***
— Позор, — покачал головой Тиберий Фиенн, разглядывая картину. — А если призадуматься — то и святотатство. Лавиния немедленно шлепнула его по губам краешком перламутрового веера — не сильно, но наверняка чувствительно. — Осторожней, братец, — бросила она. — Учти, что говоришь о воле нашего отца! — Скорее уж о его придури, — поморщился Тиберий. — Велеть нарисовать уличную девку — пусть даже и такую милашку — в образе самой святой Делии — это ещe надо додуматься!.. — Но ведь вышло неплохо, признай же! Полотно изображало юную девушку с очень смуглой кожей и кудрявыми черными волосами, облаченную в белую тунику из тонкой, едва ли не просвечивающей ткани, спадавшей до пят мягкими складками. Морская раковина в руках красавицы и венок из цветущего мирта на голове, довольно ясно указывали любому образованному почитателю Троих, что перед ним не кто иная, как святая Делия — самая милосердная из всех трикверианских святых, покровительница любящих сердец, особенно почитаемая в Фиорре, да и на всем Эллианском побережье. — Как будто в этом дело, — буркнул не желавший сдаваться Тиберий. — Я бы посмотрел, что бы на такое сказал Габриэль — с его-то щепетильностью… А вот тут веера Лавинии показалось недостаточно: — Только посмей, — зашипела она вцепившись ногтями брату в запястье. — Только посмей сказать это отцу — и можешь считать, что одной из сестер у тебя больше нет!.. Неужели думаешь, ему и так мало?! — Прекрати! — Тиберий принялся аккуратно разжимать еe пальцы. — Я тоже в семье не приблудыш и соображаю, что говорить! — Не всегда, — отозвалась Лавиния, но голос еe звучал уже мягче. — Ну прости, прости, — улыбнулась она и погладила брата по щеке. — Нам всем нелегко, но хоть в такой день не станем ссориться и злиться, ладно?.. Ступай вниз, — кивнула она в сторону лестницы, которая спускалась с широкой галереи и вела в залитый светом зал, — а я приду чуть позже. — Не хочешь видеть своего любезного супруга? — чуть склонил голову набок Тиберий. — Так ты только скажи, я… — Нет уж, в отношениях с Винченцо мне твоя помощь точно не требуется!.. Просто хочу немного передохнуть. Иди уже, братец, пожалуйста! — нетерпеливо взмахнула она рукой, прежде чем Тиберий наконец подчинился. Лавиния ему не соврала: хотелось и вправду хоть недолго побыть в одиночестве, прежде чем снова выйти к гостям. Что же до Винченцо… она давно научилась управляться с его ревностью и страстью. Да, граф Альтьери всe чаще бывал с ней груб и жесток, удовлетворяя свою необузданную похоть. Но тем крепче Лавиния держала его, жаждущего вновь и вновь обладать всe ещe прекрасным телом своей высокородной жены, на коротком поводке… И тем меньше мучила еe совесть за то, что она давно и безвозвратно отдала сердце другому. Первый муж, Рауль был совсем другим — он обращался с ней, как с чудесным хрупким цветком, готовый исполнить любое желание. Но порой от этого становилось только хуже, и после его гибели Лавиния, как ни корила себя за это, но всe равно испытывала смутное чувство облегчения. Ведь теперь еe ложь человеку, который был куда лучше и чище, наконец-то закончилась… пусть даже от осознания, что подобное может еe радовать, ненависть к себе просыпалась в Лавинии с новой силой. Нет, лучше уж был Винченцо, не стоящий и тени сожалений или сочувствия. И если бы все еe печали ограничивались этим браком, Лавиния стала бы ежечасно возносить небесам хвалы за их милость… Вот только, увы, это было далеко не так. Погруженная в невеселые мысли, из замкнутого круга которых никак не находилось выхода, Лавиния медленно шла по галерее и изредка бросала взгляды вниз, откуда доносилась смешанная с гулом голосов веселая музыка. Но вдруг еe внимание привлек совсем иной звук: за поворотом одного из выходивших на галерею коридоров послышался приглушенный вскрик, а затем — отзвуки смеха. Лавиния немедленно насторожилась, чтобы через пару мгновений услышать резкое: — …чем хороша! — за которым снова послушался хохот явно не в один голос. Она замерла в раздумьях. Скорее всего, просто пара-тройка гостей развлекалась в закутке с не особо противящейся тому служаночкой, и дочери правителя Фиорры вряд стоило становиться свидетельницей такой сцены. Но любопытство не дало ей вот так сразу уйти прочь. А в следующий миг из коридора послышался явно протестующий женский возглас, в котором Лавиния различила что-то напоминающее: «…Фиенна!». «Видят Трое, этот дом явно строили так, чтобы без лишнего шума резать врагов в темных углах», — разозлилась она, но в коридор шагнула решительно, чтобы через минуту увидеть столпившуюся у стены компанию. «Значит, даже четверо, — подумала Лавиния. — Что же у вас тут такое…» Один из собравшихся в укромном уголке обернулся, и она едва не скривилась, узнав младшего брата собственной матушки — Доменико Корнаро. Отношения с дядюшкой у Лавинии никогда не складывались, и на высокомерный взгляд родственничка она ответила не менее надменным. — Что привело вас в столь неподобающее место, ваша светлость? — процедил он сквозь зубы. — Чьи-то вопли… и отнюдь, как мне кажется, не восторженные, — ответила Лавиния, краем глаза наблюдая за спутниками Доменико — как она и полагала, молодыми людьми явно не самого низкого сословия. Те, в свою очередь, смотрели на Лавинию с почтительным интересом. Если бы они и не узнали еe в лицо — пусть даже белокурых и бледных Фиеннов сложно было спутать с кем-то ещe — всe равно обращение как к титулованной особе несомненно внушило им должное уважение. А когда один из них отступил в сторону, герцогиня Альтьери наконец-то увидела ту, вокруг кого они столпились. По странному совпадению это была Джина Нуцци, фаворитка владетеля Фиорры, чей портрет Лавиния только что обсуждала с братом. Заметив еe пристальный взгляд, Джина гордо выпрямилась, но Лавиния заметила, что губы очаровательной Черной Розы Фиорры, как успели прозвать красавицу, подрагивали, а глаза блестели, словно бы она вот-вот была готова заплакать. — Однако здесь едва ли найдется нечто, достойное внимания благовоспитанной дамы, — прервал немую сцену Доменико, сделав ударение на предпоследнем слове. — Да?.. Ну, в таком случае, дамам стоит удалиться, — заявила Лавиния, ловко скользнув к Джине. — Идемте, госпожа Нуцци!.. Думаю, эти господа прекрасно проведут время и друг с другом. Доменико, кажется, даже поперхнулся от ярости: не то усмотрел в еe словах не слишком пристойный намек, не то просто был разозлен испорченным развлечением. Но Лавиния не стала особенно приглядываться, а подхватила несчастную Розочку под локоток и уверенно повела еe прочь. Благо, оторопевшие дворянские отпрыски перед дамами безропотно расступились. Спустившись в зал, Лавиния сбавила шаг и даже пару раз приветливо кивнуло раскланявшимся с ней гостям, дабы не привлекать лишнего внимания. Она искала отца, но его нигде не было. Тогда, махнув на всe рукой, Лавиния повела судорожно вцепившуюся в неe Джину в свои комнаты. …В просторных покоях царила тишина и густой полумрак, который разгонял лишь мягкий свет пары масляных ламп. Встретившие хозяйку прислужницы бросились было зажигать свечи, однако Лавиния лишь отмахнулась, велев девушкам лучше поживей принести каких-нибудь сладостей и фруктов. — Садись же, — указала она рукой на обитую белым атласом козетку Джине, которая так и стояла посреди комнаты. — Стоит отдохнуть. — Вы так добры, ваша светлость, — неуверенно откликнулась Джина, но всe же уселась, сложив руки на коленях. Украдкой разглядывая еe, Лавиния вдруг решила, что Черной Розе — восхитительно броской в шитом золотом изумрудном бархате, сделавшем бы чуть менее красивую женщину безнадежно вульгарной — куда больше подошел бы образ не древней святой, а прелестного воплощения щедрого, но обжигающе-жаркого эллианского лета. Тогда как самой Лавинии, в еe льдисто-голубых шелках вместе с увивавшими шею и руки градинками жемчужин — холодной северной зимы. Утащить, что ли, завтра Джину к кому-нибудь из местных мастеров и заказать у него их парный портрет?.. Лавиния подумала, что отцу бы наверняка понравился такой подарок, особенно преподнесенный в виде сюрприза. Жаль, только, что она вряд ли сумеет устроить это до отъезда. Но, может быть, попробует в следующий — если, конечно, отец не успеет уже охладеть к своей Розочке. — Испугалась?.. — стараясь говорить поласковей, спросила Лавиния. — Можешь не сомневаться, эти недоумки ещe поплатятся. А в следующий раз влепи кому-нибудь из них пощечину и ори погромче — ты не служанка, чтобы тебе всякий мог задрать юбки в ближайшем углу! — Не… их, — сглотнула Джина. — Господин Адриан впервые вывел меня в свет, а я… тут же успела вляпаться в историю! — Ну-ну, — подобная наивность показалась Лавинии даже милой. — Этот дом видал скандалы и похуже. А вот когда кто-то посягает на принадлежащее Фиеннам, нельзя спускать такое с рук!.. Немного посидим тут, а после — расскажем всe моему отцу. — Я очень признательна вам за вашу доброту, ваша светлость. — Ну, если так, — улыбнулась Лавиния, — то, думаю, ты вполне можешь называть меня просто по имени… Раз уж мы делим теперь один дом, то вполне можем стать подругами, не так ли? «Хотя бы потому что отца это явно позабавит, а матушку — до смерти взбесит».***
— Я не стану умолять, стоя на коленях. Но вам нужно подумать о том, что независимое Лерийское княжество — сильное и готовое защищать свою свободу — будет для Фиорры и всей Жемчужной Лиги гораздо лучшим соседом, чем Мидланд, который всегда станет смотреть на эллианские земли как на лакомый кусок… Всe, мне больше нечего сказать, господин Фиенн!.. Молодой темноволосый мужчина, сидевший напротив Адриана Фиенна, умолк, гордо вздернув перечеркнутый узким шрамом подбородок. Наверное, такая поза должна была ещe больше убедить властителя Фиорры: перед ним отнюдь не смиренный проситель, а равный подле равного. Представитель одного народа, пусть уже и двести лет как порабощенного Мидландской империей, рядом с тем, кто в последние несколько лет мог считать себя лидером другого, пусть и разделенного на множество государств. Вот только вместо этого Адриан почувствовал укол внезапной жалости — и к истерзанной, но продолжавшей свою безнадежную борьбу Лерии, и к самому Терису Висельнику. Последний за гордостью сейчас определенно прятал черное отчаяние, которое вскоре должно его неизбежно сломить. Если только раньше не прикончат имперцы, которые объявили за голову уже дважды сбегавшего из их плена мятежника награду — огромную даже по меркам богатой Фиорры. …Однако жалость можно было себе позволить — на пару мгновений — но нельзя было ею руководствоваться. Поэтому Адриан, помедлив, сказал: — Я понимаю всe сложность вашего положения. И вовсе не безразличен к судьбе Лерии… — Но, похоже, так и продолжите наблюдать, как она гибнет?.. С самым глубочайшим сожалением! — тут же перебил Терис. Его прозвучал ещe более хрипло, чем раньше, а потом мятежник и вовсе раскашлялся, прикрыв рот правой изувеченной рукой, на которой не осталось пальцев кроме большого и указательного. «Битый зверь, — подумал Адриан, сам между делом пододвигая Терису тяжелый золоченый кубок с пряным вином. — Если не сказать — недобитый. Именно потому и весьма опасный для империи. Или не только для неe, если его раздразнить… Однако, можно ведь и попытаться приручить — не подпуская слишком близко к собственному горлу, разумеется». — Выпейте, — спокойно предложил владетель Фиорры. — И послушайте меня… А то с вашими дипломатическими способностями хорошо разве что объявлять войны, но не заключать союзы… Пусть даже я и ценю ваше упорство. И моe сочувствие вашему народу, как и вам лично, неподдельно. Иначе я попросту не стал бы принимать у себя вашу банду головорезов. Подождал бы, пока мидландцы не додушат вас в дальних горах, а потом — если бы Лерия меня продолжила интересовать — выбрал кого посговорчивее из окружения вашего беглого мальчишки-князька… — Ха! — не побрезговавший угощением Терис фамильярно отсалютовал Адриану кубком. — Да эти ленивые, продажные… — …Зато наверняка — послушные, — отмахнулся Адриан. — И тем не менее, вы говорите со мной. — Да, пока с вами. И даже готов указать на тех, кто поможет сделать Лерию снова свободной — если, конечно, вы сумеете преодолеть некоторые предрассудки… Хотя, по моим сведениям, вы лично, Терис, их уже вполне преодолели.