Будем честны — странности Игоря Олег замечает практически сразу.
Наверное, даже раньше, чем они проявляются во что-то более масштабное и заметное, но он, сколько ни наблюдал, не видел никаких серьёзных причин для того, чтобы бить тревогу — хоть интуиция и кричала другое, мигая аварийным красным светом. Что-то происходило.
Разумеется, он не пытался игнорировать слона — рад был бы и прояснить ситуацию, вот только Гром из тех людей, кого бесполезно допрашивать. Пока сам внутренне не дозреет — нихера не скажет.
И ведь даже на признания не развести. Это больше по Серёже, на него если правильно надавить или на эмоциях сыграть, он всё расскажет (хотя и без этого не против). А Игорь кремень, он будет молчать до последнего, как партизан.
Волков продолжал издалека следить за мужчиной, навскидку пытаясь оценить масштабы медленно, но верно надвигающейся проблемы.
Поначалу всë было как обычно: Игорь ходил с виду нормальный, ну так — слегка загруженный. Он часто мелькает где-то рядом — спит по другую сторону от Серёжи, обедает за общим столом, улыбается и машет устало рукой, когда приходит с работы. А потом вдруг всё как-то неуловимо, но слишком быстро меняется: появляется невидимая дистанция, которую Гром держит между ними; он начинает говорить так, словно перед этим взвешивает каждое слово и старается поскорее сбежать.
Олег тревогу не бьёт, хоть и переживает; напрягается, сбитый с толку, но не вызывает похожих опасений и сомнений в Разумовском — тот и так был натурой эмоциональной — убеждая того, и себя заодно, что всё в порядке.
Вот только нихрена не в порядке.
Это становится понятно, когда он краем глаза улавливает взгляд Игоря в одну из ночей, когда они вместе смотрели какой-то фильм. Олег видит в этом взгляде так много горечи, столько, сколько для одного Грома — слишком. Но контакт был слишком коротким, чтобы сказать наверняка. Можно легко списать на падающий свет или усталость от работы — в конце концов, майор ни капельки не щадил себя на ней, возрождаясь, как чёртов феникс, лишь после того, как успешно закрывал очередное дело — но Волков скалится зло и решается больше не ждать, прибегая к далеко не самому честному методу. Особенно, после того, как Игорю снится кошмар.
В тот день мужчина сначала даже не сразу понимает, что его разбудило. Он просто первое время лежит, прислушиваясь к себе и дыханию Серëжи.
Кошмары рыжего всегда проходили шумно — тот метался по кровати, сбивая одеяло комом в ногах; скулил сначала тихо, а потом, если не будили, срывался на истошный крик.
Как он сам себя вëл, когда видел во сне кровь на руках и чувствовал вес оружия на плече — он не знал. Никто из партнёров и не спешил давать описание, но когда его будили, он всегда просыпался покрытый нездоровой испариной и иногда — такое, к счастью, стало случаться гораздо реже — с заломанными Громом руками.
В этот раз издаваемый рык и скулёж звучал и доносился не из спокойно расслабленных губ Разумовского. А из приоткрытых, наверняка искривлённых мукой, губ Игоря.
Мужчина, если честно, не знает, что делать. Он даже не может добраться до Грома и растолкать его или хотя бы беспомощно поправить на нём одеяло, подобраться поближе, мягко прижав вздрагивающую спину к себе. Между ними Серёженька, выпутаться из объятий которого незаметно не получится и которого нельзя будить ни в коем случае, ведь это может поставить Игоря — если смотреть на ситуацию его глазами — в неловкое положение. Но ведь и оставлять наедине с кошмарами нельзя… Волков нерешительно чуть касается подушечкой большого пальца щеки Серёжи, тот морщится и плотнее зарывается в постельное бельё, сжимая его в объятьях сильнее. Спит крепко, не зная, но, возможно, уже догадываясь, о проблеме, висящей, будто гильотина, над ними.
А вот Волков не может спать. Не тогда, когда у Игоря между нахмуренных бровей пролегла глубокая складка, а губы чуть приоткрылись из-за едва заметно сбившегося дыхания. Но Олег, конечно, замечает. Как он может не заметить, если слышит каждый вдох и выдох?
Он так ничего не предпринимает — Игорь спасает себя сам, просыпаясь.
Подтолкнуть Серёженьку к действиям было просто — пара нужных, заранее продуманных, слов — и вот он уже сам на колени к Игорьку лезет (Олег, конечно, рискует получить по полной программе, но он обязательно потом долго и изысканно извинится за это). Зажатый и буквально загнанный в угол Гром сдаваться им в руки явно не намерен, говорит спокойно, немного устало, реагирует на ласку, но язык тела и взгляд выдаёт его с головой.
В их отношениях обычно Серёжа тот, кто страдает от повышенной эмпатии, но, когда дело касается угадывания чувств по малейшим реакциям — тут Волкову нет равных (вообще-то теперь есть). И сейчас он смотрел Игорю в глаза, слушал его, и что бы тот ни говорил, как бы ни врал — он видел боль, что надёжно прописалась в его глазах.
Но Гром откровенничать не готов. Уже на следующий день он вновь пропадает с радаров, ныряя с головой в очередное задание, и снова будет слишком надеяться на себя самого, игнорируя командную работу, несмотря на все их предупреждения и просьбы. Очередная возможность остановить надвигающуюся бурю с треском разваливается в руках.
Волков понимает, что пахнет дымом — и экстренно достаёт на поверхность сознания всё, что успел пронаблюдать, и с ужасом внезапно осознаёт, как Игорь, что был всё время рядом, стал от них совершенно далёк. Даже когда он ещё не жил с ними, он был как будто ближе. Он говорил. Он рассказывал о себе. Олег чувствовал его.
Теперь нет.
Леденящее чувство пронизывает каждую клеточку тела, когда память услужливо подкидывает всё больше фрагментов прошлого, позволяя заметить, насколько же велика разница между тем, что было раньше и что происходит сейчас — Игорь больше не улыбается, всё меньше перекидывается с ними даже парой слов и всё реже заходит в башню после смен, предпочитая отсыпаться дома, а Олег с Серёжей всё чаще ловят себя на том, что понятия не имеют, как у него дела на самом деле.
Олег понимает единственную грубую и непростительную ошибку, которую он совершил. Промедлил.
Что было нужно действовать ещё тогда, когда он только заметил эту перемену в мужчине. Уделить тому время, расслабить хотя бы на минутку, встряхнуть и переключить. По себе же знает, как это может быть важно. И тут спасла бы любая мелочь — поддержка в лучшем, но при этом самом ненавязчивом её варианте.
А теперь момент упущен — Игорь встал на схему, стремительно скатываясь в депрессивный эпизод, успел выстроить вокруг себя стену, которую бывшему военному в одиночку не преодолеть, чтобы вставить майору мозги на место.
Ведь Игорь… Механизм испорченный, старый и ржавый.
Олег его починить
не сможет, даже если попытается.
Он же не хуже их разбит и поломан. Его душевное состояние такое же нестабильное, оно качается из стороны в сторону, подобно ненадёжному маятнику. И пусть почти за год отношений они его подлатали в этом слегка, но у всего же есть свои исключения. И его исключения — это его слабости, которые майор старательно прячет, скрывает, а ночами, один на один с собой, лелеет и бережно хранит.
В человеческом разговоре с Игорем Олег его
доломает окончательно — тут любая мелочь, кажется, может разрушить ржавый механизм, а он наверняка непроизвольно ткнëт пальцем или мордой в эти слабости, окончательно отбивая у мужчины желание возвращаться в их трио-отношения.
Рассказать Серёже страшно, но тот уже сам изводится — не слепой же, заметил, что всё катится в глубокую яму. Даже не так — выливается в грандиозный Пиздец с большой буквы.
— Олег, Сергей срочно просит вас спуститься к нему. — Вырывает из раздумий голос Марго. Волков непонимающе хмурится, но послушно идёт к лифту. Сердце тревожно сжимается, чует что-то плохое.
На их совместном этаже находит Разумовского, что едва ли не в истерике колотится. Тот, заслышав шаги, оборачивается к нему резким, каким-то одновременно импульсивным и ломано-неловким движением, прижимает к себе серый свитер, что принадлежит Грому.
— Вещи Игоря… Их почти не осталось! — надтреснуто сообщает он, срываясь на всхлип.
Волков губы поджимает — новость бьёт по голове обухом, обжигает по сердцу — подходит ближе, переступая разбросанные по полу вещи, и заглядывает в шкаф — действительно. Шмоток у майора и так было не много, но сейчас вообще почти ничего, и когда только успел?
— Кажется, у него проблемы помасштабнее Чумного Доктора… — на выдохе произносит он то, что уже обоим известно.
Миллиардер в ответ лишь взвывает не своим голосом, от которого по коже мурашки бегут, одной рукой себе в волосы зарывается, тянет их с силой, едва не плача. Волков обнимает его крепко, успокаивающе шепчет в рыжие локоны «ничего-ничего, разберёмся», а у самого в груди тяжестью наливается и каждый вздох будто отзывается болью.
Он действительно облажался.
***
Игорь молчит стоически на все их расспросы после пробуждения. Выслушивает лишь, смотря в глаза обречённо и устало, а потом и вовсе со вздохом опускает голову, принимаясь царапать ладонь ногтем, от чего они едва не ссорятся. Такое игнорирование раз за разом вместо вразумительного ответа заставляет Волкова раздражённо рычать наедине с собой и в порыве разносить спортзал, а Серёжу едва ли не волосы на голове рвать.
Вот ведь же. Гром весь в этом — ему проще закрыться, уйти, сбежать от них подальше, чем что-либо нормально объяснить. А у них варианты в головах у обоих уже самые разные: обидели, может, чем-то или что-то не нравится, а может майору просто надоело (о последнем они искренне стараются не думать).
И пока они варятся от недосказанности, Игорь тоже с ума по-своему сходит. Сгорает изнутри, кори́т себя, он же доставил столько проблем и переживаний. Но как сказать то, что чувствует, просто не знает — страшно. Эти чувства слишком громкие для эмоционального калеки. Но он так же прекрасно знал, что такие вещи не пройдут сами собой — для выхода из башни его партнерам нужно было услышать причину.
И чтобы хоть как-то унять внутреннюю боль, он решает сначала просто извиниться за доставленные неудобства и наконец попроситься на выход, что, кажется, не помогает.
Потому что на следующий же день его чуть ли не к стенке припирают, налегают с вопросами с удвоенной силой, едва снова не ссорятся, но в конце концов получают своё — Игорь всё выпаливает с ломким, отчаянным надрывом в голосе. Выпаливает, не в силах себя контролировать, о чём, возможно, пожалеет позже, когда отдышится и вспомнит.
— Да люблю, люблю я вас! Вы мне как воздух нужны уже! — Голос его дрожит, срывается на почти истерические ноты, хоть тот и пытается пока держаться. Мужчина прячет трясущиеся руки, прячет безумные глаза, в которых плещется мольба, испуг, искреннее нежелание уходить. Он начинает ходить по лофту взад-вперëд, будто маятник в старых часах или загнанное в клетку животное. — Я блять если вернусь в квартиру, то я ж там сдохну без вас! Но Вам-то я на кой хрен нужен? Вы друг у друга есть и всегда были!
Гром чувствует, как в глазах подозрительно щиплет, как слёзы собираются в уголках, а сердце заходится в бешеном ритме, грозясь порвать клетку из рёбер. Потому что, увы, но правда всё это. Если ж эти двое из его жизни исчезнут — кто ж его заново по кускам соберёт? Если Игорь без страха всё ещё он, то без работы уже никто. Если Игорь без работы всё ещё он, то без Разума с Волковым он уже пустое место. Жалкое, еле живое, безнадёжное.
Его буквально прорывает, рассказывает он сбивчиво, с перерывами на всхлипы, путано, но Серёжа с Олегом потихоньку разбираются в событиях и причинах его резкой перемены в отношении к ним. Понимают, что ему всё ещё сложно — сложно привыкнуть, что он тут не случайно, что он не лишний, не помеха, что у него действительно есть на них какие-то права, что его любовь не игра в одни ворота. Как и понимают то, что в тот момент он раздвинул створки раковины, снял броню, показал себя настоящего; доверяет им двоим буквально самую важную часть своей души и тела, совсем как щенок, подставляющий уязвимое брюхо: хочешь — погладь, а хочешь — пни с размаху. И большинство пинали, предавая, или просто делали больно другими способами. Отучили распахивать душу и доверять всем, кто подходит слишком близко.
Прощают, что из-за этого он теперь окружён шипами и недоверием.
Когда рассказ заканчивается, мужчина дрожа от них позорно закрыться пытается — горит весь от драмы, которую развёл, да и слова кажутся ему оглушительными, словно он признался в преступлении — но ни Разум, ни Волков ему это не дают, обнимая крепко с двух сторон. Осыпают мягкими поцелуями солёные от слёз губы, щёки, шепчут наперебой «дурак ты, Гром», хотя у самих глаза на мокром месте.
Их ещё буквально коротит от услышанного, от всех скрытых эмоций и чувств, что вышли вот так, в одно мгновение, но они, несмотря на это, дарят Грому несколько минут долгожданной близости, такой важной, такой нужной им всем.
***
После разговора выход из башни всё ещё заблокирован, потому что не в причине дело, а в том, что Игорю положены лечение и отдых, которые он явно бы не соблюдал, тут же попытавшись вернуться обратно на работу, несмотря на отпуск.
Да и куда его вообще отпустят после такого-то признания.
Он целыми днями слоняется по башне, избегая Олега, что явно задумал закормить его до отвала, Серёжи, с его расспросами про принятие витаминов. Каждый его день похож на предыдущий: сон, вкусная еда, таблетки, несколько часов бездельного созерцания города за окном, либо чтение книг, снова вкусная еда и свободное время вечером в компании партнёров за кино или разговорами, в которых он будто узнавал их заново — хотя и нового ничего по факту не открыл — и сон.
Игорь буквально сходит с ума от безделья и такого повышенного внимания к нему.
От последнего в особенности. Потому что если по поводу и без майор шевелить мозгами привык, то с проявлениями чувств и прикосновениями ему сложнее.
Раньше это как-то не особо ощущалось — потому что практически семьдесят пять процентов времени он был в работе — но сейчас особенно остро. Он словно заново учился ходить. Учился, что прикасаться, целовать, обнимать
можно и этого не нужно страшиться или же ждать какого-то определённого сигнала.
Серёжа с Олегом тоже учатся. Ещё сильнее поломать боятся, стараются починить. Шаг за шагом, медленно, постепенно, но уверенно они убивают его страх, пропитавший за долгие годы каждую клеточку, вытаскивают дрожь из рук, ведь кошмары всё ещё мучают по ночам, не желая отпустить так просто.
Показывают всеми возможными силами, что они одно целое, где одно без другого существовать не может.
И майор понимает, что легче. Кошмаров меньше, существовать спокойнее. Еще недавно любимых было так мало, что всё вокруг буквально звенело от пустоты. Теперь они — всё, что его окружает, все их чувства, практически всё их внимание — только ему (но это всё ещё жутко смущает). А Серёжа с Олегом никогда и не думали, насколько Игорь может быть неловко-ласковым: все его касания осторожны, словно боится причинить боль, словно до сих пор не уверен, действительно позволено ли ему это. Они радуются тихо, хотят чувствовать и видеть его таким почаще — расслабленным, спокойным и никуда не спешащим, не пытающимся выбить из кого-то информацию или бегущим кому-то на помощь. Игорь сейчас полностью принадлежит им.
Радуются тихо его успехам, когда замечают, как дистанция между ними постепенно уменьшается, и усердно стараются не давить, позволяя делать шаги навстречу в своём темпе.
И всё, что мучило Грома долгие, долгие месяцы, отходит, тает; растопленный лёд растекается по венам, принося приятную теплоту, любовь и жизнь. Но до полного финала остаётся лишь последний рубеж.
Отдаться им в постели.
Вот только решиться на открытое предложение так же страшно, как и рассказывать о своих чувствах, снах и переживаниях. Он понимает — ну, скажет и скажет, чего стесняться после всего, что между ними было, да и не считал он, что быть снизу как-то унизительно, просто…
Одна только мысль о том, что предстоит отдать контроль, сводит с ума. Это как в ледяную воду в сорокаградусный мороз нырять. Он будет полностью беззащитен — даже больше, чем в день, когда эмоциональную дамбу прорвало — и совершенно не знает, что делать с этой паникой. А лечение уже подходит к концу, рёбра почти зажили, и времени больше нет.
Поэтому Игорь решается поступить совсем не так, как привык. Никаких думай-думай, никакого анализа, предположений развития дальнейших событий. Только действие и полное принятие всего, что будет дальше. Поэтому, выловив момент в один из дней, когда мужчины не заняты, он решается:
— Я хочу попробовать.
Серёжа с Олегом непонимающе на него смотрят, и Игорь мгновенно каменеет. Становится не по себе от собственных же слов, что аж сердце заходится стуком с каждым новым глотком воздуха. Но он продолжает стоять перед ними, как солдат перед расстрелом. Даже руки по швам, лишь кулаки напряжённо сжаты.
— Что попробовать? — вставая с дивана, мягко уточняет Разумовский. Подходит к нему, заглядывает в глаза, будто пытаясь прочитать то, о чём он думает. Будто не понимает, что именно его слова значат. А может, действительно не понимает и стоило говорить проще.
— Закрепление урока. — сипит мужчина, чувствуя, как уши начинают гореть, словно их припекли утюгом. Всё его тело буквально немеет, но не ради этого он, чёрт возьми, столько измывался над собой.
Миллиардер несколько секунд обдумывает это, а затем его лицо светлеет.
— Ты готов?
— Морально, да, — «нихрена» тут же протестует голос в голове, но Гром надеется, что никто из партнёров его сомнения не видит.
Серёжа улыбается ободряюще, с толикой нежности, кладёт руки ему на плечи, прижимаясь так близко, что он может увидеть каждую веснушку на его лице, и целует в уголок губ так нежно и осторожно, будто боится спугнуть.
— Хороший наш… — шелестит он ему на ухо, — не надо себя заставлять, если пока не готов. Мы не будем напирать или настаивать, мы же хотим, чтобы тебе было хорошо. Поэтому… Ты точно уверен? — Игорь своему голосу не доверяет, тяжело сглатывая, особенно когда рыжий проводит носом по щеке, прикусывает шею под ухом, задевая кончики влажных после ванной волос, поэтому может лишь медленно кивнуть безмолвно.
Он
действительно хочет. И то ли от того, что его спрашивают о его желании, то ли от действий Серёжи — а может и всего вместе — противную, холодную тревогу окутывает что-то тёплое, ласковое. Что-то, чему он хочет довериться.
— Тогда я в душ, без меня не начинайте.
Разум на прощание гладит его кончиками пальцев по ладони и проскальзывает мимо, за спину, скрываясь за дверью, что негромко хлопает. Майор бесшумно втягивает воздух, пытаясь перевести дух.
— Ты всё ещё выглядишь так, будто сейчас сбежишь. — впервые за всё время подаёт голос Олег, тут же сменяя ушедшего. Надо же, Гром даже не заметил, когда тот подошёл.
Он облизывает губы, не решаясь смотреть Волкову в глаза — ага, как же, никто не заметил.
— Но я действительно готов. Попробовать. — медленно и задумчиво, будто впервые пробуя на вкус каждое слово, произносит он, на что мужчина растягивает губы в понимающей полуулыбке.
— Как скажешь. Но ты же понимаешь, что…
Майор кивает как бездумный болванчик, даже не дослушав вопроса. Он уже и так понимает, что ему донести пытались. Он знал, что согласился не на простой секс — он согласился именно на «закрепление урока».
Придерживаться своей недотактики, что с первых фраз начала трещать по швам, становится всё легче с каждым вздохом, на банальное «думай-думай» его тупо уже не хватает, он, скорее, больше не может, чем не хочет всё анализировать и предполагать.
Олег сдерживается от покачивания головой, притягивает мужчину ближе, шепчет ему на ухо, прося расслабиться, целует в висок, щёки, кончик носа и совсем невесомо касается обкусанных губ, будто не пытаясь делать намёк на что-то более серьёзное. Зарывается пальцами во вьющиеся от влаги пряди, а потом на контрасте сильно кусает в место, где шея переходит в плечо. Игорь взбрыкивает, рыча сквозь зубы скорее от неожиданности, чем от боли. Потому что боль — проходящая, он чувствовал её много раз.
Но все мысли становятся абсолютно лишними, когда чувства обостряются, сосредотачиваются на горячем языке, что исследует его рот, и ладонях, что оглаживают шею, тянут за волосы, не давая сбиться с ритма; борода у Олега жёсткая и немного царапающая, но не это важно. Важно то, что весь страх мгновенно уходит, как по волшебству, сменяется приятной истомой. Внутри становится тепло-тепло, хочется продлить это чувство.
Волков пропихивает язык, притирается ближе, чувствуя ответный шажок. Секунды наполняются слюной, сбившимся дыханием, волной взаимной нежности, узнавания, восстановившейся разом близости. После чего Игорь прислоняется лбом к его лбу, прикрывая веки. И выдыхает медленно, но одним разом.
Выпускает, будто, таким простым действием весь свой страх, неуверенность, вину.
— Умница. — шепчет ему наёмник, вновь мягко целуя, но в этот раз в уголок губ. Его руки перемещаются Грому на талию, поддевают края футболки, тянут те вверх. Игорю, если честно, вообще не хочется от него отстраняться, но он делает это ровно на секунду, чтобы позволить снять ненужную вещь, и тут же снова жмётся к его телу уже целиком.
У Олега пересыхает в горле, когда он обводит взглядом родные ключицы и чувствует, что сейчас умрёт от желания коснуться их губами. Так что он не отказывает себе — опускает голову и прижимается губами к выпирающей косточке. Игорь шумно сглатывает, пошатывается, а всё его тело натягивается, словно струна. Целует его в висок, дышать начинает глубже открытым ртом, когда губы сменяются проезжающимся языком, а затем и зубами — Олег прихватывает ими кожу, тянет слегка — по телу разливается тепло, отзвуки совместного дыхания отдаются жаром внизу живота.
Они слишком соскучились друг по другу, и это «слишком» сейчас очень заметно ощущается, заставляя тела дрожать от любого прикосновения.
— Думаю, можно приступать. Но сначала ответишь на пару вопросов. — произносит Волков, когда начинает чувствовать нарастающее чужое возбуждение. Берёт за руку, переплетает пальцы, чуть подталкивает, заставляя пятиться задом в сторону спальни.
Гром не кивает даже, лишь хмурится чуть непонимающе, когда слышит про вопросы, но подчиняется, приходит в движение, ничего не боясь, ведь его направляют. Абсолютное доверие.
— Не переживай. Они будут касаться только наших дальнейших действий в кровати. Ты не участвовал в наших сессиях, и мы не знаем пока, на что ты согласен, а на что нет. Ты согласен на похвалу? — у Олега глаза темнющие от возбуждения, хищные, прям под стать фамилии. Ему капец как идёт.
— Да.
Шаг за шагом, Игоря чуть тянут влево, чтобы не врезался в дверной проём. Ещё пара шагов, где-то позади уже должна быть кровать, но Гром лишь на наёмника смотрит, не смея взгляд отвести.
— Садись. Ты согласен на удержание?
Игорь послушно опускается — матрас под ним слегка прогибается.
— Согласен.
— Ты согласен на лёгкую порку? — в глазах мужчины за всё время появляется нерешительность, он сглатывает нервно, смотрит в сторону.
— Не ремнём. — шепчет наконец он. Передёргивает коротко плечами, жмурится.
Волков тут же крепко обхватывает его ладонями под икры, затаскивает на кровать, прокатывая по покрывалу и заставляя лечь. Прикусывает слегка за подбородок, отвлекает тем самым от неприятных воспоминаний про события одного из кошмаров.
— Рукой.
— …Согласен.
— Ты согласен на удушение? — мужчина уже догадывается об ответе, но всё равно задаёт вопрос. Им с Серёжей обязательно нужно знать заранее обо всех подводных камнях, чтобы случайно ничего не испортить.
— Нет. — так же шепчет Игорь. Олег тут же перемещается с подбородка на губы, накрывает их, сминая напористо.
— Вопросов больше нет. Теперь слушай внимательно. — прерывая поцелуй, произносит он Грому. Отстраняется, садясь на колени, медленными движениями принимается снимать с себя водолазку, довольствуясь тем, как майор к нему тут же взглядом приклеивается, — мы будем спрашивать тебя о твоём состоянии: если тебе хорошо и ты бы хотел продолжить, отвечай «зелёный», если ты хочешь что-то поменять или в чём-то не уверен, скажи «жёлтый». Если ты считаешь, что мы должны немедленно остановиться, произнеси «красный», не дожидаясь вопроса. На слова «остановитесь» и «пожалуйста, не надо» мы не среагируем. Ты понял?
Олег сознательно убирает из пунктов про запрет говорить без разрешения, что бывало частой практикой у них с Серёжей — с Игорем пока так нельзя, не дай бог опять кошмары вспомнит, где ему голос запрещали подавать.
— Понял. А касаться вас можно? — Гром поднимается к нему на локтях, облизываясь, склоняет голову вбок, разглядывая его тело под углом.
— Можно.
Не встречая сопротивления, майор тут же протягивает одну руку и осторожно касается пальцами его живота, оглаживает слегка, кивая самому себе. Олег обхватывает его предплечье кольцом и помогает. Ведёт выше, по жестким волоскам на груди, позволяет зацепить соски, что мгновенно твердеют.
А Игорь насмотреться будто не может, следит пристально, как грудь чуть приподнимается при каждом вдохе, прислушивается к спокойному ритму, но решает не задерживаться надолго на одном месте — пробирается, оглаживая шрамы, выше и выше, к шее, щеке. Олег ластится о руку, словно кот. Мягко перехватывает поудобнее ладонь, целует её тыльную сторону, касаясь каждой костяшки, проводит кончиками пальцев по мозолистой коже, отчего у Игоря сердце падает, как у подростка, в самый низ живота, пробивая сладкую пульсацию в паху.
Какое-то время они просто наслаждаются прикосновениями и близостью друг друга, обмениваются медленными ласками, отчего в комнате воцаряется особая атмосфера. Воздух электризуется, сплетаясь в эдакий кокон, полной особой интимности, в которой можно выпустить на волю всех тех скелетов, что обычно прячутся глубоко в шкафу.
— Красивые… — матрас прогибается под весом ещё одного человека. Серёжа рядом оказывается быстро, обжигает прикосновением, когда мягко гладит Игоря по плечу, спускается к свободно лежащей ладони, переплетает пальцы.
Мужчина к рыжему тянется, целует в кончики губ, вкладывая в этот жест всю свою чуткость и ласку.
Игоря теперь в четыре руки исследуют, трогают, ласкают, проходятся по чувствительным точкам именно в том темпе, который заставляет шипеть и материться сквозь зубы — на каждом затронутом сантиметре кожи остаётся невесомый холодок, от которого пробегают волны мурашек. Майор дышать тяжелее начинает, цепляется за партнёров, словно за якорь, крепко обвив плечи руками, но позволяет делать с собой всё что угодно.
Он совсем под ними тает, остаётся без сил соперничать или пытаться брать верх — тоска, вызванная долгой разлукой, медленно покидает сердце и превращается в обоюдную страсть.
Его так легко перевернуть на живот, он не пытается перехватить инициативу, не пытается что-то сделать в ответ, только подчиняется, чуть раздвигая ноги, позволяет стянуть штаны, под которыми, ожидаемо, ничего нет. Сознание у Грома чуть плывет, а тело кажется слегка отяжелевшим и полным тягучего удовольствия.
— Ты у нас сегодня такой тихий, покорный, — шёпот щекочет красные уши, и Игорь чуть отворачивает голову, этим жестом выдавая смущение. Он не понимает, как себя вести, что говорить и делать, обычно это они с Олегом вели, контролировали.
Но, в конце концов, это он провинился, и не ему теперь вести игру.
Гром слышит довольный хмык — мужчины умиляются немой покорности. Им приятно, когда он доверяется им полностью, отдаётся своим желаниям, и они становятся общими — и следующие сразу за ним прикосновения губ к середине спины, поцелуи по позвоночнику, лопаткам. Руки — Волка, Разума? — касаются талии, переходят на рёбра, пересчитывая — от худобы, до которой он довёл себя сам от нервов, не осталось и следа: под строгим контролем бывшего наёмника его тело быстро начало набирать вес, приобретать прежние очертания мышц — зажимают поочерëдно соски, ведут ниже и наконец накрывают вставший член, надрачивая, отчего дыхание становится поверхностным, а пульс пускается вскачь.
По телу расходится волна наслаждения, заставляя чуть выгнуться, подставляться, дрожа от нетерпения.
Когда раздаётся первый шлепок, Игорь не сразу понимает, не верит, что это произошло, возмущённо вздрагивая. Но ягодицу начинает покалывать — чёрт, это реально произошло. Его шлёпнули.
Сердце ухает, рука сжимает простынь и воздух со звуком выходит сквозь зубы, а губа прикусывается. Нет, он, конечно, согласился на порку, но не думал, что она начнётся вот так внезапно.
Второй шлепок приходится уже по другой половинке: звук смачный, но, разгораясь, боль не выходит за пределы терпимой. Либо Игорь уже совсем отбитый, что почти не ощущает ничего, кроме того, как пекут места ударов, либо настолько в шоке, что от столь смущающего действа его тело начинает дрожать крупно, руки хотят подогнуться, а колени разъехаться в стороны. Но Серёжа с Олежей крепко держат руками за бедра, вынуждают стоять, осыпая новыми и новыми несильными ударами.
— Игорь, — зовут его, — какой цвет?
У Игоря лицо горит от смущения вместе с ушами и шеей, ему стыдно, но это всё же:
— Зелёный.
Гром собственный голос не узнаёт — слишком низкий и хриплый от возбуждения; не видит, как от его звучания мужчины за спиной облизываются, едва сдерживаясь, и жалеют больше всего о том, что так же не видят его лица сейчас.
Серёжа ему запускает руку в волосы, мягкими движениями массирует кожу головы, попутно оставляя несколько поцелуев на доверчиво открытой, мощной спине, покрытой каплями пота и кривыми шрамами, чтобы вновь услышать едва слышное постанывание, которое майор пытается заглушить. «Восхитительно,» — думает рыжий, когда смотрит на покрасневшую кожу на родных бёдрах. Утром каждый след будет болезненным напоминанием о их любви и привязанности, но сейчас это — украшение для разнеженного тела.
Игорь хватает зубами кожу на предплечье, потому что он ощущает высокие вибрации, что застряли в глотке и тихими волнами прокатываются по языку, когда чей-то скользкий влажный палец преодолевает сопротивление мышц.
— Узкий какой… — Олег растягивает долго и аккуратно — Гром, конечно, к боли был привычен, но причинять её в постели казалось кощунством — но иногда не отказывает себе в садистском удовольствии слишком грубо двинуть пальцами, чтобы заставить почувствовать границу.
Внутри у него узко, безумно тесно, жарко, Волков готов сдохнуть от одного представления, что же он почувствует, когда войдёт в него полностью. Доведёт, заставит кусать губы и, наконец, позабыть обо всём, что находится за пределами спальни. — знаешь, Игорь, тебе действительно стоит запомнить, что с нами иногда можно не просто трахаться, но и по душам говорить.
Игорь всхлипывает, надрывно что-то мыча и невольно вскидывая бёдра навстречу: с каждым словом пальцы Олега скользят по костяшки, двигаются быстро, резко, задевая простату — недостаточно долго, чтобы кончить, но достаточно, чтобы мучить его снова и снова.
— Волче прав, товарищ майор. — Серёжа сдвигается, пересаживаясь ближе к его лицу, накрывает дрожащий кулак, что сжимает простыню. У Грома голова опущена, и рыжему очень хочется взять его за подбородок и посмотреть в глаза, растерянные и бегающие туда-сюда. Он думает об этом и не может отказать себе в том, чтобы осторожно, медленно поднять руку и пальцами невесомо погладить по колючей щеке. Мужчина громко сглатывает и вскидывается, смотрит снизу вверх, — вам действительно стоит говорить с нами. Давайте даже сейчас попробуем — какой цвет?
Игоря выгибает до хруста в пояснице и надломленных бровей. Хочется сдохнуть от чувства постоянных фрикций и родного тела сверху. От него же, кстати, с губ срываются редкие стоны удовольствия, а мозг отключается, наконец осознавая насколько серьёзно он влип, но это всё ещё:
— Зелёный.
— Умница. — Рыжий пальцами массирует за ухом, когда задницу снова обжигает ударом и проникновением нового пальца. — Говори с нами. Всегда. Мы ж не прогоним, помогли бы чем смогли, выслушали. Мы же тебя любим, Игорь. А ты нас?
Гром толком не слышит этих слов, но принимает их, впитывает, как губка, они спиралью застревают в больших полушариях мозга и крутятся там, как приевшаяся мелодия; «я тоже» хрипит в ответ.
Он дрожит всем телом, кусая губы, сжимает до побеления костяшек пальцев покрывало, и выгибается под ласками Волкова рук так, что у Серëжи перехватывает дыхание.
Красивый, совершенно утративший всю свою напускную серьёзность и грубость, с красными, словно выкрашенными помадой, истерзанными губами и слипшимися от слёз темными ресничками, Игорь выглядит так развратно, что его хочется помучать ещё немного.
Беда только в том, что они с Олежей сами себя этим мучают не меньше. А кончить, только войдя в подготовленное тело, совсем не хотелось.
— Волче, хватит. Меняемся.
Мужчина неожиданно рычит, ещё сильнее погружая пальцы в Игоря, придавливает простату, заставляя того взвыть и вздрогнуть.
Ему совсем не хочется куда-то сдвигаться — совсем как зверь, поймавший в клыки жертву. Он хочет быть первым, впиться зубами в солоноватую кожу и сжимать челюсти до крови.
Сжимать побелевшими пальцами родные бедра до красных следов, чтобы завтра синяки были.
Но он сдерживается. Преодолевает это дикое желание сделать подобное, лишь тянет рыжего на себя, рвано и агрессивно впивается поцелуем в губы.
Игорь под ними скулит, жмурится и тяжело дышит, облизывая пересохшие губы — старается удержаться на тонкой грани острого возбуждения, где-то между полной беспомощностью и сладким нежеланием сопротивляться. Сухая ткань раздражает слизистую, член трëтся по скомканной простыне, выпоротая жопа горит, по виску и загривку катятся капли испарины, дырка ноет от растяжения.
Серёжа ухмыляется, пристраиваясь сзади — на пробу проникает пальцами, что входят без проблем, заставляя майора лишь охнуть, подаваясь назад, в попытке насадиться глубже, и заменяет те членом.
Игорь мгновенно задыхается, когда головка преодолевает сопротивление мышц; ноги ещё выдерживают, но руки в локтях подламываются, и он заваливается вперёд, вынуждая Серëжу наклониться следом, чтобы член не выскользнул из горячего нутра. Рыжий жмурится довольно, и под веками темнота расплывается бурыми пятнами: неимоверно приятно, а разница их роста и комплекции возбуждает даже ещё сильнее — это, сука, невероятно, чувствовать всепоглощающую власть над тем, кто обычно на улицах Питера морды разбивает и кости ломает.
Хочется отодрать эту машину для убийств, чтобы ног не мог свести и сидеть завтра не мог, но он замирает, когда среди тяжёлого дыхания Гром теряет один-единственный тихий-тихий звук.
— Цвет, Игорь? — понимающе тут же интересуется Олег.
— З-зелёный. — Серёжа шепчет что-то успокаивающее, поглаживая майора по мокрой спине, затем входит дальше мучительно медленно, останавливаясь и давая привыкнуть к необычным ощущениям. Игорь скулит, цепляясь за Волкова, щекой рядом с его бёдрами устраивается.
Он судорожно старается дышать, но кислорода в голове катастрофически мало, и перед глазами всё плывет. Ему не больно, он хочет, очень хочет, но все равно весь сжимается, напрягается каждой мышцей.
Серёжа понимающе замедляется, приподнимает его таз, подстраивая под себя и подкладывая под бедра майору подушку, что Олег подсовывает, для его удобства. Первые толчки мягкие, постепенные, дразнящие даже.
Он берёт уверенно, но осторожно, почти бережно. Словно боится сломать тело, которое не раз бывало в драках.
Но постепенно он ускоряется, ложится на него всем телом, животом к спине; придавливает, продолжая работать бедрами. Гром в ответ на толчки разевает рот, как выброшенная на берег рыба, покусывает наволочку, шарит рукой, нащупывая ладонь Олежи, и сжимает её. Он кожей чувствует его острый, обволакивающий взгляд.
— Постони, Игорь. — просит мужчина, укладывая ладонь ему на макушку и загребая пальцами волосы. — не сдерживайся.
— Да, постони для нас, — добавляет Разумовский совсем хрипло. Он как будто был в огне, на пороге безумия, и единственной связью с жизнью был лишь Гром под ним. Это было словно во сне, после которых он просыпался и дрочил в душе, как подросток, только тепло Игоря было настоящим, как и его рваные вдохи, когда он пытался привыкнуть к ритмичным толчкам, наполняющим и растягивающим его.
Но рыжий даже и представить не мог, что мужчина будет настолько тихим — но это лишь подначивает, заводит ещё больше.
Заставляет двигаться в нём быстро, размашисто и рвано, так, что у разомлевшего Грома глаза до белков закатываются и он слушается, отпуская себя, срывается, не в силах совладать с эмоциями, но его собственный голос не слушается его, выдавая только похабный скулëж.
Эти звуки, как бальзам на душу, все предохранители будто разом слетают, Разумовский ускоряется, набирает темп, вдавливает мужчину в кровать, совсем не жалея — не может просто иначе, не вполсилы, когда под ним, наконец, лежит человек, которого он никогда не прекращал любить. Человек, который пытался вычеркнуть их с Волковым из своей жизни, потому что боялся. Боялся рассказать правду, потерять их, не хотел быть лишним.
Он наблюдает, как Игорь вытягивает голову, царапает Волкову бедро, дрожащей рукой накрывает его стоящий колом член. Проводит сначала немного резко, из-за чего бывший военный невольно рычит, но вскоре приспосабливается, синхронизируется, лишь с некоторой задержкой, с его толчками. Умница. Этого достаточно, чтобы Олег не кончил и при этом не мучился от того, что про него забыли, пока они тут наслаждаются.
Серёжа чувствует, что майору нужно ещё немного, и он дойдёт до финиша, кончив, но не позволяет ему этого. Он раз за разом прерывает, оттягивает тот момент, когда это случится, то пережимая ему член, то меняя ритм, то почти выходя из тела, чтобы не так сильно давить на простату. Гром от этого мычит недовольно, в порыве даже бьёт свободной рукой по покрывалу, на что получает лишь шлепок по заднице и приказ повторить, в чëм же он провинился.
Увы, финал накрывает миллиардера быстро. Он кончает прямо в Игоря, загоняя до конца, притягивает к себе Волкова, больше кусая за губу, чем целуя. Но одна рука всё ещё под Громом, не выпускает его член, пережимая, из-за чего тот скулит, прижимаясь лицом к бедру Волкова.
— Потерпи немного, мой хороший. — шепчут ему, — Кончишь вместе с Олегом. Ты ведь потерпишь, да? Хочешь кончить вместе с ним, когда он будет в тебе, мм?
— Хочу, хочу, хочу, — как в бреду, соглашаются с ним. Хотя, кажется, что Игорь вообще ничего не соображает больше и готов согласиться уже на что угодно.
Серëжа из него выскальзывает, смотрит на Волкова, в глазах которого видит гамму чувств из возбуждения и любви.
Кивает приглашающе, но тот внезапно ухмыляется и отрицательно качает головой.
А потом вдруг тянет Игоря на себя, заставляя приподняться, усаживает к себе на колени. Майор шатается, неловко цепляется ему за плечи, но руки его совсем не слушаются, из-за чего он валится ему на грудь.
— Я тебя видеть хочу. — Волче успокаивающе гладит между лопатками и оставляет влажный поцелуй ниже адамова яблока. У Грома совсем нет сил; сейчас он готов сделать всё, что угодно, лишь бы эта пытка закончилась и ему позволили кончить. Ему уже больно. Но стоп-слово проглатывается. И даже «жëлтый» не звучит.
Он мокрый абсолютно везде и растянут до такой степени, что, кажется, в него можно совершенно спокойно, не боясь навредить мягким тканям, загнать целый кулак.
Но наëмник нарочно медлит, делает всё с ужимом, не позволяя кончить, обвивает пальцами у основания одной рукой, а другой оглаживает бедро, чуть целует плечо.
— Тише, тише, мальчик, — Игорь издаёт какой-то неопределенный звук, будто всхлип и стон одновременно, и обмякает, утыкаясь ему в шею, судорожно втягивает воздух и постанывает, цепляясь за плечи, — вот так, умница, хороший.
— Хороший мальчик, — шепчет Серëжа, прижимаясь к спине и помогая направить член в мокрое от спермы и смазки нутро.
И для Игоря это последняя капля: силы стремительно покидают тело, коленки предательски разъезжаются в стороны, и он насаживается, принимая в себя весь член до конца.
На всю комнату раздаëтся даже не крик.
Вой.
Грома подбрасывает вверх и выгибает так, что его даже в четыре руки еле удерживают на месте. Он валится Олегу на плечо, продолжая голос срывать, ногтями проходятся резко по спине, и больше ничего не видит, потому что глаза неконтролируемо закатываются, а комната вокруг и вовсе размывается, отступая куда-то за грань.
Волков с Серëжей переглядываются, и взгляд у обоих одинаково
охуевший.
Разум рот приоткрывает, что-то беззвучно произнося по слогам, но Олег может лишь выдохнуть «ебать», пока сжимает бьющееся крупной дрожью тело. Он не ожидал подобного, что даже кончил — ему и так много не надо было, Игорь почти всю работу рукой сделал, но его так сильно сжали, что перед глазами аж звёздочки запрыгали.
Опомнившись, он мужчину пытается от плеча отцепить, но удаётся это лишь с помощью Серого, на грудь которого майор безвольно валится. Они с одурением разглядывают его мокрое от слëз лицо, стекающую по подбородку слюну.
— Ëбаный… — Гром только странно вздрагивает, будто его трясет в молчаливой истерике, а в его глазах полный ноль осмысленности. — Игорь?
Он не отвечает, и Олегу от этого стрëмно.
— Игорь? — судя по голосу Разума, не ему одному. — Блять…
Волков смотрит Грому между ног: хуй выглядит почти страшно, такой он красный и напряженный, огромный от прилившей крови.
— Помоги уложить. — мужчина пытается выйти из горячего нутра, но Игорь лишь снова взвывает и крепче мышцы сжимает, из-за чего он невольно рычит. Зажат, как в капкане. — Нет, стой, не получится.
— Доводи его! — рыжий едва на крик не срывается. — Я держу!
Отбрасывая лишние мысли, Олег смыкает руку на члене и всухую проводит ладонью пару раз. Ему кажется, что должно хватить, но на деле идут минуты, а оргазм всë не наступает.
— Олег!
— Не получается! Игорь! — Игорь не слышит, дышит поверхностно и рвано. Сука.
Волков думает быстро, мысли заменяют одна другую, играя в чехарду, как вдруг… Понимает.
Понимает, что нужно, и как сказать, чтобы вывести майора из этого состояния.
Или сделать ещё хуже.
— Заранее прости, — шепчет, вцепляясь ему в волосы, прижимая к себе, и практически рычит в ухо, приказывая: «Кончай».
Его голос — звенящая сталь.
Но главное — Игорь слушается, кончает: с плачем, надрывом, заряжая ему лбом в нос; дрожит, колотится, что аж вся кровать трясется, как будто они на водяном матрасе.
Олег терпит жгучую боль, перехватывает его за предплечья, держит. Со спины на Игоря наваливается Серëжа, помогая.
Белая, вязкая жидкость выплëскивается на живот, но он всё ещё продолжает водить по члену, вытягивая каждую последнюю каплю спермы, пока оргазм не оставляет Грома пустым, дрожащим месивом.
— К-кр… Кр… С-сный, — сипит Игорь, наконец среагировав и заваливаясь на бок.
Волков вздыхает с облегчением, когда чувствует расслабляющиеся мышцы. Тут же выходит из мужчины и укладывает на покрывало, на что тот лишь всхлипывает и подтягивает к себе ноги, мыча болезненно. Глаза у него мокрые, он весь красный, встрëпанный, напуганный, губы без остановки облизывает, но те так и остаются сухими.
— Серëг, воды принеси, он обезвожен. — наëмник договаривает уже в спину: рыжий, не дослушав, уже пулей летит из комнаты. — Игорь, не засыпай.
Гром не реагирует, лишь бегает невидящим взглядом, смаргивая слëзы, что скатываются по щекам, впитываются в ткань, судорожно дышит.
К нему прикасаться страшно. Да и Олег не знает, можно ли вообще после произошедшего, дозволено ли ему будет. В беспокойстве он даже про нос не вспоминает, что и так в порядке, раз кровь не течёт.
Серёжа появляется также быстро, как и исчез. Вода в стакане расплëскивается, оставляя следы на полу.
— Игорь-Игорь-Игорь, — шепчет, подползая. Руку протягивает, но замирает, так и не коснувшись. Тоже боится.
Даже его они никогда до подобного не доводили, хотя экспериментов было более чем достаточно.
Игорь тянется за стаканом сам. Его шатает, руки дрожат, Олег с Разумом негласно тянутся к нему, помогают напиться.
Игорь, закончив пить, глаза прикрывает, выдыхая медленно. В голове чëрный туман, а в теле слабость. Стакан из рук исчезает, чего он даже не замечает.
— Затрахали меня. — шепчет, — пиздец.
Они тянутся к нему, нерешительно, сомневаясь, но тот с готовностью подставляет губы. Поцелуи лёгкие, невесомые, нежные, они поочерёдно припадают, сменяя друг друга, без напора зализывают свежие ранки.
Понимающе укладываются рядом по бокам, когда Игорь их ладони нашаривает, тянет к себе, заваливаясь на спину.
Гладят ему предплечья, целуют пальцы, пока дыхание мужчины не выравнивается и тот не погружается в сон.
Любые разговоры сейчас были бы лишними.
***
Утро тяжёлое.
Игорь еле глаза разлепляет, а любое движение отдаёт болью в жопе.
Он выдыхает, проводя ладонью по лицу, будто это поможет как-то прогнать усталость.
Поднимается со стоном, выбираясь из хватки Серëжи, но далеко из постели не вылезает, так и замерев с одеялом на коленях. Губы, покрытые корочкой, облизывает, с невидящим взглядом зависает на долгие минуты, пяля в стену.
— Лежал бы, рано ещё. — шепчут ему.
Игорь заторможенно головой поводит, смотрит на севшего рядом Олега. Моргает медленно.
— Игорь? — с взволнованной интонацией зовёт наëмник, аккуратно прикасаясь к щеке. Гром к ладони прижимается, заваливается на бок, обратно в постель, укладывается под его тëплым боком. — Прости.
Преодолевая утреннюю негу, что будто превратила каждую кость в его теле в желе, он хмурится непонимающе.
— За вчера. Мы переборщили.
Игорь качает головой отрицательно. Он молчит, хотя говорить — сипло — наверняка может, просто не хочет. Он не обиделся, ему хорошо, он расслаблен и просто не хочет даже губ разомкнуть.
— И меня прости. Я ведь видел всë. Как ты отдаляешься. И тот день, когда тебе кошмар приснился. Я проснулся тогда, но… Тебя не вытащил. Сам не знаю почему. Идиот. И…
Неуверенность слов горьким привкусом наполняет рот, и Гром ладонь с трудом отрывает от покрывала, накрывая родные губы. Попадает, правда, не с первого раза, мажет по носу.
— Ты бы ничего не исправил, только бы хуже сделал. Это ж у меня в башке. — язык совсем немного заплетается, и голос безбожно хрипит. Сорвал. — а так порешали всё. И урок я запомнил.
Улыбка идиотская на лице невольно расплывается, но тут же сменяется болезненной гримасой, когда корочки трескаются, кровоточа.
— Иди сюда, Волче.
Он целует первым, притягивая к себе за волосы. Нежно, с любовью. Трëтся носом о щëку, целует снова — крепко, со сквозящей в движениях языка благодарностью.
Олег улыбается облегчённо, приподнимается слегка, тянется через него, дотягиваясь до Серëжи. Подтягивает того ближе к спине Игоря за руку, лично укладывает ту ему на грудь, позволяя переплести пальцы. Поправляет одеяло, когда возвращается на своё место, откидываясь на подушку.
А потом, не разрывая зрительного контакта, ладонь свободную находит, сжимая.
Игорь, замерший ещё с начала его действий, выдыхает удивлённо, губу израненную закусывает. Глаза у него снова влажными становятся, но он не плачет. Понимает всё без слов.
Позволяет себе наслаждаться моментом и отпустить сожаления об испорченном и неисправленном.
Ведь жить больше не надо. Жить — хочется.
