***
Фиорра купалась в ласковом весеннем солнце и нежном аромате цветов, мешавшимся с соленым морским ветром: даже в благословенном краю, где вовсе не бывало скверных сезонов, это время года по-праву считалось особенно прекрасным. Но в спальне Фелиции никакие благовония не могли изгнать духоту и запах болезни. Открывать же окна, за которыми почти непристойно ярко цвели окружавшие дворец семейства Фиеннов сады, запретила сама хозяйка покоев. Целитель при последнем визите с жаром уверял, что ее жизни больше ничего не угрожает и вскоре она постепенно оправится от тяжелых родов. Но воспоминания о недавних страданиях и кошмарной близости смерти были слишком свежи, чтобы Фелиция позволила случайному сквозняку угрожать ее здоровью. Адриану это, разумеется не понравилось. Фелиция часто думала: едва ли ей когда-нибудь удастся принять хотя бы самое ничтожное решение, которое не вызовет неудовольствия супруга. Вот и теперь он — слишком высокий и широкоплечий, слишком порывистый в движениях для ее изящных комнат — стоял у постели жены и как-то растерянно хмурился. А потом и вовсе вдруг сказал нелепое и бестактное: — Ну и духота! Чем вы тут дышите, это же… — но потом, все-таки смешавшись под ее неплохо отрепетированным взглядом, осекся: — Впрочем, вам виднее. А я просто рад был узнать, что вам стало лучше. И что я могу поздравить нас обоих с рождением сына. — Благодарю вас, — не приподнимаясь с высоко взбитых подушек, Фелиция чуть наклонила голову. — Я горда и счастлива, что снова смогла выполнить свой первейший долг перед Создателем и вами. Лицо Адриана будто закаменело, и она почувствовала просыпающееся презрение: не ждал же он от нее каких-то пошлых нежностей?! Повисшее молчание было очень неловким, и все же Фелиция, обычно нетерпимая к любым нарушением этикета и такта, сейчас действительно упивалась этой тишиной. Она наслаждалась бы ею и дальше, но тут из смежных комнат сначала вышла горничная, а затем — и кормилица с младенцем, так что внимание Адриана тут же ускользнуло прочь от пышного ложа его жены. Фелиция едва ли не с жадностью наблюдала за тем, как он неожиданно ловко подхватил на руки ребенка. Тот вовсе не пытался реагировать на это криком — а ведь за пару раз, что мать успела его увидеть, показался ей донельзя плаксивым, даже странно!.. Но с особым интересом Фелиция следила не за сыном, а за своим супругом. Она ожидала вот-вот вновь увидеть Адриана недовольным или скучающим, однако его лицо вдруг засияло таким непритворным счастьем, что Фелиция даже вздрогнула, чтобы через мгновение задохнуться от пронзительно-острой ненависти. Никогда, никогда Адриан не смотрел с такой нежностью, будто бы озарившей его суровое лицо светом самих небес, на нее — безукоризненно верную и покорную супругу!.. А этому бездумному комку плоти, даже не представленному пока Троим в Их храме и причинившему ей, собственной матери, столько страданий, Адриан был готов подарить любовь без меры просто по праву родства. Фелиция вцепилась ногтями в ладони в тщетной попытке болью заглушить отчаянную горечь этой несправедливости. Но если что она и умела отменно — так это скрывать свои чувства. Поэтому сделала глубокий, захлебывающийся вдох и уже через пару мгновений смогла принять отрешенный вид, какая бы буря ни поднималась в душе при взгляде на продолжавшего умиляться младенцем мужа. А потом внезапно новая, успокоительная и спасительная мысль коснулась ее сознания приятной прохладой среди духоты спальни: как бы ни полюбил Адриан своего второго сына, первые годы мальчик неизбежно проведет рядом с матерью. Да и после муж все равно станет уделять больше внимания старшему, наследнику. А, значит, у Фелиции будет достаточно времени, чтобы как следует привязать к себе так дорого давшееся дитя. О да, она сделает это, она сумеет!.. И сын станет ее главным сокровищем: ее драгоценностью и… оружием. Оружием, против которого не выстоит даже Адриан с его жестокостью и коварством — потому что попросту не захочет сокрушать и ломать того, кого полюбит всем сердцем. И в этой любви познает страдания не меньшие, чем причинил ей, Фелиции из рода Корнаро, так равнодушно брошенной собственным семейством в когти Белого Льва Фиорры. Воистину, это будет достойная месть и справедливая кара для низкого распутника и безбожника… И да помогут ей Трое!Пролог
5 октября 2021 г. в 14:55
В этот день прошел дождь — слишком ранний для середины альканской осени, но казавшийся истинным благословением после удушливого зноя. Тот проникал даже за закрытые ставни и толстые каменные стены и превращал покои Исабель в раскаленную клетку. Но сегодня невесомая прохлада и влажность вплелись — пока еще робко — в тяжелое полотно альканской жары, и Исабель, впервые с того самого страшного дня, почувствовала облегчение. В ней слабо, тихонько, но все же колыхнулась отчаянная вера: а вдруг чудо возможно, вдруг ее жизнь еще не закончена!..
Исабель сделалось ужасно стыдно, но жить она хотела, очень хотела. А теперь еще и определенно нашлось, зачем. Ведь даже если жизнь станет непрестанной мукой до самого последнего вздоха, как могла она оставить в этом мире своего сына, который всего лишь пару дней назад появился на свет?.. По приказу мужа ребенка сразу же унесли прочь, но она, пусть еще и в полузабытьи от усталости и боли, успела увидеть, что мальчик оказался смуглым и крепким.
Супруг день за днем стращал ее появлением на свет уродца-полузвереныша: «Таким и должен быть языческий ублюдок!.. И лучше бы ему разорвать тебя пополам, распутная дрянь!» — брызгая слюной, орал Федерико ей в лицо. Но Исабель точно знала, что все выйдет совсем не так: ее сын станет самым красивым и сильным — таким же, как и его отец. Иначе просто и быть не может, о нет!.. Ведь всю любовь, что когда-либо жила в ее сердце, Исабель без остатка отдала им обоим.
Она прекрасно осознавала, что на снисхождение рассчитывать приходилось едва ли: совершенному не было прощения в глазах дворянина и мужа. А уж тем более она не смела молиться: не мерзкой грешнице, изменившей законному супругу, стоило уповать на милосердие Двоих и Создателя… Вот только надежда все равно упрямо жила у нее под сердцем.
И даже когда дверь ее спальни грохнула о косяк, и на пороге появился Федерико, Исабель вскинулась на постели не с ужасом, а в отчаянном нетерпении.
Муж смерил ее ненавидящим взглядом, но не произнес ни слова, пока слуга, поставивший на стол поднос с кувшином и двумя позолоченными кубками, не скрылся за дверью. После этого Федерико, наконец, нарушил молчание, и с каждой фразой его размеренной речи Исабель сильнее стискивала сплетенные на груди пальцы, понимая, что выслушивает сейчас свой смертный приговор.
— …Я убежден, конечно, что подобное тебе порождение дьявола не достойно ни капли милосердия, — напыщенно вещал Федерико, пока его слушательница до боли впивалась ногтями в собственную кожу, чтобы хоть как-то сохранить самообладание. — Если бы только я не боялся мнения света… того, что слухи о твоем мерзейшем паскудстве дойдут до королевского двора — о, тогда бы я позаботился о том, чтобы часы на эшафоте послужили твоему полному раскаянию!.. Но честь рода мне дороже, чем наказание одной беспутной дряни. Поэтому можешь радоваться — ты станешь умирать недолго, — усмехнулся он, между делом разливая в кубки вино. — И даже без особых мучений — просто перестанешь дышать, — нажав на свой массивный перстень, отчего в том показалось небольшое углубление, Федерико высыпал в один из кубков темный порошок. — Во всяком случае, так сказал господин, продавший мне это славное зелье… Так что — пей! — закончил он, впихнув сосуд с отравой в подрагивающие ладони жены. — Пей и благодари меня за милость, которой ты не заслуживаешь!.. А я, — улыбка вновь заиграла на его губах, — выпью вместе с тобой… Выпью и погляжу, как все закончится.
Вино было густым и темным. Даже темнее, чем кровавая лужа, в которой лежало тело Надира, когда Федерико притащил Исабель в подвальную пыточную, доставшуюся графу Аруэнскому от его суровых предков. Тогда он заставлял изменницу смотреть на ее любовника, бездыханного, изуродованного почти до неузнаваемости, и яростно дергал за волосы, намотанные на кулак, если Исабель пыталась зажмуриться. А она думала: нет, ей этого не выдержать. Она умрет прямо здесь — сердце просто разорвется от боли и отчаяния, потому что ни в человеческих силах вынести такое.
Да только Трое оказались мудрее: они уберегли несчастную грешницу, в своей прозорливости уже зная, что ей предстоит дать жизнь сыну — и ради этого позволив задержаться на земле.
А теперь… что же, теперь для нее точно все кончено. И, должно быть, она слишком крепко увязла в грехах, потому что и сейчас — стоя на пороге ада, куда безусловно, заслуживала отправиться — Исабель ничуть не жалела о содеянном. Разве что только… Кое-что еще держало ее на этом свете.
— Я, — Исабель с трудом удалось возвысить голос так, чтобы он не звучал комариным писком. Но уже через пару мгновений он окреп настолько, что она различила во взгляде мужа неподдельное изумление, произнеся: — Я выпью. Не бойтесь — я не доставлю вам больше никаких проблем. Просто прошу — ответьте на вопрос… Лишь один, не более.
— Ладно, — в тоне Федерико мелькнуло любопытство. — Спрашивай, но только не тяни слишком — надеяться тебе не на что!
— Скажите, что станет с мальчиком… с моим сыном? Вы сохраните ему жизнь? Ведь невинное дитя вовсе не…
— Можешь быть спокойна — я все еще эдетанский дворянин, а не языческая мразь. Я не душу младенцев в колыбелях — даже тех, на которых с рождения стоит клеймо порока… Пей же, хватит испытывать мое терпение!
…Тот, кто продал Федерико яд, соврал ему. Или же сам не очень-то разбирался, чем торгует. Исабель вовсе не провалилась в мгновенное забытье: она все понимала и чувствовала, пусть больше не могла ни двигаться, ни кричать. А потом — не сумела сделать следующий вдох, хотя сознание ее по-прежнему оставалось мучительно ясным.
Это было страшно, очень страшно — настолько, что будто бы растянулось на целую вечность. И тогда Исабель отчаянно уцепилась за последнюю связную мысль среди пронзавшего сердце невыносимого ужаса — мысль о сыне. «Живи!.. — заклокотал в ее горле безмолвный вопль. — Живи мой милый!.. Мой самый лучший… И пусть рядом с тобой всегда будут любящие и верные. Пусть они берегут тебя — надеюсь, у них выйдет лучше, чем у меня… Надеюсь».