Мило

Вновь ощутив ежегодное всепоглощающее чувство неизбежности апокалипсиса в преддверии очередного учебного года, я ответила на неожиданный звонок Милы. И, пожалуй, кроме "Э-э-э-э-э-э…", я сначала и не нашлась что ответить. Вроде бы хвалю себя сама периодически то за молчание, то за красноречие, но вот и такое бывает. Залысины декана с тонзурой встретиться не успели из-за ковида, но жизнь его не покинула, хвала небесам. Зато почуяв, вероятно, современные тенденции, высший эшелон власти в лице ректора дал добро ему на длительный отпуск для восстановления с сохранением всего того, что положено достопочтимым звездам из сферы образования и науки. Слово саббатикал Мила не вспомнила, но, мне кажется, я на расстоянии уловила её кивки после моего уточнения и вопроса, стоит ли её поздравлять с должностью исполняющей обязанности декана психфака или лучше не надо. — Исполняющего, — автоматически поправила меня Людмила Германовна, проигнорировав мою шутейку, хотя к феминитивам у неё никаких претензий ранее не было. То, насколько она была насторожена и явно утомлена происходящим, скрыть не представлялось возможным. Я не стала отказываться от административной должности на побегушках вместо того самого Павлика, секретаря "пополам" с деканом, которому внезапно отдали мои часы по гендерной и дифференциальной психологии. Магистр, чё? Такой хороший мальчик же. Ну это я злословлю, скоро будет понятно, наверное, чей он. Меня волновали только педагогический отпуск, который потенциально сокращался с двух месяцев до двадцати восьми дней, и неспособность изображать секретаря-референта во время пар и лекций без хроноворота. Мила же поведала, что ей критически нужен свой надежный человек с хорошим слухом под боком в серпентарии со всё более сгущающимися красками, поскольку дополнением к должности И.О. на место Павлика, который, бедняжечка такой, справлялся неясно с чем за двоих, помимо меня была приведена чуть ли не за руку аж самой кадровичкой такая же точно чья-то Изольда. Мила воинственно отметила, что кофе себе сварить она в состоянии и читать документы, прежде чем ставить визу, тоже. Дальше она говорила уже театральным шепотом, отчего мне, если честно, захотелось ржать, но я сдерживалась, исключительно потому что подобные интриги меня давно перестали интересовать, у меня для них кровного родства не хватало и карьерной жадности, а для Людмилы Германовны они были и шансом, и потенциальным геморроем, если что-то пойдет не так, и явно очень воодушевляющим событием, вопреки идущему бонусом неврозу. Судя по всему, Изольда, пока без отчества, вызывала в ней бурю подозрений, раз отказаться от её участия никаким образом не удавалось, а фамилия не говорила ни о чем. Я приняла спокойно, что то была подсадная утка, но и не подумала спросить о причитавшихся мне теперь деньгах. Кстати, зря. Можно было бы перестать размышлять о сдаче кровных квадратных метров прямо здесь и сейчас и начинать откладывать хотя бы на тот же Сочи. Что не могло не радовать в принципе, потому что на тот момент я и вспомнить не могла, когда была там последний раз. А ещё прямо накануне первого сентября семья возжелала моего присутствия, дабы отметить очередную годовщину успешного замужества моего сводного брата. Именно замужества, поскольку принцессой в этих отношениях явно был он. Демонстративно предлагая мне привезенный из Абхазии, заменившей ему привычную Италию, дамский коньяк и похихикивая, он патетично разглагольствовал на тему того, кто и почему меня замуж не взял и не возьмёт, а я молчала и радовалась, что мы не родные по крови и мне с ним наследство не делить, а потом практически ментально оргазмировала, когда его благоверная позвала Илюшу фразой: "Иди ко мне!". И пусть фанаткой "Алисы" мне даже в юности стать не довелось, в моей голове с непередаваемой интонацией следом за нею "Ко мне!" пропел уже Костя Кинчев. Все бухали, как будто не лето кончается, а как минимум близится реальный конец света, и напивались за тех, кто не приехал, ограничивая социальные контакты. А может, просто буднично пили, а я уже пьянство вокруг развидеть не могла. Как звёздное небо над головой, ну и моральный закон внутри нас. Ещё несколько раз я услышала цитату Чехова про некурящих и непьющих сволочей. Понимание и принятие — совсем не про нашу семью, но рука моя была тверда. Посему, отдав дочерний долг, правда, без поцелуя в лоб, я отчалила, надеясь на новую встречу не раньше Нового года. Просто так ведь в психологи не идут, да и в любые помогающие профессии. Мой супервизор как-то завела разговор, что с токсичной родней иногда правильнее не поддерживать общение, но частично на тот момент я уже так и сделала. И она, безусловно, права. Вне всяких сомнений. Утро первого сентября было милым благодаря видеопоздравлению от нашего студенческого театра и отсутствию лично у меня пар. А ещё я лицом к лицу столкнулась с Изольдой Ингваровной, которая прямо настаивала, чтобы её называли по имени, повторив это с небольшим интервалом дважды. Я пожала плечами, сказав о'кей, но она осталась напряженной, несмотря на всё моё дружелюбие. И белая баска её парадного пиджака воинственно топорщилась при каждом подъеме. Мила вызвала меня к себе на кофе, приподняв бровь, мигнула в сторону двери, ожидая подтверждения своим сомнениям, но мне нечем было её поддерживать. Во всяком случае, пока. Ко мне вернулось счастье курировать курсовые и быть научным консультантом для её дипломников. Разумеется, у Милы на них уже не хватало сил. И к ноябрю я заметила, насколько она зашивается, но моих комментариев о целесообразности этих войн она слышать не хотела, хотя регулярно звала меня посидеть и побыть рядом. Иногда мне даже казалось, что других должностных обязанностей у меня и нет. Про себя я шутила, что наконец достигла того уровня, когда ходишь на работу, чтобы пить там чай. Но шутки шутками, Мила берегла не только своё душевное равновесие, но и моё. Павлик, к которому у меня не было никакого негатива, скоро обратился ко мне за рабочей программой, как к более опытной и авторитетной коллеге и предшественнице. Предполагаю, что всепоглощающего счастья от ведения ранее бывших моими дисциплин он не получил и был честно не так готов к происходящему, как прежде виделось. А я застыла в недоумении после его просьбы поделиться. Обещала подумать. И не поделилась. Сказала, что мои данные устарели. Мир стремительно меняется. Молодым — дорогу. Ничего личного. Иногда, кстати, мне было больно на Милу смотреть. После очередной летучки с новыми планами по неизбежной аккредитации её расфокусированный взгляд был устремлен в никуда, а я массировала плечи под по-шотландски клетчатым пончо и молча ностальгировала. Она будто отмерла минут через пятнадцать и сказала, что, пожалуй, возьмет-таки отпуск прямо в конце декабря. И будь что будет. И ещё что я зря вожу дружбу с той тёмной лошадкой. Я, отметив, что она ожила, не могла не выпендриться и не спросить, не ревность ли это. Мила отмахнулась, но уже с привычной улыбкой на лице. Кафедра и деканат не то чтобы интенсивно, но с некой периодичностью дружили против новенькой, сделав выводы, что это девочка ректоратская, а я, вопреки очевидному выбору стороны в этом противостоянии, трезво оценивала Изольду как гиперответственную сотрудницу и отнюдь не дуру. Она корпела над документацией, делала замечания по делу, оставалась сверхурочно, параллельно выполняя поручения первого проректора, и, не ходя на летучки, мастерски предсказывала "будущее". А ещё она немного расслабилась ближе к снова отменённому новогоднему корпоративу, несмотря на списки вакцинировавшихся, наряжая плечом к плечу со мной нашу общую приемную. Я придерживала её стул без каких-либо задних мыслей, когда она всё-таки оступилась на нём, увлекшись мишурой, и махнула прямо в мои объятия, подворачивая ногу. Ей было определенно больно, есть такие люди, у которых на лице всё написано и не надо никаких гороскопов и тайных знаний из отдела поп-психологии в книжном, но при этом покраснела она будто бы и не от сдерживания боли. Я не могла выпустить её из рук, молча, хотя, наверное, стоило ахать, охать и причитать, ещё и давала на себя опереться и пережить момент, когда в кабинет, не стучась, бодро влетела Сашка. Обошлось без комментариев на месте, освободившись от объятий и держась за моё плечо, Изольда допрыгала до своего кресла, после чего отказалась от дальнейшей помощи, хотя получила пакет со льдом из холодильника в подсобке. Судя по всему, ей ужасно хотелось побыть одной, и я вслед за Сашкой, накинув пуховик, зашла в лифт, чтобы поболтать уже на улице без лишних ушей, пока та курит. — Я даже забыла, что хотела рассказать, — затянувшись, поведала Сашка, — потому что захожу я, значит, к тебе, а ты смотришь этой рыбе в лицо, крепко держишь её при этом прямо за жопу, а у неё рот открыт, будто она в порно снимается. — Почему рыбе? — удивленно спросила я. — То есть то, что ты за жопу её держала, тебя не смущает? — вопросом на вопрос ответила Сашка, но при этом открыто смеясь. — Или я чего-то не знаю о тебе? — продолжала она, делая новую затяжку. И я смолчала, надеюсь, достаточно загадочно, почему-то, где были мои руки во время того самого падения, я и не думала отслеживать, поймала и поймала, как смогла. Не говоря уж о порно. — Рыба — потому что вся она какая-то холодная и отстраненная. И глаза у неё навыкате, — пояснила Сашка. А я думала, что несмотря на вечно голодный глаз, особенно и не присматривалась до этого к внешности и достоинствам своей коллеги по кабинету, по достоинству оценив только внутренний мир. — Вспомнила! — перебив мои мысли, чуть ли не подпрыгивая, воскликнула Сашка, прикуривая вторую сигарету. — Германовна будет в ужасе, я тебе говорю, к нам Вербова восстанавливается. Приёмка сегодня передала свой пламенный привет. — Не помню такую, — без энтузиазма ответила я. — Почти в каждой группе есть свой особенный студент. — Значит, ты с ней просто не общалась, — уверенно заявила Сашка. — Но странно, что даже не слышала. И это было именно так. Мила, не усидевшая дома по причине перенесенных, ради блага студентов, экзаменов и зачетов, от этой новости аж закатила глаза. Она казалась посвежевшей и дружелюбной по отношению ко всем в преддверии новогодних праздников, пояснив, что Вербову не стоит и пытаться комментировать, раз у мамы с папой ещё хватает денег и нервов оплачивать её восстановления. — А тебе она даже понравиться может, — передавая мне кофе, предположила Мила, — пока горит от несправедливости в жестоком нелиберальном мире. — Вряд ли, — усмехнулась я и не представляя себе даже, насколько пророческими окажутся её слова. У меня были разные студенты, достижениями и работами некоторых я искренне гордилась, как своими. Но на этом месте я и не думала привязываться и не делала никаких попыток даже дружить. Упаси господь. Глубокие, романтические и другого рода интимные отношения меня в этом круге никогда не прельщали, хотя за любителями среди коллег далеко ходить и не надо было. Этика нигде особенно не служила барьером, к сожалению. Нет-нет да кто-то из преподов нравился студентам/студенткам, и романы действительно случались. Вот только Мила и не предполагала под словом "понравится" всё то, что я смогла почувствовать к Вербовой Сабине.