Темнота. Всепоглощающая и ужасающая, она не дает свободно вздохнуть, железным обручем сковывая грудь, пронизывает сердце и душу колючей проволокой страха, заставляя буквально содрогаться от нахлынувшего чувства отчаяния и безысходности.
Здесь безумно сыро. Старые, почерневшие от влаги стены у потолка покрыты плесенью. А каменный пол настолько холодный, что и без того еле бьющееся сердце почти замирает, не желая дальше работать в таких условиях.
Пахнет грязью, какой-то гнилью и… кровью. Этот запах повсюду. Он проник глубоко в лёгкие, и кажется, что даже въелся под кожу, мешая свободно вздохнуть и вызывая рвотные позывы.
Хотя… Эти лёгкие уже всё равно почти не дышат.
Сколько ударов по животу и рёбрам нанесли эти изверги, именующие себя «несущими правосудие»? Уже и не вспомнить…
А они били, не переставая, пинали ногами, не оставляя без внимания живот, рёбра, спину, голову, чтобы во что бы ты ни стало докопаться до «истины», выбить из этой бедной, искалеченной души признания в её грехах. Тогда они ещё не знали, что все их попытки и зверства напрасны, а ответов и признаний они ни за что не получат.
В наказание за молчание они бросили израненное тело на холодный пол, заперев двери на все замки и предусмотрительно унеся с собой факелы, чтобы и без того мрачная темница утонула во мраке. Этим лицемерам даже в голову не пришло, что бедолага не отвечает на их вопросы не от упрямства и гордыни, а из-за нескончаемого потока душераздирающих криков, от которых, казалось, содрогаются стены. А когда голос осип настолько, что из груди бедняги вырывались только слабые гортанные хрипы, на смену крикам пришла кровь. Она так и хлынула изо рта, оставляя неприятный металлический привкус. Но несчастной душе после второго сломанного ребра было уже всё равно. Она не слышала ни криков, ни угроз, ни проклятий. Все мысли в голове мгновенно спутались. Хотелось только одного: поскорее умереть, ибо лишь тогда все муки прекратятся.
Как было бы славно попасть в прекрасные райские сады, пройтись по дорожках, что обсажены вековыми плодовыми деревьями, и вдыхать аромат свежих цветов. Но попадёт ли душа, обвинённая в ереси, в Рай? Или она навечно обречена скитаться по свету, не находя тихой гавани долгожданного спокойствия?..
Сколько лежит полуживое, почти бессознательное тело на полу, истекая кровью? Сколько прошло часов этой напряжённой тишины? По ощущениям, минула целая вечность…
И вдруг тяжёлый вздох прорезал тишину подземелья. За ним последовало несколько болезненных всхлипов и хрипов. Дрожа, с трудом опираясь на багровые локти, несчастный заключённый всё-таки смог приподняться, чтобы, тяжело сопя, подползти к стене и опереться на неё спиной. Так стало сразу легче дышать, а в голове снова в безудержном ритме закрутился водоворот мыслей. Убрав со лба мокрые пряди (уже остатки) засоленных волос, маленькая и худенькая фигурка попыталась осмотреть своё временное и, скорее всего, последнее пристанище уже привыкшими к темноте глазами. Нет окон, чтобы даже взглянуть через решётку на клочок неба, нет света, а двери заперты. Слабой, почти мёртвой девушке ни за что их не открыть.
«Не девушка — ведьма», — пронеслось в помутненном рассудке.
«Меня обвинили в пособничестве Дьяволу, меня посчитали грязной шлюхой, согревающей постель чудовищу».
Женщина сама не заметила, как произнесла это вслух. Нет, она не плакала, последние слёзы высохли ещё по дороге в это злосчастное место. Эти слова прозвучали с полным смирением, как констатация факта. Сил на борьбу и сопротивление больше не было. Хотелось только, чтобы этот кошмар поскорее закончился. Что будет с ней дальше — просто и очевидно. Её ждёт смерть. Но что будет с Ним?.. Как отреагирует Он, узнав, где Его самое ценное сокровище? Что Он сделает, когда поймёт, что Его свет души навеки погас, так и не успев согреть Его своим теплом?..
«Боже! Пусть Он простит их! Пусть не ищет мести! Боже! Помоги ему!» — кричала внутри израненная душа.
«Ничего не прошу для себя, я готова хоть до конца времён гореть в адском огне, но пусть Он сможет жить дальше, пусть Он простит…» — тихо прошептали искусанные уста.
«Пусть простит…»
Страх. Отныне именно он царствует в этой темнице, лишённой малейшего лучика солнечного света. Теперь он неотъемлемая часть её существования. Даже зная свою судьбу, она боится, надеется, что это просто страшный сон. Но нет. Вот уже противно загремели тяжёлые двери. Забытый луч света от факелов неприятно резанул по уже привычной темноте. Тьма напоминала о Нём…
— Что, очнулась, грязная шавка! Сейчас тебе самое время помолиться, — мерзкий хохот эхом отозвался от сырых стен.
— Сегодня твой последний рассвет, — грубо припечатал второй голос.
Стражники схватили цепи и потащили к выходу тяжело дышащую девушку. Её грязное и влажное платье противно липло к коже, очерчивая изгибы некогда нежного и такого чувствительного женского тела, которое было не готово к пыткам и избиению. А кандалы, сжимающие запястья, были настолько тесными, что под ними даже не заживали разодранные в кровь руки. И теперь каждое движение вызывало дикую, ни с чем несравнимую боль, ведь ничто не мешало шершавому ржавому железу разрывать до мяса некогда нежные белоснежные руки.
И вот она уже одна. В крови. Перед толпой, готовой прямо сейчас наброситься на неё и разорвать на куски. Но девушка на них даже не смотрит, пустым взглядом скользя по серому небу. Её голову занимает лишь одна единственная мысль, набатом отзываясь в сознании: «Великий Аллах, забери мою грешную душу, сделай всё, что хочешь, но пусть месть не застелет Ему глаза, ибо впереди Его ждёт ещё очень долгий и тернистый путь. Пусть священный Коран станет для него путеводной звездой, а благородное сердце не покроется злобой и беспросветной яростью, ибо ещё тысячи подданных уповают на Его милосердие. Пусть огни Мекки и Медины будут освещать Ему дорогу к прощению, ибо не хочу, чтобы Он мстил им… Они просто не ведают, что творят…»
Сейчас, покинув темницу и проходя мимо беснующейся толпы, что ожидала зрелища, девушка впервые за последние несколько лет решила, пусть и в мыслях, но обратиться не к Богу православных, чьи ряды она пополнила, а к отцу своих предков, давно забытому ею Аллаху, на милость которого бедняжка перестала надеяться ещё давным-давно…
Посиневшие губы без устали шептали молитвы на родном языке, совершенно не стесняясь внимания окружающих любопытных глаз.
«Они думают, что я ведьма. Нарекли демоном в человеческом обличье и наивно полагают, что мне ведомы тайные заклятия. Возможно, они даже думают, что сейчас я шепчу слова, молясь Дьяволу и прося его о помощи… Что ж… Я не стану их разочаровывать…» — с горечью и тоской пронеслось в затуманенной болью голове.
И вот она одна посреди площади, привязанная к деревянному столбу и смиренно ждущая наказание.
Гул воронья, кружащегося над старой городской ратушей, порой перекрывает выкрики толпы. Птицы — вестники её скорой кончины. Они — знамение, показывающее, что её дни сочтены, а жизненные силы, словно песок, просачиваются сквозь пальцы.
— Подсудимая Елена… — голос священника, раздавшийся из-за трибуны, на мгновение оглушает, заставляя до боли напрячь слух, пытаясь по крупицам собрать информацию, — обвиняемая в тяжких грехах перед Богом и людьми, признаётся виновной в колдовстве, пособничестве Сатане и помощи нечистым силам. Своими лживыми речами она искушала честных людей веры православной, а действиями, неугодными Богу и святой церкви, она очернила всё Христианство и имя великой Церкви. За эти и прочие злодеяния она приговаривается к смертной казни. Обвиняемая Елена, покайтесь в содеянном и назовите имена детей Дьявола, признайтесь, выдайте его верных слуг. И тогда вам будет даровано прощение. Ибо святая церковь не отвергает тех, кто готов вернуться в её лоно. Покайся, дитя…
Наконец отец Кирилл замолчал. Он говорил без эмоций свою заученную фразу. Елена слишком хорошо знала, что ждёт тех, чьи имена она может назвать. И просто прилюдной казнью они не отделаются. Она молчала и будет молчать. Она не обвинит Его в злодеяниях. Не даст церкви законного права казнить всех тех, кто Ему ещё дорог… Она не станет свидетельствовать против Него. Кто угодно, но не она.
— Покайтесь! — прогремел сухой голос над площадью.
— Неужели не понимаешь, что в противном случае тебя ждёт смерть?! — голос отца Кирилла начал наполняться плохо скрываемым раздражением и злостью.
«Я уже мертва!» — кричала истерзанная в клочья душа.
Молчание. Вызов в ясных прекрасных глазах. Кажется, что заглянув в них можно утонуть и кануть без шанса на спасение. Но никто из её палачей даже не дрогнул под её гордым, наполненным жалостью к каждому из них взглядом.
— Что ж, последнее слово колдунье, — сквозь зубы злобно процедил отец Кирилл, почти плюясь ядом своих слов.
— Да простят вам грехи ваши, как я простила их вам, — слетело с искусанных губ, — если ваша церковь не проводит честный суд при свидетелях, а основывается на грязной клевете и просто так, без угрызения совести ведёт ни в чём не повинную душу на эшафот, то я не признаю такую церковь!
Всё… Это конец. Последние слова были словно спусковым крючком. Они стали последней каплей в море их терпения. Теперь ведьма взойдёт на свой костёр… Крики. Люди кидают в неё камни, какие-то овощи и даже скомканную мягкую глину. Это безумие. Можно подумать, что ей и так мало боли. Но все будто сошли с ума.
Безумие…
А всего через мгновение огонь уже охватил все дрова под ногами девушки. Всё стихло. Теперь слышится лишь треск сгорающего дерева и тяжёлое дыхание обессиленной девушки. Но уже через несколько секунд… Истошный женский крик оглушил всех собравшихся на этой чёртовой площади. Кажется, что даже кровь на мгновение застыла в жилах. Люди словно только сейчас поняли, где они находятся. Но было поздно что-то исправлять. Безжалостные языки пламени огненными лепестками окутали Его самый прекрасный цветок, не намереваясь отпускать такое ценное сокровище из своих объятий. Нескончаемые потоки криков, болезненные всхлипы и вздохи… Всё это смешалось воедино, окружая присутствующих липкой паутиной ужаса и страха.
В последние минуты своей недолгой жизни, когда почерневшее, обугленное тело ещё не успел покинуть разум, Елена с болью вспомнила прошедшие дни, в очередной раз (правда уже в самый последний) заставляя хрупкое любящее сердце обливаться кровью.
«Прости меня, любовь моя… И… Прости их…»
Семь лет назад. 1447 год.
Дворец Османского султана в Эдирне.
Жарко. Душно. Такое ощущение, что тебя сжигают заживо. Но он уже привык. Ещё бы… Это проклятое восточное солнце одинаково неистово печёт его каждый день вот уже на протяжении долгих трёх лет. Кажется, что даже воздух здесь не несёт долгожданной прохлады. Такой же знойный и сухой, как и всё здесь. В этом Османском Аду. От этой горькой правды хочется кричать, да так, чтобы земля содрогалась, а ненавистная чужбина провалилась как можно глубже и сгорела в раскаленной магме.
«Всё это несбыточные, пустые мечты, глупец, прошло уже больше тысячи дней и ночей, а ты всё никак не смиришься… Сколько можно лелеять в сердце глупую надежду на скорейшее возвращение?! Смирись, смирись, смирись! Таков твой удел! Вот уже столько лет ты безродный вассал, жалкий пленник, ничтожный раб султана. Таким ты и будешь до самой смерти, таким тебя запомнят потомки, таким тебя увековечат в истории. Грязный османский пёс! А теперь ещё и сирота! И плевать, что от осознания этого хочется выть, грызть глотки проклятым врагам! Твой удел — смирение! Живи с этим как хочешь, а лучше забудь, выжги боль из сердца. Бесхребетному сосунку здесь не выжить. И ты это знаешь, Басараб! Только ледяное сердце в каменных оковах может пережить знойный турецкий день. Только чёрствая и жестокая душа не сломится под натиском твоих «господ». Закройся от мира, ибо этот свет больше не для тебя. В мире, где каждый третий — лжец и предатель, тебе нет места. Твоя честность и порядочность никому не нужны. Растопчут! Нет. Тебя уже растоптали, идиот!» — бесконечный поток горьких мыслей, пропитанных лютой ненавистью, прожигал душу, заставлял изнывать от боли сердце осиротевшего юноши.
Брат, отец, приближённые и верные слуги… Всё они сгорели под пламенными ударами венгров. Его ждёт точно такая же участь. Это его рок. Судьба. А от неё, как известно, не убежать. Чёрт! Как же плохо. Хочется добровольно залезть в петлю или броситься под лошадь. Но он не может. Просто не имеет права. Причина проста. Это Раду. Что останется делать маленькому ребенку, если последний его родной человек оставит этот подлунный мир и отправится прямиком на суд Божий? Именно этот вопрос заставляет несчастного пленника сжать кулаки до белых костяшек и закусить щеку до крови. Всё лишь для того, чтобы не сорваться, не нагрубить повелителю и не лишиться головы. Всё, чтобы сохранить на лице напускное равнодушие, поддержать маску.
«Жалкий актеришка, — издевается подсознание, — Да ты посмотри только на себя, герой».
Столько мыслей. Голова и так ходит кругом…
«Так ещё и это проклятое солнце! Жара. Моё дело дрянь! Да будьте вы прокляты все! Поганые османы! Ещё и Аслан куда-то запропастился?» — не унимался Басараб.
«Боюсь, что мою боль и тоску больше не успокоит ни одна девушка из борделя «Красная роза». Ни один бокал вина не утолит мою жажду мести и правосудия. Только враги, принявшие смерть от моего меча. Только они принесут временное успокоение», — так думал молодой брюнет, который уже минут пятнадцать ждал на конюшне опаздывающего друга, что должен был наконец объяснить ему, что здесь, чёрт возьми, происходит!
С самого утра во дворце какой-то ужасный переполох. Все куда-то спешат. Что-то моют, чистят и натирают до блеска. А с кухни доносится аромат свежих сладостей и других лакомств.
«От сладкого у деток зоркие глазки», — и вновь в голове воспоминания об этих предателях. От злости юноша до скрежета стиснул зубы, удивляясь тому, как они не раскрошились от такой силы.
И вот за поворотом наконец-то появилась знакомая рыжая макушка.
— Влад! Ты уже здесь?! Надеюсь, встреча с Повелителем прошла гладко? Ты не видел часом ходжама Мустафу? У меня для него просто важная новость. А ты проверял Гедже? Как там эта несносная кобылица? — слишком радостный и счастливый Аслан засыпал Влада вопросами, даже не дожидаясь ответов.
«Что же тебя так обрадовало?» — пронеслось в голове у Влада.
— Короче, дружище, тут такое… – весёлый Аслан был слишком увлечён рассказом, чтобы и в без того угрюмом друге разглядеть плохо скрываемые новые боль и обиду.
Из общего бреда юноша понял, что во дворец прибывает четвёртый сын падишаха Мехмед, а вместе с ним и его единственная племянница. К слову, старая подруга Аслана. До отъезда её семьи из Эдирне она была очень близка с этим рыжим чертёнком, ну, это если верить словам самого Аслана.
— Ты это зря не хмурься раньше времени. Лале-Султан — особенная. Она не такая как здешние девицы. Она безумно чуткая, добрая и милая. А как она была умна! Я уверен, что сейчас она затмит по знаниям многих юношей в нашем классе. А как она была красива! Просто ослепительна! Это тебе не Нурай-хатун со своим нескладным характером. Лале — настоящий цветочек из сада. И всё так старательно готовятся к приезду её и шехзаде…
«Как же ты красноречив сегодня, друг», — Влад как-то горько усмехнулся.
Какое ему дело до очередного османского выродка и его, пусть и такой умницы-красавицы, кузины? Все они одинаковы. Смуглые, темноволосые, выросшие под палящим солнцем Востока. Все они — враги.
— Ты, кажется, искал учителя Мустафу? — Влад перебил пламенную речь друга, отряхивая кафтан.
— Ах, да, точно. Ты совсем меня заговорил. Я же спешу. Давай, брат, позже встретимся, — и счастливый Аслан поспешил в сторону дворца.
Весь день Влад ходил мрачнее тучи, не зная, как сказать Раду о смерти отца и Мирчи.
«Ещё и все тут копошатся из-за приезда «важных» особ».
Все так усердно обсуждали предстоящий ужин, что Басарабу казалось, будто он угодил в пчелиный улей.
А ближе к вечеру ему настолько надоели восторженные рассказы Аслана про Лале, вытекающие из него бурным, нескончаемым потоком, что Влад уже её тихо ненавидел, не желая больше ни слышать о ней, ни видеть её. Однако мечты по-тихому отсидеться в каком-нибудь отдалённом углу сада горели синим пламенем, ведь встречать шехзаде и госпожу обязаны были не только все визири и приближённые султана, но и принцы-вассалы.
Так что сейчас юноша вместе со своим рыжим зеленоглазым другом вынужден был стоять под лучами заходящего солнца, радуясь про себя приближению прохладной ночи.
Размеренное дыхание лошадей. Постукивание колёс и топот копыт… И вот перед утопающем в зелени дворцом остановилась окружённая янычарами карета.
В полной тишине бостанжи открыли дверцы. Сначала из кареты показалась тёмная шевелюра, а затем и её счастливый обладатель. Довольно высокий и красивый молодой человек с прямой осанкой и проницательными карими глазами гордой, уверенной походкой направился прямо в сторону пашей, оглядев при этом присутствующих быстрым, но внимательным взглядом. И не успели ещё все откланяться и поприветствовать шехзаде, как из кареты показалась изящная тонкая рука. Подав слуге руку, из кареты не вышла, а скорее выплыла стройная девушка в дорогом платье, так грациозно и плавно она передвигалась. Идеально ровная осанка. Уверенный шаг. Учтивый поклон в сторону пашей. Но вот недоразумение. На лицо девушки, как и плечи с шеей, была наброшена вуаль, надёжно скрывающая свою обладательницу.
«Неужели так красива, что простым смертным и взглянуть на вас нельзя, а, Лале-Султан?» — как-то не по-доброму усмехнулся Влад, не зная тогда ещё, что девушку сначала просто должны официально объявить в присутствии султана.
