Только через пару дней после того, как у нас дома поселилась Рэйко, а также Гарри с Арианой, которые до сего момента жили в квартире, подаренной папой, я узнала, почему все так торопились разобраться с неприятностями в моей школе и старались поднять мне настроение.
Я забыла про свой 15-й день рождения.
Для меня эта дата не имеет какого-либо значения, но вот папа, Гарри, да и другие «члены нашей семьи» всегда старались провести всё лучшим образом.
Особенно после смерти мамы.
После того, как её не стало, моё психологическое здоровье стремительно пошло под откос. Не без чужой помощи, конечно, что и привело к моей замкнутости и неразговорчивости.
Мне едва-едва минуло десять лет, когда мы узнали, что мама умерла от сердечного приступа. Возможно, смерть бабушки сказалась на ней — за полгода до маминой смерти скончалась и моя бабушка. Это стало ударом для мамы. Она пережила сердечный приступ, но оказалась прикованной к постели. Мы старались сделать всё, чтобы она жила спокойно и без переживаний — переехали в маленький городок, где обосновались на самой окраине, в лесу. Ведь где ещё, как не в лесу, здоровье человека мистическим образом идёт на поправку?
И это действительно помогало. Пока мама не узнала о том, что её старшая сестра — тётя Ким Джи Ён — стала подозреваемой в убийстве своего мужа, с которым уже два месяца не могла развестись. Ещё тогда я заметила, мама и тётя стали отдаляться друг от друга, а сама Джи Ён всячески пыталась привлечь внимание папы, провоцировала мужа на развод своими фэйковыми изменами, избивала свою дочь — мою двоюродную сестру Хи Вон. Мама переживала, но папа смог убедить её, что всё в порядке, что он сделает всё, чтобы было в порядке.
А потом мама умерла.
Умерла в тот же вечер, через несколько часов после того, как к ней пришли тётя Джи Ён. Мы все знали — она виновата в маминой смерти. Мы не знали, как, но были в этом уверены. Папа не смог найти доказательств её вины в маминой смерти, но вот доказательства её вины за убийство мужа и избиения дочери папа найти сумел. Но не стал ничего с этим делать. Понадеялся, что тётю ещё можно вразумить. Папа хоть и глава ФБР, хоть и сильный и суровый мужчина, но самый настоящий семьянин — он ценит каждого члена семьи. А Джи Ён — сестра его погибшей супруги. Он хотел, чтобы она исправилась.
Но не вышло.
Ещё во время похорон было понятно, что Джи Ён — сестра погибшей Джи Вон — должна была скорбеть по почившей младшей сестре столь же сильно, как и мы с папой и Гарри. Но она ничуть не скорбела. Джи Ён не пролила ни слезинки. Она не менялась в лице, была отстранённой и абсолютно незаинтересованной, как будто были не похороны её младшей сестры, а похороны совершенно незнакомого ей человека, на которые она пришла, просто потому что отказываться было невежливо.
Более того, тётя Джи Ён, когда маму уже предали земле, начала недвусмысленно намекать папе на то, что она всегда рядом и всегда поможет ему забыться от горя. Я тогда была маленькой, не понимала смысла этих слов, да и не до того мне было. Всё моё внимание было приковано к чёрному надгробию, где было изображено красивое изображение моей мамы. Лишь сейчас, вспоминая тот страшный и скорбный день, я поняла, что Джи Ён смерть мамы не волновала. Её волновало лишь то, что она может воспользоваться папиным горем и соблазнить его своими «вниманием и чуткостью».
Папа был в ярости.
Несмотря на льющий, как из ведра дождь, под которым он стоял, совершенно не беспокоясь ни о своём одеянии, ни о своём здоровье, я смогла разглядеть на его глазах горькие слёзы. Говорят, мужчинам плакать не пристало, но папе было больно. И он этого не стеснялся. Папа прекрасно понял смысл слов тётки, в отличие от меня, он пришёл в ярость, когда осознал в полной мере насколько гнилая Джи Ён, насколько она бесстыдная и мерзкая. Отец замахнулся на неё с криком, наполненный яростью и горем, но Гарри и Сэм остановили его. Кажется, они упоминали меня в разговоре, когда пытались его успокоить.
Я в тот момент отвлеклась от созерцания маминой могилы и обратила взгляд на шум, возникший у меня за спиной. Сквозь пелену слёз и стену дождя, я видела разгневанного отца, ничегошеньки не понимающую и растерянную Джи Ён, а также напряжённых Гарри и Сэма, которым было очень трудно сдерживать папу. Ну, конечно. Как два двадцатилетних парнишки могли сдерживать тридцатилетнего мужчину с литыми мышцами? Одному Богу известно, что тогда они смогли его сдержать лишь по той причине, что он был на эмоциях.
Кейси, стоящая рядом со мной и держащая в руках зонт, который укрывал меня дождя, положила ладонь мне на плечо, но я в тот раз не обратила на меня внимания. Я смотрела на папу. В тот момент, когда Гарри и Сэм упомянули меня в разговоре, чтобы успокоить папу, последний изменился в лице и бросил на меня дрожащий взгляд.
Я смотрела на него, словно была безжизненной статуей, а он — прохожий, решивший уделить внимание красивой достопримечательности. Я смотрела на папу пустыми и грустными глазами, заплаканными и красными от солёных слёз. Руки, скрытые под перчатками, которые отнюдь не спасали от осенней прохлады, дрожали не только от холода, но и от не закончившейся истерики. Я видела, как папу пробила дрожь. Он стыдливо опустил голову, но потом бросил уничтожающий взгляд на всё ещё не понимающую Джи Ён, сбросил руки Гарри и Сэма и направился ко мне.
Папа остановился передо мной, а мне пришлось поднять голову к верху — папа, в конце концов, был очень высоким. Я по сравнению с ним — куколка ростом с маленького гнома. Папа смотрел на меня такими же заплаканными, но провинившимися глазами, а затем опустился передо мной на колени, совершенно не беспокоясь о том, что коленом упирался в сырой и острый щебень. Он протянул ко мне руки и взял моё лицо в свои холодные и мокрые ладони.
Но мне всё ещё было всё равно.
— Прости, Ру-Ру… — Тихо прошептал папа, обдавая моё детское личико своим прохладным дыханием. Мужчина уткнулся своим большим и гладким лбом в мой лобик, едва соприкасаясь носами. — Всё будет хорошо…
Я не знала, что папа имел в виду. Я просто смотрела на него, но в тоже время сквозь него, на пытающуюся скрыть ярость и неудовлетворение Джи Ён. Она всего на несколько секунд метнула на меня полный отвращения взгляд, а затем развернулась и ушла.
Папа взял меня на руки, одной рукой обвивая моё худенькое тельце, а другой — гладя меня по голове своей большой, холодной, немного мозолистой ладонью. Мне стало спокойнее. Боль в груди уступила место не такой болезненной тоске и чувству защищённости. Меня совсем не волновало, что мы с папой стоим под ледяным ливнем, меня не волновало, что мы промокли до нитки, и, что, скорее всего, завтра кто-то из нас, — а, возможно, и оба — заболеет. Меня волновало только тепло папиного тела, которое я ощущала своими продрогшими ладонями даже сквозь тонкую ткань своих промокших перчаток и твёрдую ткань папиного костюма. Я слышала, как медленно, но болезненно билось в груди папино сердце, чувствовала, как он дрожал не то от холода, не то от слёз, ощущала аромат дождя на его коже, а также запах фирменного дорогого одеколона вперемешку с запахом пороха — папа любил ходить в тир и стрелять из ружья.
Близость с папой меня успокоила и совсем разморила. Я уснула на его плече, уставшая от потрясения, от долгих похорон, от долгих слёз и боли в сердце, которое у меня было слабым, как и у мамы. Будучи в полудрёме, я слышала голоса папы, Гарри и Кейси. Они волновались. Обтирали меня своими шалями и шарфами, укутывали во что-то мягкое и тёплое — наверное, плед. Папа сел со мной в машину, всё ещё сжимая в своих крепких объятиях. Кажется, в тот раз за руль села Кейси, и мы поехали домой.
Но на этом проблемы не кончились.
Джи Ён старалась чаще появляться в нашем доме даже в отсутствие папы. Она ходила, осматривалась, жила, даже если все были против. Папа относился к её выходкам холодно, не скрывая своего негодования, старался быть джентльменом и «тонко» намекал на то, что ей в этом доме не рады. Кейси старалась не вмешиваться во всё это — она была лишь подругой моей покойной мамы, а потому считала, что ей не стоит встревать в эти разборки со своим мнением. Но старалась заботиться обо мне и поддерживать папу с Гарри. Последний, кстати, в отличие от папы и Кейси, нисколько не скрывал свое ненависти и презрения по отношению к тётке. Всё говорил ей в лицо, грубил, пренебрегал правилами этикета и хорошего тона, которым папа с мамой нас учили.
Гарри до последнего капал ей на нервы, пытаясь выпроводить из нашего дома. Только когда папа просил его прекратить, Гарри, как в детстве, гордо вскидывал подбородок, одаривал Джи Ён высокомерным взглядом, брал меня на руки, и мы запирались в игровой комнате, где он всячески отвлекал меня от гнетущей атмосферы, в которой погрязла наша обитель — читал мне мои любимые книжки, играл со мной в мою любимую монополию, играл со мной гаммы на фортепиано — ещё одно хобби, к которому нас приучила мама.
Но наглость Джи Ён в рекордные сроки начала переходить все границы. Она начала не просто ночевать, ЖИТЬ у нас в доме, следила за приёмами пищи и всегда ела с нами, пытаясь с каждым и в особенности с папой найти «общий язык».
Но у неё не получалось.
Первым её
ФАТАЛЬНЫМ провалом стал рождественский ужин. В этот вечер она вела себя очень… откровенно? Фамильярно? Может, пошло? Так вроде взрослые говорят про женщин, которые едва ли не прямым текстом просятся мужчине в койку? Наверное, так и можно было её описать в тот вечер. Собралась вся наша большая семья и несколько папиных друзей (которые тоже пришли с семьями). Вскоре мы собрались за столом.
По правилам этикета глава семьи, собравший гостей, должен сидеть во главе стола, по бокам либо жена, либо родители, за ними дети, за детьми другие родственники, а потом уже друзья. Джи Ён и эту «традицию» подмяла под себя. Бабушка с дедушкой — папины родители — не смогли приехать к нам на то Рождество, поэтому Джи Ён на правах маминой сестры и возможной будущей жены папы — как она представилась его друзьям и родственникам — села по правую руку от него. По левую сидел Гарри, рядом с ним я. Рядом с Джи Ён сидела мрачная и грустная Хи Вон — моя двоюродная сестра и дочка тёти Джи Ён.
Ничто не предвещало беды (ведь куда уж хуже), но в какой-то момент…
Джи Ён начала вести себя, как мама.
Высокомерная, самоуверенная и ни с кем не считающаяся Джи Ён превратилась в саму любезность. Она полностью копировала маму — мимика, жесты, поведение. Она играла из себя скромную, очаровательную и в то же время сильную Джи Вон, которой она не была, но которую умело копировала. Даже улыбку и «фирменный» прищур карих глаз — мама всегда чуть прикрывала глаза, когда её губы растягивались в лёгкой и нежной улыбке.
Только когда тётя начала вести себя, как мама, я заметила, что и выглядеть она стала, как мама. От пошлой и фамильярной Джи Ён, которой тётя была считанные минуты назад, не осталось и следа. В длинном и свободном платье с широкими рукавами и атласным сиреневым пояском она выглядела подобно ангелу, хотя всегда носило всё облегающее, короткое и откровенное — Джи Ён в свои сорок обладала прекрасными формами и в отличие от скромной младшей сестры не стеснялась их демонстрировать. Некогда длинные и роскошно уложенные шоколадные, как у меня и мамы, волосы (исключением было лишь то, что у Джи Ён они волнистые) были коротко острижены по плечи, прямо как у мамы за пару месяцев до смерти, и выпрямлены. Светлый блеск для губ и персиковые тени заменили её вульгарную фиалковую помаду и длинные тонкие стрелки с серо-коричневыми тенями на веках. Вместо наглой и холодно ухмылки, тёплая, но пропитанная приторной фальшей улыбка.
Я в тот вечер, будучи в трансе, не совсем соображала, что происходит. Не понимала, что в тот самый миг Джи Ён на всеобщий шок и ужас решила сыграть в азартную игру, которую с треском провалила, когда обратилась ко мне с наигранно обеспокоенным выражением:
— Что такое, Рута?
В тот момент у меня потемнело в глазах. Рута? Так она меня только что назвала?
Спустя три месяца после смерти мамы я, в то время полностью разбитая и сломленная психологически, вела себя так тихо, что порой забывала, как говорить. Папа боялся за меня, просил, чтобы я обмолвилась хоть парой слов. И в тот вечер единственной, кто смог вывести меня хоть на какие-то эмоции, стала Джи Ён. Потому что Рутой меня звала только мама.
Только. Мама.
Какое право на это имеет ОНА?
Кто она такая, чтобы ТАК себя вести?
Я плохо помню, что было после этого. Кажется, я долго кричала. Кричала на неё, просила её убраться из нашего дома, даже бросила в неё что-то. Но не помню, попала ли я в неё. Крики гостей и в частности папы с Гарри доходили до меня смутно, как сквозь толщу воды. Помню, что отчётливо слышала полный ярости ор Гарри, но мне просто хотелось уйти оттуда. И я ушла. Точнее убежала.
Я выбежала из дома в парадную дверь — на тот момент это был единственный выход, который пришёл мне на ум. Я бежала по запорошенной большими белыми сугробами парковке в сторону огромного здания, которое служило гаражным помещением. Помню, что споткнулась о проходящего передо мной белого, как декабрьский снег кота, чей вопль и быстрый бег по сугробам отдавались в ушах намного отчётливее, чем мои собственные крики и крики гостей.
Я упала коленями и ладонями на асфальт, не усыпанный снегом, ибо он был скрыт под металлической крышей близстоящего гаража. Я не обращала внимания ни боль в коленях и ладонях, из которых уже текла кровь, я не обращала внимания на то, что мои руки и ноги начали неметь от холода, а согреться им было нечем — выбежала я в одном нарядном платьице, которое тоже промокло от крупных хлопьев снега, летящих вниз на землю.
Не знаю, сколько я проплакала, сжавшись там в клубочек и обхватив себя за плечи. Не знаю, сколько времени меня искали папа, брат и все наши гости. Не знаю, почему начала истерить, когда папа попытался взять меня на руки. Но в момент этой истерики я задела папу ногтями по скуле.
На которой и по сей день красуется ровный шрам.
Очнулась я, наверное, через пару часов после приступа истерики. Голова гудела, в ушах звенело, а тело, казалось, ломило везде, где только можно — каждое движение приносило боль. К тому же, несмотря на то, что я лежала под тёплым одеялом, меня знобило, я не чувствовала пальцев рук и ног. Возможно, у меня было переохлаждение, граничащее с высокой температурой, оттого меня и бросало то в жар, то в холод. Слух едва уловил какую-то возню за дверью, возможно, в другой комнате, что находилась дальше по коридору, ругались люди.
Не чувствуя пальцев ног, я встала с кровати и, шатаясь, пару раз споткнувшись, проковыляла к двери, приоткрыв её, игнорируя секундную боль в позябших и красных пальцах. Я кое-как дошла до конца коридора и остановилась, облокотившись о дверной косяк, понимая, что сил идти больше не осталось. Горло саднило, глаза всё больше застилало пеленой, но я заставила себя поднять голову на ругань и увидела, как папа кричал на Джи Ён, которая всячески пыталась строить из себя святую невинность. Они стояли в окружении родственников и друзей, которые с осуждением и неприязнью смотрели на женщину. В углу тихонько плакала Хи Вон, которую Кейси старалась успокоить, тем временем Гарри присоединился к отцу, повысив тон на нерадивую тётку.
Прежде чем я успела понять суть разговора, который явно таковым не являлся, я увидела, как папа ударил Джи Ён по лице.
Женщина с громким грохотом упала на пол и схватилась за постепенно наливающуюся кровью щёку, после чего ошарашенным взглядом уставилась на папу — в тот миг такого незнакомого мне, холодного, преисполненного отвращением и ненавистью к женщине, валяющейся у него в ногах.
Папа всегда был джентльменом — всегда был учтив с женщинами, но не переходил черту, чтобы мама ничего себе не надумывала, он был обходителен с родственницами и с жёнами своих друзей, но опять же не переступал границ дозволенного и границ, которые выстроил сам. Папа был вежлив, галантен, аккуратен. Даже если женщина была ему неприятна или была очень назойлива в своём стремлении привлечь его внимание, он старался говорить вежливо и очень редко переходил на холодный, несколько грубоватый тон. Это был первый и последний раз, когда отец ударил женщину. Но все в комнате знали, в том числе и я — она это заслужила.
Заслужила тем, какая она бессовестная, тем, какая она ужасная, мерзкая, противная… Думаю, продолжать можно вечно. Если когда-то я пусть и с трудом, но верила в том, что в ней есть хоть что-то хорошее, то день, когда я отмечала своё 10-е Рождество, стал точкой не возврата — она неисправима. Она помешана на папе и никого кроме него не видит.
Ей уже ничто не поможет.
В тот день папа, игнорируя её вопли и крики признания в «любви», прогнал её взашей, вышвырнув за дверь, как надоевшую ему псину. Прямо в снег, бросив ей вслед её шубу и сумки с вещами. Грубо? Не то слово. Но какое ещё отношение она ожидала после того, что устроила? Что папа, восхищённый тем, как она похожа на маму, решит сделать Джи Ён её заменой? Что такая Джи Ён ему приглянётся и он тут же сожмёт её в страстных объятиях?
Глупо. Но разве псих это поймёт?
Перед тем, как я во второй раз потеряла сознание, я увидела удивлённый и виноватый взгляд папы.
После этого мы переехали. Оставили позади всё, что связывало нас с мамой. Всё, что мы взяли с собой — память о ней в наших головах, фотографии и книги, которые мама любила, и к которым она нас приучила. Мне не хотелось оставлять Хи Вон, но папа и с этим разобрался. Он лишил Джи Ён родительских прав и передал Хи Вон на попечение своих родителей. Наши бабушка с дедушкой замечательные люди, но из-за того, что предпочли жить в маленьком японском городке (что удивительно, ведь в молодости они были очень шумными американцами), они находились далеко от нас, потому и виделись мы редко. Им было одиноко, поэтому они согласились приютить Хи Вон.
Моя сестра никогда не любила городскую суету, а потому прижилась на новом месте. Сейчас она учиться в неплохой японской школе, мы часто переписываемся и пусть и редко, но видимся.
Оставшиеся 5 лет мы прожили почти спокойно.
Ключевое слово «почти».
Джи Ён трезвонила отцу днями и ночами, на неё часто поступали жалобы от наших бывших соседей — они говорили, что она пару месяцев ошивалась у нашего прошлого дома, но потом новые владельцы не выдержали и открыли ей дверь, устроили скандал. Женщина была потрясена тем, что мы переехали, «не предупредив». Она пыталась найти продавца, которому папа продал наш дом, чтобы выведать у него, где мы. Но ни через год, ни через три года она нас не нашла. А всё потому, что мы не покупали нашу новую квартиру. Мы её снимаем, а потому и не числимся в ней прописанными. К тому же выходные/каникулы/отпуска мы проводим за границей, но никак не в стране.
И жили мы себе достаточно спокойно последние пару лет…
Если бы она нас не нашла.
