***
Воспоминания о том, как раньше он был бродячим, кажутся совсем далёкими. Сейчас ему не на что жаловаться — у него в миске всегда есть вкусный корм, и он не знает голода; у него есть собственная подстилка, и он не вынужден спать на холодной земле, свернувшись клубочком в попытке сохранить тепло; у него есть любящая молодая хозяйка, которая уделяет ему достаточно времени и любви, из-за чего он, не знавший ранее подобного в отношении себя, практически сразу к ней привязывается. Но всë хорошее имеет свойство заканчиваться… Он не сразу почуял неладное, когда хозяйка стала уделять больше внимания странным книгам — порой даже забывая про еду и сон из-за них — чем ему, но просто продолжал быть хорошим псом. Сам бегал на улицу, когда девушка забывала вывести его на прогулку или не отвлекал от макулатуры, чтобы она поиграла с ним. И хоть он мало что понимал, он просто продолжал быть рядом, молчаливо поддерживая — лаять или скулить по пустякам он никогда не любил. И когда хозяйка в очередной раз вернулась домой после тяжёлого учебного дня, радостно хохоча, он был рад вместе с ней. Пока не случилось «Мам, пап, присмотрите за ним, пока я в универе? В общагу с собакой не пустят…» Она уехала. Без него. Но он махал ей хвостом как обычно вослед. Он не знал, долго ли длится «всего год и она вернётся», но каждый день стал сравним с пыткой. Он больше не хотел бегать и играть, не хотел есть. Он желал лишь снова услышать один-единственный знакомый нежный голос, который бы позвал его. И вновь ощутить запах кожи от рук, что ласково бы потрепали его по шерсти и ушам. Он верил и знал, что его не забыли, но… Недели тянулись как долгие годы, а в собачьей груди было настолько пусто, что никакой вой не мог заполнить еë. Он выл днëм, но мешал. Он выл ночью, но всë равно мешал. Рано утром выть также оказалось идеей плохой. Но, когда его зовут в машину, он вдруг понимает, что всё ожидание вознаграждено. Он не может сдержать радости, предвкушая скорую встречу, но каково же удивление и недоумение, когда вместо того, чтобы привезти его к хозяйке, его привозят куда-то далеко за город. Высаживают на обочину и крепко привязывают верёвкой к небольшому столбу. — Прости, — прошептал мужчина, трепля его за ухом. Он инстинктивно пытается следовать за ним, когда тот садится обратно за руль машины, но верëвка прочно удерживает на месте. Гром смотрит вслед уезжающей машине, чувствуя, как от холода неприятно мëрзнут лапы и мокнет шерсть от начавшегося дождя. И как вода словно просачивается сквозь шкуру в самое сердце, переполняя его тяжëлым, отчаянным осознанием… Игорь подскакивает на кровати, резко принимая сидячее положение, и хватается рукой в области груди, пытаясь унять невероятную боль, что словно верным другом проследовала за ним из сна и просочилась к нему в реальность. Что за бред ему только что снился? Гром медленно распрямляется, всë ещë ощущая послевкусие сна — ноющую боль в груди и холод. Холод, кстати, оказался реальным — Игорь понимает это, когда осматривается и замечает рыжую макушку, что заграбастала себе как обычно львиную долю одеяла. Хотя всë равно странно, ведь до этого он мог спокойно спать в продуваемой всеми ветрами квартирке… Снова лечь майор не решился, поэтому пришлось тащиться на кухню, параллельно следя за тем, чтобы случайным скрипом или вздохом не разбудить оставшихся спящих. Удивительно, как Олег не проснулся, ведь обычно спит тот чутко. И стоит только Серëже чуть дëрнуться или заскулить тихо из-за неприятного сна, как Волков тут же, не особо просыпаясь, оказывался рядом. А, — замирает мужчина, снова тяжело вздыхая и прикладываясь лбом о стену, — ну да…***
Страх быть брошенным во много раз страшнее таких распространëнных фобий, как боязнь высоты или непереносимость замкнутых пространств. Потому что последние можно было бы если не легко победить, то избежать точно, пусть даже сбежать. Но как убежать от самого себя? Прошлые романтические отношения с неприятным концом остались далеко позади, но Игорь соврёт, если скажет, что перестал бояться их нового появления в его, вроде как, счастливой жизни. Ему до кошмаров и бессонницы не хотелось, чтобы его зыбкое счастье утекло сквозь пальцы, разрушилось так легко, но Гром всё еще почему-то верил и находил всë больше намëков на то, что он наскучил своим партнëрам и те могут его скоро бросить. Может, потому что такое уже происходило, а может, потому что он привык видеть подвох почти во всём. — Ты в последнее время такой задумчивый, — однажды говорит Серëжа, подходя совсем близко и седлая его бëдра. — Что-то случилось? Майор чувствует, как прогибается диван рядом с ним под чужим весом, а следом к нему прижимается Олег. Игорь не видит, но от того, как Волков впивается в него взглядом, глазами хищника следит за каждой его эмоцией и малейшей реакцией тела, волоски встают дыбом, вызывая табун мурашек. Гром извиняюще целует Разумовского в уголок губ и врëт, что всë хорошо, просто задумался, просто дело сложное попалось — просто по Питеру бегает псих с бомбами и огнемëтом, что богачей сжигает. Олег притирается ещë ближе, одной рукой поглаживая рыжего по бедру, но сам с него взгляда не спускает. Волчье чутьё наверняка ему подсказывает, что он, Игорь, если не врёт им, то недоговаривает точно. А потом отговорка становится из того разряда, что «на все случаи жизни». Не прихожу в башню? — Ну дело у меня, Серëж. Избегаю секса? — Дело, Серëж, сейчас у всех дежурства, чтобы вовремя среагировать. Рассеянный и выгляжу уставшим? — Ну, естественно, когда мне спать, мне надо этого придурка поймать. Дело, Серëж. Вот только и на работе не всë так прекрасно. Игорь хоть и пропадает в ней — в прямом смысле этого слова — целиком и полностью, но никаких улучшений это не даëт. Скорее, наоборот. Потому что теперь из-за своей рассеянности и нарушения координации от недосыпания — и никакой кофе здесь совершенно не помогает — Игорь получает больше ранений и травм. Майор и рад бы поспать, но сны продолжают терзать его, а огонь отчаяния и потери пожирать изнутри каждое утро. И всë по одному и тому же сценарию: он был бродячей собакой, которую после того, как подобрали и обогрели, снова выбрасывают на улицу. Гром теперь всегда выглядит крайне плохо. Синяки под глазами растут в геометрической прогрессии, а во взгляде можно разглядеть какую-то затравленную безысходность. Он уже устал убеждать себя каждое утро, что сны это просто сны, и теперь просто пытается отучить себя от привязанности. Считает, что чем меньше будет напрягать своими проблемами, тем менее больно и не так скоро будет слышать о том, что он больше не нужен. Он так и не смог подняться над своим страхом, хоть и изо всех сил старался жить полноценной жизнью. Сейчас Игорь чувствует себя выжатым досуха. А каждое утро для него теперь было серым, мокрым и совсем не прекрасным. Даже если светило такое редкое для Питера солнце.***
Когда Гром, вопреки приказу Прокопенко, всë же суётся на задание, у него в голове полная каша и надежды на то, что он с этим справится, нет. И не ошибается. Потому что просыпается в итоге он в светлой и тихой палате, с резким запахом медикаментов и мерно попискивающей аппаратурой, а последнее, что он помнит — то, как всë быстро крутилось перед глазами, а его самого избивали словно безвольную куклу. Боль с осознанием заполнила всё тело: он чувствовал синяки на руках, ногах и спине, и глухое, нехорошее нытьё в плече, которым его приложили о стену. Но больше всего болели рёбра. Игорь сделал пару осторожных вздохов и рискнул аккуратно ощупать кости, чтобы понять, насколько всë худо. Проводит рукой по прикрытому мягким больничным бельëм — потом нужно будет обязательно отыскать свою одежду — животу и, поддев край, тянет вверх, оголяя напряжённый живот и перемотанную эластичным бинтом грудь. От лëгких нажатий под пальцами слегка хрустело и двигалось, и было больно. Сделать чуть более глубокий вдох не получилось. Гром уже по собственному опыту знал, что это значит, и досадно поморщился. Сломаны. Блять. Но, даже если и так, он не собирается здесь надолго задерживаться. Покряхтывая и шумно сопя, Гром наконец принял сидячее положение и свесил ноги на пол. Держась за рëбра, он окинул взглядом палату и, заметив свою одежду, уже попытался встать, но негромкий скрип двери и тихие шаги с уже знакомым майору шарканьем на правую заставили сделать вынужденную передышку. Игорь нехотя повернул голову, смотря исподлобья на вошедшую медсестру и морально готовясь к тому, что к выходу придëтся прорываться с боем. — Однажды ваша беготня выйдет вам боком, майор. — Качает головой Лиза. Играет с ним в гляделки пару секунд, но затем со вздохом отводит взгляд. — Переубеждать вас остаться здесь бесполезно? Мужчина угрюмо угукает. — Обезболивающее в дорогу дать? Игорь было качает головой отрицательно, но болезненная вспышка в области груди заставляет его всë же со скрипом поменять решение. С Лизой он познакомился не так давно. Девушку сбил на машине один ублюдок, из-за чего она заработала себе травму на всю жизнь, но, как она сама говорила, рада была и тому, что вообще жива осталась — иначе младшему брату пришлось бы несладко, ведь кроме друг друга у них никого из близких больше не было. Майор не знает, чем заслужил еë признание(?), ведь, в конце концов, его усилия прошли даром, а лихого водителя так и не посадили за решëтку, но Макарова всë равно периодически помогала ему, когда он попадал — редко, но, в Игоревом случае, всегда метко — в травмпункт в еë смену. Только благодаря Лизе Фëдор Иваныч не знает о некоторых переломах — потому что в больницах Грома знают, и номер у главврача уже записан в случае чего. В общем, нашему майору удаëтся покинуть больницу без лишнего шума, хоть Лиза, пока выводила его, и причитала всю дорогу о безрассудности. Но направляется он не домой, а в башню и, нет, не для того, чтобы рассказать обо всëм случившемся, а для того, чтобы забрать нужную ему вещь, которую он там оставил. А потом сразу вернëтся в свою берлогу. Вообще, ценного у него можно по пальцам пересчитать, а идею с переездом вещей никто не озвучивал. Просто клептомания Серëжи не давала тому спокойно покинуть его квартирку без какой-нибудь вещички. Он воровал у него шахматы, одежду, флешки, наушники и ручки — спиздил даже кружку! — а Игорь просто позволял ему это, дождавшись до того, что этот придурок к себе чуть ли вообще не всю его квартиру по частям перетащил. Теперь приходится тащить обратно. — Добрый день, Игорь! — Выводит из раздумий мелодичный голос Марго. — Мне сообщить Сергею и Олегу о вашем прибытии? — Теперь она всегда спрашивает последнее, так как каждый приход майора до этого начинался с того, что тот просил ИИ пропустить его незаметно для хозяев башни. — Нет. — Привычно отвечает мужчина и направляется к лифту. — Они переживают за вас. — Доносится ему вслед, но он предпочëл промолчать на это. Но когда при выходе из лифта в глаза сразу же бросается рыжая и чëрная макушки, промолчать удаëтся с трудом. Хочется то ли выдохнуть тяжело, то ли выругаться звучно. Серёжа голову поднимает и смотрит несколько секунд совсем потерянно, складывает руки на груди, будто от холода — всегда мерзлявым был, это Гром тоже от Олега узнал — хотя и в свитере. В его свитере. Сером, крупной вязки, доставшимся ему от Прокопенко. — Привет. — Выдавливает из себя улыбку рыжий, осторожно подходя к нему. Именно что осторожно. Потому что в последние разы Гром противился их с Олегом прикосновениям и каким-либо нарушениям его личного пространства, хоть и внутренне желал их так же сильно. — Привет. — Кивает мужчина, опуская взгляд в пол и засовывая руки в карманы. Поднять глаза на присутствующих в комнате он не в силах. И почему, вопрос, они здесь, а не на этаже выше, не занимаются своими делами? — Игорь, что происходит? — Снова нарушает образовавшуюся тишину Разумовский. А что происходит? Ничего не происходит. Просто Игорь привыкает — к тому, что теперь не придëтся ходить с постоянно искусанными губами и засосами или тому, что после работы, сразу, как закончится смена, не нужно бежать в стеклянную высотку. Привыкает к одному и отвыкает от другого — кому-то принадлежать. Мужчина проходит в просторную комнату, хотя и хочется, чтобы двери лифта закрылись и тот увëз его обратно на первый этаж. Серëжин голос и его слова мимо ушей пропускает, подходя к панорамному окну, в стекло которого начинал стучать дождь. Во снах, когда каждая из его «собачьих жизней» заканчивалась — он обязательно шëл. Игорь прикрывает на мгновение глаза, вспоминая. В этот раз во сне его забрал с улицы мужчина, чтобы подарить своей дочке. Она ведь так давно мечтала о собаке! И вот, после кучи не самых приятных процедур, он встречается лицом — мордой — к лицу со своей новой хозяйкой. Очаровательная малышка! Как она была рада щенку! А как он-то был рад! Первые дни проходили как в сказке — девочка уделяла ему много времени и любви, как это и бывает с новыми вещами. А потом опаньки! Не проходит и года, как щенок вдруг становится «слишком большим для ребëнка» и «скучным», и малышке требуется новая игрушка! А его куда? Правильно — обратно на улицу. Куда-нибудь за город, да подальше, чтобы точно не вернулся. Куда-нибудь, где под каплями шепчет пожухлая листва и грязная вода стремительно течëт ручьями, если не водопадами, и одиночество принимает в свои объятия, окуная с головой в зябкий холод. Игорь вновь глаза открывает, чувствуя, как на него волнами накатывает раздражение. Почему-то именно сейчас он вспоминает об этом сне, но, в целом ведь, ситуации почти похожи. Серëженьке захотелось новенького, Олежа исполнил — притащил Грома. Теперь пора обратно! — Господи, да когда же ты наиграешься-то, а? — Рычит не своим голосом он, оборачиваясь, из-за чего Серëжа обрывается на полуслове, глаза испуганно распахивая, а Олег напряжённо поднимается с дивана, не спуская с него, Игоря, цепкого взгляда. Потому что голос его, вопреки эмоциям, не звучит зло или обвиняюще. Он скорее отчаянный и усталый, как у умирающего, который хочет, чтобы его поскорей добили. — Что?.. — Еле шевеля губами, выдаëт Серëжа, вглядываясь в чужие, сейчас пустые, глаза. — Ты о чëм, Игорь? — Ни о чëм… — Но Игорь от ответа уходит. И из комнаты пытается, но Разумовский на пути встаëт. — Нет уж, будь добр, объясни! Потому что мы уже ни черта не понимаем! Ты не берëшь трубку, нас избегаешь, домой, в башню, больше не приходишь или приходишь, но только для того, чтобы собрать вещи! — Рыжий хватает Грома за грудки, встряхивая, отчего последний дëргается и сжимает зубы, чтобы не застонать, когда грудь от этого неосторожного действия опаляет огнëм и болью. Но шипение всë равно непроизвольно срывается с губ, пока пальцы сжимаются вокруг чужих тонких запястий в безуспешной попытке расслабить хватку. А Разумовский тем временем продолжает говорить, не замечая болезненной гримасы мужчины, и с каждой секундой лишь повышает тон: — Мы не знаем, что у тебя творится в башке и что ты успел себе накрутить за это время, или у тебя что-то случилось, что ты так изменился! Объясни нам! Миллиардер не хотел кричать, но терпеть сил не осталось. У него сознание буквально мутнеет, когда он понимает, что Игорь уйти хочет. Навсегда. Безвозвратно. И его они никак не смогут остановить. И самое ужасное в этом то, что они ничего не знают о причине. — Серëж, уйди, а? Бить тебя не хочется. Физически бить не хотел, но морально ударил — слова бьют наотмашь, гирей херачат по макушке, хотя Серëже кажется, что на него что-то потяжелее упало. Упало и расплющило, органы все разом отключая и в кашу превращая. Разумовский глаза с резко сузившимися от ярости зрачками поднимает и, не помня себя, с силой давит на чужую грудь, толкая назад. Нет уж! Гром, конечно, не Олег и навряд ли сможет в нормальном разговоре донести свою мысль предельно чётко, но заставить его Серëжа всë же планирует. Вот только у Игоря от толчка перед глазами вспыхивают звёзды и в рëбрах отзывается настолько сильной болью — а ещë усталость организма от всего пережитого, наверняка, аукнулась — что удара об пол, или диван, он уже не почувствовал, отключившись ещё в падении. Злость в тот же миг исчезает — Разумовский замирает в ужасе, чувствуя, как холодный страх застывает в груди. Горячее дыхание Олега касается загривка, когда тот подлетает к нему ещë ближе и так же наблюдает из-за плеча за внезапно затихшим Игорем, что безвольной куклой свалился перед ними и теперь бездвижно лежал, и, кажется, не дышал… О боже. — Будто в замедленной съëмке думал Разумовский, переводя испуганный взгляд на Олега, на побледневшем лице которого теперь так же явно читались беспокойство и испуг. — Я убил его? — Серëжин голос срывается на разные ноты и эхом отдаëтся в черепной коробке, когда они одновременно подлетают к лежащему без чувств Игорю, а Волков лихорадочно ощупывает руками кожу, ищет пульс на чужой шее. — Нет. — Облегчённо выдыхает мужчина. — Этот придурок просто в отключке. — Я сильно толкнул? Олег приподнимает голову Грома, проверяя затылок, и отрицательно качает головой. — Тут что-то другое… — Недовольно рычит он. — Помоги раздеть его. Серëжа слушается, помогает стянуть с Игоря кожанку, когда Волков приподнимает того. А в следующую секунду, когда бывший военный срывает с мужчины футболку, поверить не может своим глазам. Потому что на Игоре живого места нет — многочисленные травмы, которых раньше было гораздо меньше, теперь покрывают почти всë его исхудавшее тело. Не разукрашенной осталась лишь грудная клетка и то, только из-за того, что скрывалась под слоем белого плотного бинта, очевидно, скрывая за ним нечто более страшное. — Сейчас же вызови врача. — Приказывает Олег, осторожно поднимая бессознательное тело на руки и направляясь с ношей в сторону спальни. — Господи, в какого же придурка мы влюблены… Серëжа не отвечает, отвлечённый тем, что отдаëт приказ уже Марго.***
Смотреть на такого Игоря… Непривычно. Потому что Гром обычно просыпается от любого шороха, а сейчас совершенно не реагирует на их шаги или возню в кровати, когда Серëжа очередной раз порывается проверить его дыхание. За последнее винить Разумовского нельзя — Олег и сам порой с усилием подавляет в себе это желание. Потому что фигура спящего казалась совсем хрупкой. Сейчас, лежащий изломанной куклой, с синяками под глазами и бледностью, вид Игоря вызвал острый приступ нежности и заботы. Хотелось одновременно, чтобы тот и поскорее проснулся, и поспал подольше, ведь, как сказал доктор, так будет лучше для его истратившего все ресурсы организма. Что должно было такого случиться, чтобы мужчина довëл себя до такого состояния, Олег представить мог, но предпочитал не тыкать пальцем в небо раньше времени. Но связано это явно было с ним и Серёжей — мысль пришла так же быстро, как и исчезла под тем, как Игорь завозился рядом, оставив после себя что-то хрупкое, совсем слабое. Волков подпëр ладонью щëку, наблюдая за тем, как медленно просыпался майор полиции. Тот, слегка поморщившись, спустя считанные секунды приоткрывает глаза, моргая. Хмурится, бегая глазами по потолку, наверняка вспоминая события до обморока, а затем подскакивает внезапно, чтобы тут же с болезненным вскриком рухнуть обратно на подушки, распластавшись на них. Ошалелый и трогательно растрёпанный, как воробей, испуганно сверкающий глазами и чуть заметной влажностью на ресницах, Игорь вызвал новый приступ нежности, несмотря на недавнюю некрасивую сцену. Предвещая новую попытку подняться, Олег всë же показывается в его поле зрения; давит ладонью на плечо, строит рожу построже — потом он обязательно узнает, что это там за хуйня была, но не сейчас. Но Гром от прикосновения весь взвивается, убежать пытается, но по другую сторону его удерживает уже Разумовский, что вовремя очнулся ото сна — пока доктор осматривал майора, Волков его ромашкой отпаивал, вот и сморило. Пойманный сначала, игнорируя даже ноющие рëбра, активно сопротивлялся, бубнил себе что-то под нос, но потом, когда Разумовский сообщил, что выйти тот без его разрешения даже из комнаты не сможет — а также о том, что Игорю они уже отпуск отпросили у Прокопенко — всë же принял поражение. Внятного разговора у них никак не выходило — Гром сначала молчал долго и только смотрел на них своими пытливыми зыркалками, как будто знал больше, чем ему доступно. Но хоть таблетки принимал исправно, и то хорошо. А потом, на грани между сном и реальностью, внезапно нарушил обет молчания, извинившись за то, что доставил им проблем. Попросил не терпеть да отпустить его. Волков с Разумом тогда перетëрли всë между собой и на следующее утро — Гром он такой, его надо ковать пока горячий — всë же смогли добиться своего. Многочисленные разговоры, несколько ссор и выяснение отношений дали свой результат — Игорь выпалил как на духу всë, что думал о себе и об их отношениях, в которых чувствовал себя собакой, которую скоро бросят. Ранит их его неверие чувств, конечно, сильно — но, в то же время и трогает, ведь Гром до липкой, холодящей тревоги боялся лишь того, что они его разлюбили — но они всë же понимали, как сложно довериться такому человеку, как Гром. Олег с Серëжей-то всегда друг у друга были, а у Игоря — никого. На мужчину даже обижаться не стали — ну, или просто не показали, что стали — когда он смотрел на них после того разговора так виновато, с покрасневшими скулами. Особенно после шутки Олега, когда тот сказал, что после выздоровления Грома они должны закрепить урок вытрахиванием из головы Игоря всего ненужного и закреплением всего нужного, а майор взял и согласился. А Игорь лишь улыбался краешком губ, чувствуя, как где-то в районе груди разжимаются ледяные тиски, позволяя вдохнуть чуть более свободно, и сменяются на что-то более тëплое. Наполненное жизнью.