Невеста безумия

«Господин Стрелецкий, вы преступник и непрофессионал! Вы сами говорили, что моей супруге нельзя больше беременеть, и сами же недоглядели во время вашей эээээ… терапии. Да, вашего ребёнка она поначалу носила совсем не так, как моего и как старшую до них. А благостно и радостно. Но потом это начало переходить в эйфорический восторг, в какие-то дикие танцы, её тянуло карабкаться на обрывы, купаться ночью в море, всё такое прочее. Пришлось принять меры, и моя сестра договорилась с клиникой. А после родов, кажется, психика Валери совершенно обвалилась во мрак, она никого не помнила, ни одного из своих детей, ни одного из своих мужчин. Никого. И в этом виноваты вы. Больше того, вы так её и не отучили вредить себе. В первые же дни после родов она занесла себе инфекцию глубоко внутрь. Кто знает, что ей виделось в эти минуты. В её последние минуты. Это было быстро, но мучительно, как мне рассказали. Поражение перекинулось со слизистых на кожу, потому её хоронили в закрытом гробу. Пусть и вам теперь это снится, как мне. Но, подчёркиваю, ваш ребёнок не виноват абсолютно ни в чём. Я выращу его как своего и никому слова сказать не дам. Готов даже иногда давать вам знать о его здоровье и успехах, всё равно срок вам теперь увеличат, возможно, до пожизненного, и вряд ли вы сможете когда-либо сами поучаствовать в его воспитании. Живите с этим. И извольте дать слово, что ваш сын никогда не узнает через вас о грехах, слабостях и душевных недугах своей матери. Обокраденный вами (но и частично облагодетельствованный) Л. Монтанелли». «Синьор Монтанелли, я соболезную вашей утрате. Смею сказать, нашей общей утрате. Я в самом деле взял на себя слишком много. Насколько помню, я несколько не так говорил, я сказал, что, судя по всему, беременность плохо влияет на её организм. В конце концов, я психотерапевт, а не психиатр, тем более не гинеколог-эндокринолог. И вину свою готов признать, по всем пунктам, по которым вы меня обвиняете. Так тому и быть, как вы пишете. Всё-таки извиняюсь, А. Стрелецкий».

* * *

В комнате свиданий сидели за столом двое, и через стол к гостье с воли полетело письмо – мол, зацените, получилось ли, прежде чем отдавать адресату. Тем более, всё равно нельзя запечатывать. – Артём… – Люси сложила листок как было, помедлила и старательно выговорила: – Александрович, ну не надо так, начали вы хорошо, а к концу стало очень видно, что вы издеваетесь! – Это вам видно, королевна, а Монтанелли не просечёт. Если он спокойно дал себе навешать эту лапшу про инфекцию и закрытый гроб… – Так то ему родная сестра сказала, она своя в нашей клинике, и он её боится и слушается. А то вы. – Да не проблема. Беата лишний раз скажет ему, что я козёл и не лечусь, и, мол, рад, что не надо бороться за сына, и Монтанелли даже не заподозрит, что она, вы и я в сговоре! …Старшая сестрица Лоренцо частенько приглядывала за непутёвой невесткой без свидетелей из числа семьи. Так и узнала про воспаление после родов. От этой несчастной, затюканной девочки, соседки Валери по палате. – Да, Люси, знаешь ли, ты её чуть не убила. И это легко использовать против тебя. Если ты хочешь, чтобы у неё всё было хорошо… ну, насколько это возможно для такой, как она, будь любезна мне помогать. Мне нужно, чтобы эта женщина навсегда убралась из жизни моего брата. Я ему получше кого-нибудь найду. При условии, что у него не будет возможности даже стоять и смотреть на неё, витающую в мире своих грязных иллюзий. И детей мы прекрасно воспитаем без неё, всех троих, ну что она им даст хорошего… Так вот, документы о её смерти и всё такое прочее я обеспечу. А твоя задача, Люси Эштон, стрясти со своей семьи денег на наши благотворительные проекты. Ну, типа, ты благополучно выздоравливаешь и решила у нас работать, в благодарность и чтобы показывать пример богатым, и работать не тут в Италии, а где-нибудь в странах более диких. – И куда надо ехать? – безжизненным голосом спросила совершенно подавленная Люси. – Скоро узнаю. Устроим Валери повторную терапию у друзей доктора Стрелецкого. Она ещё не звала тебя к горячим восточным мужчинам? – Она делилась, намекала. Но я-то им зачем? И сама я живу только пока нужна ей… – Ничего, за кассой посидишь. …И вот теперь каждый вечер сначала Валери выбирала наряд Люси, обязательно дорогой и изысканный, обязательно говорила, что та сказочно прекрасна, хотя Люси знала, что только психически нездоровому человеку может так казаться. Чего она никогда не знала наверняка – это насколько разум Валери прояснился и насколько ясен в каждый данный момент. Знала только, что её единственной нравится быть царицей на ночь. И что утро всегда будет принадлежать ей, Люси. Тогда Валери будет отдавать, а не брать. Иногда Люси навещала в тюрьме Стрелецкого. И каждый раз пыталась добиться, а почему он-то участвует в обмане? Его что, тоже шантажировали? – Мне уже не сделаешь хуже. Но я пытаюсь минимизировать последствия своей ошибки. И по тому, что я вижу, я бы действительно не хотел, чтобы к воспитанию моего сына и его сестёр была причастна их мать. В том состоянии, в котором она сейчас находится, она счастлива, она обрела своё призвание. Наслаждается, ни за что не отвечает, получает всё, что хочет. Я могу обеспечить ещё и безопасность. И Валери не поправится даже если будет принимать все таблетки, потому как чтобы поправиться – она должна сама осознать, что у неё есть жизнь за пределами той, которую она живёт сейчас. А если она это осознает, то задушит себя чувством вины. И всё равно не выйдет ничего хорошего. Люси это не убеждало, тревожило, хотя что было бы лучше, чем просто махнуть рукой и тоже быть счастливой…