Ирма
Ирма любила книги. Нет, честно любила. И библиотеки, и пыль, и то, как в холодных залах, наполненных фолиантами, можно было провести весь день - повязнуть, утонуть в них или даже скорее - радостно утопиться. В ее детской библиотеке всегда было прохладно, и воздух был спертый и душный, но там же у окон, коих было всего два, росли пестрые бархатцы, а цветы она любила. Позже ей довелось увидеть библиотеку Минас-Тирита. Она могучей башней возвышалась над другими сооружениями. Стены ее были слишком высокими, и цветов оттуда было не видать, поэтому в узорчатых вазах они стояли в каждом зале, а вокруг витали чистота и свежесть без единой пылинки. Можно было налить себе воды из графина на каменном помосте и пить из красивых резных кубков для гостей, что проводили в библиотеке весь день за манускриптами. В детстве она стеснялась такой роскоши и пить из графина - тоже. Ей также разрешали трогать только определенные книги, поэтому она с удовольствием проводила часы в дальнем уголке длинного зала, читая на протертом диване. Тот был из красного бархата когда-то, а теперь стоял потрепанный и пыльный, явно нечищенный уже давно. И ей он нравился. Напоминал те уродливые софы, что стояли наряду с обычными деревянными стульями в том читальном зале, в какой она ходила в детстве. Старый и уставший на вид - то, что ей нужно, среди всей этой неуместной роскоши, что лишь отвлекала внимание. Что же, если главная читальня Белого города виделась ей тогда вершиной изящества, то залы летописей гномов можно было, пожалуй, назвать местом, где само понятие «изящество» , а еще «роскошь» и «дороговизна» брали свое начало. Это место было помпезным. Гигантским. Замок короля и жилища гномов в Эред Луине, их комнаты, вырезанные из породы и опирающиеся на каменные столпы, бальные и столовые королевского замка - все они были так просты, как ей теперь казалось. То были обжитые, завешанные портьерами и коврами, уютные помещения, но не здесь, не в гномьих архивах. Все отделанное, вырубленное в недрах скалы кончалось тут, и окружал читальные залы лишь необтесанный камень, который в некоторых местах выступал алмазными и иными драгоценными залежами. Потолок и стены были буквально нишей, прорубленной внутри скалы - дикой, естественной глыбой в переливах малахита, и даже запах земли стоял здесь неизменным и терпким, вязким. И свои знания гномы хранили куда бережнее собственных спален : древние фолианты и гримуары прятались в глубине, в самом сердце горы, и доставались врагу, только если все остальное было уже взято, и было некому позаботиться о них. Ирма заметила про себя, что обрушить камни здесь было проще, чем где-либо в горном дворце. Возможно в этом и был их бесхитростный план? Низвергнуть на головы врагов сами скалы, прежде чем дать им прикоснуться к самому ценному. Это было почти романтично, даже торжественно. Все, что только могло быть украшено золотом в самих читальных залах, было не просто украшено, но залито, облеплено золотом и покрыто переливающимися камнями, а потолки были столь высоки, что в темноте она не видела их вовсе, а горные камни, окружавшие их, сияли кругом и отражали золотое сияние, свет ламп и факелов, которые переливались и скользили дальше - от одного скалистого выступа к другому, создавая кругом неясное, драгоценное свечение. Несколько толстых, плотно сбитых гномов всегда сновали из угла в угол, сортируя, перебирая, реставрируя ветхие записи. Как бы ей хотелось прикоснуться к ним! Не к гномам, ясное дело. И хотя эти записи вовсе не были ее верной целью, свитки гномов были вещью куда более редкой, чем их украшения, что славились красотой и прочностью, и какими могли похвастаться редкие леди и милорды Средиземья, а потому взглянуть на их карты и секреты их искусств, на древние летописи лучших воинов, мастеров, королей и кузнецов было воистину трепетно. Но Ирме такая честь не светила. Лениво оперевшись на перила балкона, дева водила взгляд от невидимых потолков и необтесанных каменных глыб, которые здесь было принято называть стенами и делать вид, что это действительно так, до архивариусов, бегающих с записями внизу. На сегодня ее дела на кухне завершены. Погода была сумрачной, гулять не хотелось, и дева опять спустилась к гномьим библиотекам. Это почти стало ее традицией, которой не дано увенчаться успехом. Для допуска ей следовало получить особое приглашение, которого она получить, разумеется, нигде не могла, и потому оставалось лишь обивать пороги в надежде на их жалость. И с каждым днем Ирме все больше верилось, что на должность библиотекарей здесь отбирали по степени озлобленности на женщин и жизнь, и мир в целом. Вспомнив пару стычек, где она угрожала бородатому архивариусу, что обреет его налысо, если он ее не пропустит, она лишь стыдливо прикрыла глаза. И тут же открыла, ибо услышала шорох рассыпающихся свитков. Обернувшись, она увидела седовласого гнома, ползающего по лестнице в поисках укатившихся пергаментов. Он бормотал себе под нос ругательства и удивленно вскинул голову, когда ему протянули стопку поднятых бумаг. Ирма неуверенно улыбнулась господину Балину, советнику короля, предлагая помощь с его свитками и манускриптами, которых явно было больше, чем способен унести один. Гном подарил ей ответную улыбку и был рад ее помощи. Она вошла внутрь. Чуть задрав нос, прошагала мимо недовольных стариков, как запах старости и почти утерянной мудрости, веявший от пола до потолков, окутал ее. И это был ее лучший день из череды тех, когда она ждала своего пропуска в эту цитадель изящества и роскоши, и дороговизны, и прочих эпитетов, которые она готовилась приписать этому месту, когда узнает его получше.Торин
Лошадь мерно шагала вперед, подминая полынь, и солнце лишь медленно покидало свое ночное убежище. Золотые лучи рассвета были не за горами, вокруг витала легкая полутьма, были слышны лишь шорох травы под копытами и разговоры птиц. Гномы ехали молча, и Торин знал, о чем они тягостно думали. Те, кто был с ним тогда, припоминали сейчас Азанулбизар. Они не говорили вслух, но мужчина чувствовал напряжение, написанное на их лицах - в складках губ, в сдвинутых бровях, в пронизывающем взгляде, полном холодной ярости. Эти гномы помнили боль и отчаяние. И горящие холмы, и небо, затянутое дымом, и стойкий запах крови. И орки. Мерзкие, убогие, самые отвратные из всех тварей Мелькора, достойные лишь смерти и забвения. Серая, безликая, уродливая масса, поглотившая его братьев подобно грязной морской волне, едва они бросились в бой. В голове калейдоскопом крутились воспоминания битвы за Морию и мертвая голова деда, что катилась ему под ноги, блистая клеймом Азога на изуродованном лице, и рука, держа кони под уздцы, сильнее прижала к себе его дубовый щит. Они ехали не спеша, ехали уже больше часа. Гномы в сумраке свистели носами, изредка выпуская из сомкнутых уст горячий пар. В голове Торина мелькнул разговор, произошедший давеча у него с сестрой. Дис была решительно против участия Кили, и малец, уже утомивший всех гномов своим рассказом об их недавней стычке в лесу и его победе над мелким гоблином, которого, к слову, уже добивал Двалин, был вынужден остаться. Хотя Торин полагал важным для каждого гнома с юности учиться искусству боя, он не хотел, чтобы Фили или Кили знали, что такое кровь и война, как минимум, первую сотню лет. И теперь двум едва вылупившимся юнцам пришлось познать на себе тяготы первых потерь. По молодости они еще не понимали ужаса грядущего, им виделась возможность проявить себя, сыскать славы. Они называли это удачей и верили в свою бессмертность... Сам же гном желал племянникам жить мирно и познать спокойное счастье без оглушительных сражений и побед. Иль проигрышей. Они так долго бились за этот уголок дома, их места, их силы! Он старался не привыкать к мысли о том, что это будет его последнее пристанище, но для сыновей сестры он и не мог желать лучшей доли. Они были здесь на своем месте. Они были дома. И орки, пришедшие на их земли, не должны беспокоить этих совсем еще детей. Впрочем, Фили отговорить не удалось ни ему, ни Дис, и теперь молодой гном ехал подле него, прислушиваясь к сырой земле. И Торин глубоко в душе радовался, боясь, стыдясь себе признаться. Его сердце качалось словно маятник от тихой радости до острой вины за эту самую радость. Гном забыл или никогда не знал отцовства, но он учил племянника бою с детства, он подарил ему первый меч и первый кузнечный молот. Ибо что за гном не может сам сколотить себе оружия? Они же не мягкие эльфийские мужчины, похожие на дев...Потому-то Торину и было отрадно наблюдать своими глазами взросление мальчишки в мужчину, которого он воспитал, хотя бы в чем-то заменив ему покойного отца. Ему думалось, что так же он радовался и горевал бы по первому бою своего сына, будь тот у него. Но есть вещи, которые не дано узнать, ибо они несбыточны, неестественны. То были совсем мелкие твари - те, что они встречали на прошлой охоте, и даже те, что обошли их смотрящих. Скорее даже гоблины. Настоящих огромных, злобных орков наблюдалось меньше с годами. Торину хотелось бы верить, что однажды они и вовсе вымрут, но его надеждам не суждено сбыться - да он и сам это знал. Как знал и то, что подобные вылазки после многих лет затишья - это лишь начало их похода. Король гномов не был столь самонадеян : орки вернутся. И вернутся гораздо раньше, чем им всем хотелось бы. И возможно - гораздо сильнее. Другой вопрос состоял в том, зачем они это делают? Отряды их малы и ничтожны, а дрянное оружие затупилось от давности сражений. «Что они тут ищут? За чем пришли? Или...за кем?» - гном уже не первый день и не первый месяц задавался вопросами. Хотели ли они его головы? Или искали нечто иное? Первые птицы защебетали свои песни, и лес вокруг них пробуждался. Свет стал яснее, и зеленые кроны - ярче. Торин и не заметил, как они проскакали голые поля и въехали в королевство деревьев. Где это они? Судя по протоптанным дорогам - недалеко от опушки леса. Да, тяжелые думы настолько поглотили короля, что он не отличил тьмы от света наступившей зари. Обычно в такие дни гном мог положиться на семью или друзей. Но как назло и они тоже пребывали в долгой печали - словно тьма накрыла их всех единовременно, стоило лишь скверне просочиться на их земли. Впрочем, Дис в последние дни будто бы пришла в норму и снова походила на образец для подражания в понятиях воли и непоколебимости. В чем было горе ее сына, и чем оно обернулось, осталось для Торина за завесой тайны, чему он был очень счастлив и боялся, что беда только лишь залегла на дно, но не ушла с их порога. Так или иначе, разбираться с этим он мысленно поручил Дис. А Балина в последнее время все сильнее тяготили его, ториновы, расспросы о доме, делился он неохотно, все больше избегая его общества в бумагах и летописях. Вот и сегодня гном остался в стенах замка, но не из страха, а, как полагал король, во избежание его общества. Брат же его не хотел делиться с Торином тем, что лежит на его сердце, хотя чует гномья интуиция, что голова Двалина давно полнится мыслями, каких у старого друга не было примерно...с середины прошлого тысячелетия, когда и самого Двалина и его головы тоже не было. Словом, одни невзгоды и тайны нависли над ними, и каждый оберегал свои дела и секреты, самоотверженно неся свой крест. Только Кили было все нипочем, только он умудрялся сохранять веселье и радость ума. И гном улыбался, рисуя в голове то будущее, где брат всегда будет поддержкой брату, где Фили суждено вести за собой гномов как Торину, а Кили...тут улыбка короля гномов чуть померкла. Что же, стоило лишь молиться о том, как бы младшего племянника не постигла судьба его брата Фрерина и радоваться за Фили, раз ему достался такой верный, преданный соратник и родич. Думая о братской любви, его мысли невольно коснулись и иных сердечных дел. Торин старательно избегал любых подобных упоминаний вслух или в своей голове, но очевидная мысль не покидала его. Девчонка его обыграла! Ему нравилось относиться к произошедшему свысока и видеть в этом не более, чем битву его упрямства с ее остроумием. Так он убеждал себя, и так ему было покойнее. Гном лишь приоткрыл завесу своих дальних, тайных желаний перед ней, как она не преминула возможностью этим воспользоваться и высмеять его. Он знал - видел и слышал, да нутром чувствовал! - что ее женское самолюбие задето, что она взволнована не менее его, но дева не подала виду. Решила продолжить вести свою игру, раскручивать его, выводить на новые откровения. «Кто она такая, в самом деле?» - не первый раз задался вопросом Торин, - «Никто! Просто служанка, возомнившая себя невесть кем. Она и близко не осознает всю тяжесть его бремени или всей важности того, что он здесь делает. Он балрогов король, а не пустой пьяный смутьян, с которыми она привыкла скрещивать языки в кабачных перепалках! Невоспитанная, безродная девка, каких...» В голове крутились новые и новые обвинения и уничижительные комментарии, что подобно бархату смягчали и зализывали его идущее по швам самолюбие. Но раздражение нахлынуло также быстро, как покинуло его. Наслаждение от ее вида, от ее каменного спокойствия и гордого одиночества, которое мужчина находил близким к своему собственному, ощущение понятости ею, ее вскинутый острый подбородок и красивый профиль - все поглощало его желчь к ее равнодушному отказу, все возносило ее быстрее, чем падало его к ней уважение. О, король был зол и хотел бы наказать ее, но не мог отыскать в себе достаточно обиды или ненависти уязвленного достоинства. И Торин решил для себя. Решил, сидя у ручья на привале, когда набирал во флягу воды, наблюдая, как солнце медленно переваливает за полдень. Король вскинул голову навстречу свету, и золотые лучи переливались рыжиной на его ресницах. Тяжело вздохнув, гном встряхнул головой, сбрасывая сомнения из мыслей и груз нерешительности с плеч. Никаких более служанок и вообще дев в его жизни! Твердо кивнув самому себе, мужчина припал губами к фляге, закрепляя водой свою клятву. Солнце медленно уплывало за вершины деревьев от его взора, и залюбовавшись, он вскочил как ужаленный, едва тяжелая ладонь легла на его плечо. Гном зарылся так глубоко в свои переживания, что собственный племянник сумел подойти незамеченным. Виду он не подал, но Дубощит видел искры самодовольства в его глазах от своей ловкости. Приложив палец к устам, юнец мотнул головой в сторону соснового бора, мимо которого лежал их путь, и в котором сейчас устроил привал его отряд. «Мы там не одни», - шептал Фили одними глазами. И медленно поднимаясь на ноги, Торин последовал за ним, чтобы застать всех гномов собранными и в боевом облачении. Оружие в руках Двалина нервно подпрыгивало, с минуты на минуту готовое броситься в бой. Все смотрели на Торина и ждали его. Следуя за одним из лазутчиков, гном тихо припал к каменистой поверхности, выглядывая из-за валуна вниз, на лесную чащу, что пролегала метрами ниже, и из которой едва слышно доносился неведомый звук - словно из-за деревьев вот-вот выйдет зверь. Или гремящие оружием твари, что, прижавшись к траве и мхам, шли по его землям. - Они быстро двигаются и дали себя обнаружить, - почти не шевеля губами, докладывал ему гном, одним выражением вздернутой брови давая понять, что он думает об орочьей сообразительности. Король обернулся к остальным членам похода и, доставая из-за спины крепкий гномий меч, шириной с его ладонь, дал тихую команду: - Shazara! Он прикрыл глаза, вслушиваясь в звуки чащи и щебетание птиц. Когда лесные шорохи и шумы наконец стали отчетливее, Торин медленно разлепил веки и увидел краем глаза, как на поляне, раскинувшейся под ними, начали мелькать грязные тени одна за другой. Гном обернулся к братьям по оружию и добавил: - Одного оставить в живых. Рукоять клинка мягко, почти нежно скользнула в ладонь, и следом за этим два десятка лучших воинов с криком, потрясшим вековые деревья, перемахнули через камни, бросаясь в бой : круша щиты, выбивая мечи, ломая копья и проливая поганую кровь.