бумажный феникс

струйка крови побежала по ровной коже, которая небрежно переходила в измордованную рубцами после ожогов где-то в районе скул, и уползала такой же под ворот оверсайз-футболки. бритвенный станок, брошенный со злости, звонко брякнул об керамическую раковину и отлетел в сторону. прошло почти полтора года, а руки все ещё не слушались и тряслись. кирилл с отвращением посмотрел в зеркало, на то, что осталось от себя прежнего: унялся бы тремор – в пору было бы взять эту самую бритву и вскрыть себя ею. не то чтобы он сильно любил то что видел там раньше. напротив – ненавидел, но убеждал весь в мир в обратном. поэтому и хочется до сих пор себя на британский флаг порвать: несмотря на все изменения внутри и снаружи, и на практически полную потерю зрения, физиономия в отражении все ещё похожа на того самого старого «я». тихие шаги за спиной. кирилл повернул голову, силясь развернуться полностью, но механизмы коляски до сих пор казались слишком тяжелыми для управления, сил не хватало совсем. лёшины руки опередили и мягко развернули ее, затем подняли бритву с пола и наконец заправили пару редких каштановых прядей за ухо. когда-то они были пергидрольно-блондинистыми, но смысла гнуть пальцы и экспериментировать с внешностью не существовало уже давно. — помочь? — да не надо. спасибо, но не стоит, — кирилл стянул полотенце с крючка, приделанного специально пониже, чтобы удобнее было достать до него с коляски, и обтер лицо, — ты не моя сиделка, чтобы со мной возиться. такие простые вещи я должен делать сам. помолчали. лёша присел на край джакузи, крутя в руках поднятую бритву с остатками пены и крови. кирилл бесцветными глазами уставился в него, видя перед собой только нечёткий силуэт, отличающийся от общего фона ярким пятном красной кофты. после поджога зрение стало ни к черту, но он прекрасно помнил, как выглядел тот, кто сидел перед ним. и одному богу известно, почему этот человек в свои только-только исполнившиеся восемнадцать решил связать свою жизнь с инвалидом, который отнял у него все и без того ничтожно немногое, что было. в уголках глаз начали толпиться соленые капли. кирилл думал только о том, что не заслужил этого. нет, не того, что произошло – о таком не было мыслей даже где-то далеко на задворках сознания. все пережитые страдания заслужил, ещё как. он думал о том, что не заслужил любви, и не какой-то там, а его любви конкретно. любви лёши макарова. он больше не мог разглядеть даже цвета глаз, взирающих с этой самой любовью во взгляде, но чувствовал теплоту каждый раз, когда они на него смотрели. — я устал, лёш. я даже побриться не могу самостоятельно, видишь? должен, да не могу, — гречкин показал на не до конца сбритую щетину, — зачем я тебе такой нужен? почему ты молчишь? лёш? — нужен. не за чем, просто ты нужен и все. обсуждали уже. макаров слегка подался вперёд и вытер несколько слезинок, сбежавших из-под чужих век. гречкин приластился к ладони, сгрёб ее кое-как в своих дрожащих конечностях и едва касаясь прильнул сухими губами к каждому пальцу. — как думаешь… она простит тебя за это? — полушепотом произнёс кирилл, не желая выпускать из своей хватки родные руки. хоть имя вслух сказано не было, леша несомненно понял, о ком речь. мораторий на разговоры о лизе был введён негласно, с самой первой встречи, если не считать первой встречей судебное заседание, о котором вообще хотелось бы забыть. взять и вырезать его ножницами из памяти, чтобы память сама не резала почти каждую ночь на живую. второй раз они встретились в больнице, в которой кирилл проходил реабилитацию, когда воспитательница сказала лёше, что его анонимный ангел-хранитель, присылающий деньги и всевозможные подарки, хочет повидаться. в тот день, когда макаров переступил порог палаты, ему хотелось убежать подальше от увиденного, как хочется сейчас, после заданного вопроса. но если он остался тогда, сейчас сделать это просто обязан. лёша сполз на пол, чтобы быть одного роста с сидящим, и ласково провёл подушечками пальцев по обгоревшей коже. ему до сих пор хотелось отдернуть руку, как от утюга, лишь бы не думать о том, как кириллу было больно получать эти шрамы. лёша прижался лбом ко лбу кирилла и горько улыбнулся. — нет. я уверен, что она не простит. я тоже сам себя не прощаю. гречкин прикрыл глаза и положил обе ладони на запястья рук, что до сих пор усердно охраняли его лицо от новых и новых слез, каждый раз умудряясь миновать порез от неудачной попытки привести себя в порядок самому. сильнее всего захотелось вернуться в прошлое, в тот день, когда каратель поджег его, снова сесть в машину, предварительно облив себя бензином с головы до пят. это, определённо, было бы лучше. все что угодно было бы лучше, чем вдруг любить того, кого сам поломал больше всех на свете без возможности собрать заново. неизвестно, о чем в ту же секунду думал лёша, но кирилл мог бы поспорить, что их мысли удивительным образом совпадали.