Дис
Она глядела на сад, расположившись у окна. Теплый ветер овеивал своими объятиями клены и ивы. Пушистые кусты сирени мелкой крошкой рассыпались в разных уголках ее парка. Дис потягивала чай, отдававший терпким шиповником, и с чувством блаженства выпускала пар из носа. Воздух был холодным - сейчас. Как и тогда. Мимолетно она оглядела свои ладони. Они больше не были грубы или испещрены сколами и мозолями. Это было хорошо. Ее руки были достаточно мягкими, чтобы обнимать сыновей или перебирать стволы кустистых роз. Она могла безбоязненно играть на инструменте и носить бесстыдно дорогие перстни. К медовому чувству радости от обретенной свободы вмешивалась черная ложка дегтя - укол вины. Ведь в те годы были не только тяготы. Была не только работа и бесконечная усталость. У нее был брат. Нет, два брата. А мать всегда суетилась рядом, чтобы помочь, чтобы обучить и после своей вереницы дел сделать и ее, Дис, работу, когда она изнемогала от боли. Ночи, когда судороги сковывали пальцы, а сил продолжать не было, она помнила. Как слезы выпадали из ее глаз, стекая на сомкнутую челюсть и на безвольно опущенные руки; как она камнем падала прямо посреди земли от изнеможения; как лежала у костра, отогревая ладони, на которых ногти безвозвратно посинели, и лишь глаза бегали, следя за деятельной матерью. Энергия била из нее ключом. Откуда только силы? Как был прав Фрерин, как был прав! «Она живет в долг. День живет за три, а год - за десятилетие. Я боюсь, она отдает всю себя, без остатка. Я боюсь, что в ней сейчас столько силы, что однажды она просто не сможет проснуться, исчерпав ее всю, Дис». Мысли проносились одна за другой, и гнусные воспоминания тех дней, когда не время было шептать о любви, и получалось показывать ее делом, поддерживать без лишних слов, окутывали плотным кольцом. Все теплое осталось далеко дома. А после...после были лишь попытки выжить, удались которые лишь по случайному недоразумению, вызванном чувством семейности и долга. Торин не любил вспоминать те дни, но то и дело говорил, как тогда было иначе. Что в Эреборе они были лишь словно тенью семьи, а именно несчастье сплотило их; что никогда во взглядах гномов не было столько единения и стойкости, и даже того, что он называл любовью. И она была с ним не согласна. О, да, несчастья сплочают. Но стоит ли претерпевать так много, чтобы вспомнить то, что знал всегда - что дорожишь семьей, своим наследием, своим домом? Они узнали, что ничто не вечно; что все дорогое им могут отобрать; что величие рода не обещает им ни безопасности, ни покоя. Дис предпочла бы обойтись без таких даров судьбы. Она предпочла бы обойтись без всего, если бы только смогла вернуться назад и сказать матери, как благодарна ей за то, что она не дала их семье развалиться, если бы смогла улыбнуться брату и спросить его мнения о чем угодно. Он бы наверное сказал ей, что она зря так строга к Фили. Он бы точно был на стороне племянника и спорил с ней каждое утро об этом, а сын бежал бы к нему жаловаться по любому поводу. Дис улыбнулась этой мысли. Эта шаловливая и снисходительная улыбка брата, говорящая громче всяких слов, что он знает, что ею движет и о чем она думает. Он отбил бы любые ее аргументы и доводы, он бы понял ее, но не осудил бы. Рассмеялся разве что и сказал бы Дис, что она чувствует, лучше чем она сама смогла бы. От представлений Фрерина взрослым гномом в окружении его собственных детей и наверняка чудесной жены, которая была бы мягче Дис и раздражала ее, но на которую она бы не бросила ни единого косого взора, ведь это может расстроить брата, ей стало дурно. Калейдоскоп картинок с сотнями сцен их несбывшейся жизни, где она счастлива, и Торин улыбается чаще, а ее дети не одиноки, вызвал у нее чувство пыльной горечи на кончике языка. С трудом вынув голову из мира фантазий, она гневно отставила остывший чай в сторону. Ее руку внезапно накрыла другая ладонь, чужая. Теплая, большая, и накрыла очень нежно. Дис оторвала взгляд от парка в окне и всмотрелась в лицо своего немого собеседника. Двалин никогда не нравился Фрерину. Он был другом Торина, сколько Дис себя помнила. Весь такой неуемный и шумный, тренировался с ним до упаду; гном с Торином часто дразнили Фрерина за излишнюю легкость и чувственность. Дис вспомнила вдруг, как накричала на Двалина, когда он поймал ее, падающую с ветви - ее тогда напугали его жилистые, уверенные руки, сжимавшие задравшееся платье и повисшие в воздухе девичьи ноги. Гном не заставил себя ждать и без лишних церемоний оставил ее сидеть на земле, окидывая недобрым взглядом. Как ей понравилось злить его! Торин говорил, что она дразнит его намеренно, завлекает как голубка, а Двалин даже не глядел на нее, насупившись. И поделом! Этот урок она выучила давно - никто не будет безнаказанно смеяться над ней и Фрерином и не бросит ее посреди грязной земли одну, не подав руки, как полагается. Дразнит его? Она? Ни за что. А впрочем, Торин сам подал ей идею. Кажется, много позже, на каком-то из балов он был пьян и принял ее за мираж. Было жарко и душно. Весело и влажно от теплого ветра и сотен затянутых корсетов. Мать любила пиршества и свежие цветы - да так, что за ними и потолка не было видно. Роскошно и по-детски сказочно. Он отошел от Торина всего на минуту - наконец-то разошлись, а то склеятся как крылья бабочек, и не найдешь одного без другого. Она хотела спикировать на него с остроумным замечанием, что-то едкое сказать, может, поглумиться, а может, разразиться тирадой, пока он еле ворочающимся языком будет пытаться ответить. Весь такой взрослый и самоуверенный - Торин слишком много с него копировал, тоже стал зазнайкой и охоту вдруг полюбил. Тоже мне, стоик! Двалин богат, а шерсти и мехов не носит. И топоры точит сам, будто никто ему не нужен. На девушек совсем и не смотрит, конечно, куда ему, он же выше этих вульгарных плотских утех и дешевого флирта...Девушки. «Вот, что выбьет почву из-под его ног!» - решило взбудораженное напитками и танцами сознание Дис. Но на Дис он не глядел тоже. Конечно, Торину ведь это не нравилось. Впрочем, и сам он [Двалин] удовольствия не получал - все ее шелка, все рубины - это так «вызывающе примитивно»! Это он и сказал ей да прямо в лицо. Фрерин раскраснелся тогда от злости, но никогда бы не полез в драку. А Торин...посмеялся только. «Дис, он мой друг, ему нет дела до твоих нарядов! Не держи пустых обид, ты же не дитя». Дис не дитя, Дис ждет момента, чтобы обсмеять в ответ нахала. Она подошла и, ведя ничего не значащую беседу, за секунды приблизилась к нему куда ближе, чем позволяли приличия, и как славно, что никого кругом не водилось, а то отец, увидев, от ужаса решил бы их сразу поженить (от этой мысли Дис хохотала). Положив руку ему на плечо, она уловила, как он резко перевел на дорогое запястье взгляд, и не теряя ни минуты, развернула свободной рукой его подбородок и вонзилась губами. Был ли он слишком удивлен или слишком пьян, она не поняла. На поцелуй он не ответил, но после этого преследовал ее только грузным взглядом неодобрения везде, где видел. Пусть. Все лучше, гораздо лучше, чем чувствовать, что какой-то чужак, какой-то дальний дуринов потомок, смотрит на нее снисходительно уверенно и с жалостью, с которой смотрят на неизлечимо больных. Весел он вообще бывал только со своим отцом, братом и в компании друзей вроде Торина. Замечательно! Его маска высокомерного спокойствия спала, теперь он просто зол на нее, но этого она и добивалась. Злость лучше равнодушия. А Двалин был зол на нее всегда. А теперь она злится сама. Злится на все эти воспоминания, на сына, на Двалина как в детстве, на то, что не может вернуть былые дни и прошептать матери слова благодарности, на Даина, о котором только и ходят шепотки. Поглядите! Он смеет игнорировать призывы своего короля, он не явился на праздник в честь короля. Не уважает их. Она злится, но может лишь гневно сжимать ручку остывшей чашки. А Двалин вдруг снова спокоен как тогда, и откуда бы это? За годы он изменился, стал яростнее, совсем пугающим. Даже Дис напугал бы, если бы она не помнила его чопорные манеры за завтраком с Фундином и Траином, где он грубовато, но по-светски разговаривал ее мать, пока принцесса мысленно рвала на себе волосы. Посмотрите на него! Лжец! Ему бы жить в лесу, он терпеть не может условностей, неужели вы все не видите, ослепли? И ничуть он не воспитан! Нахал и дикарь! А когда не осталось ни завтраков, ни Фундина, ни Траина, и гном перестал делать вид и стал таким, каким она точно знала, он всегда был...она не знала точно, хотела ли, чтобы он вернулся к своим манерам и горделивой тишине, или ей нравилась эта примитивная дикость, обтянутые шкурами сапоги и руки в железных перчатках. Воистину он напоминал одичавшего лешего, только изредка проскальзывали былые тонкости речи и тихий вздох раздражения. О, он вовсе не был глуп. Прямолинеен? Честен? Вполне. Всегда раздражали его напудренные старики в мантиях и советники с полным ворохом замечаний и тонкостей королевского диалога. Дис они раздражали тоже, тут они с ним были единогласны. В кои-то веки, спустя столько десятилетий, они пришли к миру и даже подобию дружбы. Ей нравилось, как он с силой, но терпением щеголял ее сыновей. Словно отец, которым, слава Махалу, никогда ее мальчикам не был. Ей иногда вспоминался тот поцелуй и ее прекрасная девичья свежесть и дерзость тех дней. Его глуповатая, обескураженная физиономия. Ей казалось, что он всегда так сильно держал себя в руках, когда ему хотелось собрать вещи и жить в обнимку с секирой и засохшей кровью на краю земли. Куда ему до собственного брата! А до отца? Белые бороды, складная речь, добродушные лица. Нет, они не прикладывали усилий как он, чтобы быть такими. А он даже внешне не был на них похож - большой как медведь, брови сдвинуты, челюсти стиснуты. Ему было тягостно и бесконечно скучно на всех церемониях. Удивительно ли, что именно с ним Торин обычно тренировался на мечах и валялся в грязи? Да они почти уравновешивали друг друга. Так похожи были. Сейчас, с высоты опыта матери Дис нравилось вспоминать их детство и представлять, как бы она их двоих тогда бы воспитывала, какими детьми они ей сейчас казались! Чудными они были. Просто она тогда не понимала. Сама была юной, сама - чудной. А теперь он сидит напротив. Спокоен вдруг как раньше. Никаких натянутых улыбок - старый друг! - он все понимает. Кто бы мог подумать столетие назад, что они будут здесь, будут так близки, так родны? Как изменило их время! Солнце отражается в золотой цепи на темной мужской груди. От его лучей старые шрамы кажутся более заметными в тени, более глубокими, въевшимися. На плечах, на торсе, над губой один... - Налить свежего чаю? - Нет. Я допью. Он отпускает ее руку, оглаживая запястье, и ложится обратно на спинку кресла. Дис оборачивается назад. Постель не убрана, она и сама не убрана, волосы - гнездо воронье, но ему-то все равно. Сегодня они уйдут. В старых шахтах нужно навести порядок, узнать, полезны ли они, верное ли это решение - копать там. - Вечером мы уходим, еще день целый есть...- гном не заканчивает. Когда это высокомерное молчание в его интонациях сменилось смущенным? На каком отрезке их жизни, их отношений? Непонятно. - Полежим еще немного?Ирма
Пальцы медленно разжимают спицы. О, как она не любила прясть! После обеда нужно еще белье свежее забрать... С этими мыслями она шла по коридорам часом позже. Руки полны белых, хрустящих сорочек. Стопка падает с вершины ее корзины, и дева узнает в них исподнее принцессы Дис. «Что ж, если ее ночные платья немного полежат в грязи, кому станет хуже?», - с этими мыслями она медленнее медленного наклонилась за бельем и аккуратно уложила его в отдельный карман, чтобы не спутать с чистым бельем других господ. «Точно, грязевые ванны еще никого не убивали». Шагая по коридорам, она кивает снова и снова. Гномам, гномкам, женам, мужьям, служанкам, садовникам. Губы устают от вежливых улыбок, а голова - от поклонов и кивков. Порой Ирма думала, что подобная вежливость - величайшее зло ее работы. Проходя у верхних ярусов, она случайно ловит отзвуки мужского баса, возвышающегося над другими. Подойдя ближе, видит его обладателя раньше, чем он сам замечает ее. Ее руки уже пусты, она все разнесла, и она разводит ладони в поклоне. Оборачиваясь, дева прячет улыбку, зная, что он смотрит. С чопорным видом она кивает королю и шагает дальше.***
- Как твое утро? Зена неопределенно машет рукой. - Принцесса была приедлива, как обычно? - усмехается Ирма. - Да-а, - тянет гномка, перебирая чашки. Льняной отрезок нежно погружается в глубину бокала, вытирая стенки изнутри. Зена редко работает с таким энтузиазмом. - Зена, извини меня, если она тебя чем-то обидела, - тянет служанка, - я бы и сама ей сервировала, но... - Но что? - спрашивает гномка резче, чем сама планировала. - У нас напряженные отношения. - Почему? - Думаю, она заметила, что я пару раз замела пыль под ее половик, или вроде того. Зену ответ не устроил, и она дала об этом понять, неопределенно махнув головой. - Я в следующий раз не буду тебя заменять. Тишина. Ирма отложила бокал и повернулась к подруге. - Она тебя обидела? Оскорбила? Зена задумчиво молчит, перебирая посуду дальше. На нее совсем не похоже. Где ехидные комментарии, поток желчи о принцессе, которая ее раздражала одним видом блестящих пальцев? - Зена, - касается ее плеча, - что произошло в оранжерее утром?