы.       …Может, конечно, тьма права, и все, что она показывает — лишь отражение его собственных желаний. Может, со временем он в самом деле способен превратиться в чудовище. Но это не значит, что прямо сейчас он должен сдаться и пойти на поводу у силы.       Усилием воли Кай заставляет себя повернуться спиной к видению. Сделать шаг. Потом еще один. И…       Кто-то толкает в спину.