***
Бартоло Ластра никак не мог утверждать, будто бы всевозможные опасности выглядели для него чем-то новым. Более того — из них складывалась немалая часть его будней, и Бартоло давно научился получать от этого изрядное удовольствие — часто к немалому удивлению окружающих. Но нынешним утром, хотя вокруг не звенела сталь и не гремели смертоносные заклятия, Бартоло чувствовал себя так, словно бы вот-вот безоружным должен был спуститься в логово разъяренного зверя. И, внезапно, ничуть не испытывал привычного боевого азарта. Возможно, от того, что ожидавшим «хищником» был сейчас вовсе не враг, а его нынешний господин, Адриан Фиенн. Или же — потому что Бартоло довольно иррациональным образом чувствовал себя виноватым перед Львом Фиорры. Хотя вроде не имел на это особых причин: все решения касательно своего государства и, тем более, собственной семьи Адриан должен был принимать только сам. Бартоло мог дать совет, даже настойчивый, однако пункт «переубедить нанимателя» определенно не значился в списке его обязанностей. Но все же, все же… Досадливо прицокнув языком, он наконец-то постучал в дверь покоев Адриана и, дождавшись приглашения, вошел внутрь. Когда почтительный прислужник провел Бартоло к хозяину, тот встретил его за своим утренним кофе — бодрым приветствием и предложением присоединяться к завтраку. Бартоло вежливо отказался, да и просто садиться не спешил, что не укрылось от Адриана. — В чем дело? — усмехнулся тот. — Ты внезапно вспомнил о придворных манерах?.. Или мнешься, не зная, как мне сообщить, что Карл Вельф внезапно помер от избытка совести? — Если бы, — поморщился Бартоло. — Господин Фиенн, у меня есть важные новости. Действительно важные. Адриан тут же зыркнул на собеседника исподлобья, запахивая на груди узорчатый атласный халат, да вообще за мгновение принимая куда более серьезный вид: — Ну, говори, — и когда Бартоло нервно прикусил губу, поторопил его еще: — Давай, не жмись! Кто, а? Тиберий? Лавиния?.. Габриэль? Бартоло понял, что диалог зашел куда-то очень не туда, и предупредительно вскинул ладони: — Нет-нет, я не это имел в виду! Все живы. И целы, я надеюсь. — Дипломат хренов… Тогда — что? — Все-таки — кто. Госпожа Нуцци. Господин Фиенн, она пропала. Со вчерашнего дня не появлялась во дворце. И у родителей ее тоже нет — мы, разумеется, сразу проверили. — Черт! — И еще — Пьетро Торрини тоже куда-то запропастился, сучий веннарский сын. Мы с ним собирались… В общем, не важно, но на встречу со мной он не явился. А вы же знаете, какой он обычно люто обязательный зануда. У себя его нет, местные его знакомцы тоже ни шиша не знают. Ну и, — Бартоло оставалось развести руками, — не могу не отметить, что ситуация вырисовывается странная. — Да уж, ты как всегда — прямо в яблочко! — Адриан со стуком возвратил кофейную чашку на блюдце. Бартоло на мгновение подивился, что прекрасный расписной фарфор это воссоединение в принципе пережил. А потом уставился на Адриана, который в свою очередь не менее откровенно буравил его взглядом. Бартоло знал, какая мысль сейчас почти наверняка промелькнула у того в голове: юная пылкая красавица и молодой интересный мужчина, к тому же успевший свести с фавориткой Адриана некоторое знакомство, давая ей уроки грамоты… Но — нет. В каком угодно случае картинка сложилась бы легко и однозначно — да только не в этом. Бартоло определенно не считал себя человеком чувствительным и сентиментальным — напротив, сам частенько подтрунивал над «романтичной натурой» Торрини. Однако при этом точно не чурался общества благородных и не очень дам, а потому был убежден: в женских причудах и желаниях он кое-что да смыслил. И… по-белому завидовал Адриану, замечая с каким чувством смотрит на того юная возлюбленная. Хоть тогда, хоть сейчас Бартоло мог бы поклясться: о холодном расчете или даже сиюминной похоти в случае Джины Нуцци речи никак не шло. А, значит, подумать, будто бы девчонка удрала с любовником помоложе… Пф-ф-фе! На такое оказался бы способен только какой-нибудь дубоголовый болван, но уж точно не Бартоло. — Однако, господин Фиенн, — прервал он затянувшуюся паузу, — я не думаю, что это означает будто бы… — Молчи, — Адриан вскинул ладонь привычным резким жестом. — Может, на фоне всего прочего, наконец-то почувствовать себя трухлявым рогоносцем было бы и… поучительно. Но — смейся или нет — моей девочке я верил, верю и стану верить до последнего. — И не зря. — Как, к слову, и Пьетро Торрини. Он, конечно, белоручка, идеалист и бесова язва с вечным шилом в заднице. Но он не предатель, нет. И уж поверь моему слову, таким господам строить сияющий новый мир, торжествуя над отжившим старым всегда гораздо интересней, чем захапать сотню мешков золота, позже спустив их за год на пирушки и девок… А этот мир ему могу обеспечить только я. — Поэтому… — Поэтому, Бартоло, если я узнаю… Если я только выясню, что это дело рук Вельфа и его троеклятых кукловодов, работы у тебя точно прибавится. А теперь — довольно, не время точить тут лясы!***
Нима считала свое место при дворе Адриана Фиенна в определенном смысле уникальным. Думала она об этом иногда с гордостью, а порой — и с некоторым недоумением. Вот только с правдой в любом случае нельзя было поспорить: должность Нимы позволяла ей частенько находиться рука об руку с первыми лицами Фиорры и Эллианы, но оставаться при этом никем особенно не замечаемой. Удел чародейки, которая совмещала обязанности лекарки и стражницы, по первому приказу создавала вестников для передачи посланий… А в последнее время — часто еще и выполняла роль неофициальной советницы по связанным с магией вопросам. И, как только эти специфические моменты оказывались исчерпаны, мгновенно становилась словно невидимой безо всяких чар. А вот сегодня все складывалась совсем иначе. Нима сидела рядом, за одним столом для совещаний с неожиданными людьми, которые не только смотрели на нее с интересом, однако и явственно дали понять: они ожидают от нее участия в непростом разговоре на равных с прочими. Первого из них она знала не столь долго, но зато в обстоятельствах, позволявших составить вполне весомое представление о личности, которой одни безусловно восхищались, а другие — считали предельно скользкой. Сама Нима сперва страстно мечтала опробовать на нем парочку боевых заклятий помощнее. Чуть позже — оказалась счастлива назвать его своим другом, наверное — даже единственным в Эллиане. Но при всем при этом отнюдь не была убеждена, что авантюризм и амбиции того однажды не выйдут боком как ему самому, так и всей Фиорре. Второй мог бы стать ей врагом — он служил вере, которая провозглашала себя единственно праведной, и которую Нима никогда не исповедовала и не собиралась. А еще — оставался орудием организации, которая когда-то и поставила чародеев в приниженное положение на континенте, и забывать подобного Нима не собиралась, даже если все прочие здесь воспринимали сложившееся положение вещей, как данность… Однако, несмотря на все это, сейчас они сидели рядом. И то, что такой человек лично явился в Фиорру, красноречивей всего заявляло: у нынешнего предприятия Адриана может быть вполне конкретное будущее. Ведь в безнадежные авантюры Священная Тирра просто не впутывалась. Бартоло Ластра и Отто Корблен — наемник и эмиссар Церкви, вечный искатель приключений и верный служака. Люди, столь же разные, сколь и характерные в своих судьбах и достижениях. А вот третий из собравшихся оказался тут самым младшим и, пожалуй, самым неприметным из всех. Нима несколько раз встречалась с Терисом Лерийцем, и теперь ей пришло на ум, что этот человек довольно похож на лидера мятежного полуострова внешне. Особенно — на первый взгляд. Оба лет тридцати от роду, чернявые и темноглазые, не отличавшиеся ни высоким ростом, ни особенно крепким сложением. И все-таки — разные, как ночь и день, стоило узнать их хоть чуточку поближе. Терис поражал едва ли не всякого нового знакомца красноречием, бьющей через край энергией и неуемной (хотя отнюдь не бездумной) смелостью перед лицом обстоятельств, которые наверняка заставили отчаяться многих прочих. Сила же Каэтана Брехта, которого теперь куда лучше знали под именем «Морион», имела совсем иную окраску. Если призадуматься, Ниме хотелось сравнить ее с чем-то тихим, холодным, может быть — даже едва уловимым и призрачным. Но — однозначно опасным и, более того, опасным всегда непредсказуемо. Всякий раз при его появлении поблизости Нима испытывала весьма своеобразные чувства. Очень сходные с теми, которые охватывают когда, спокойно обернувшись, вдруг видишь вонзившуюся в дерево стрелу — всего в полуладони от твоей головы. И как бы привычен к близости смерти не сделался, все же понимаешь: на мгновение что-то внутри неизбежно сжимается, а холодок ползет вдоль хребта. И Нима знала: она была вовсе не одинока в своих ощущениях от господина Мора. Однажды, уютно (и уже почти привычно) укутавшись в Иантов зеленый плащ, она лениво наслаждалась прекрасным, хоть и суровым видом весенних Иррейских гор. А потом ей внезапно пришла идея поинтересоваться у пристроившегося рядом командира «Рассветных колосьев» его мнением о человеке, которого к тому времени в Эллиане успели несколько неуклюже поименовать «левой рукой Териса». Иант, как обычно, оказался краток: — Когда я вспоминаю про Мора, я думаю, что небеса все-таки вспомнили про нашу борьбу. И решили-таки вознаградить лерийское упрямство. Как всегда, Ниме сложно было понять, есть ли в словах Ианта ирония или он предельно серьезен, несмотря на свою лукавую улыбку: — Что ты имеешь в виду? — нахмурились она. — То, что мы с Мором по одну сторону. Иметь такого врага — хуже, чем сигануть в яму с болотными гадюками. Шансов уцелеть куда меньше. — У него мидландское имя, — задумчиво сказала Нима, не зная, что еще ответить на столь впечатляющую характеристику. — Как и у многих здесь: жизнь под империей сказывается. Люди думают, что если они не станут отличаться от «хозяев», будет легче. А отец Мора славился особенной… благонамеренностью. Иначе бы не отдал сыночка в имперскую Военную Академию. — Но впрок это не пошло. — Еще бы, — хохотнул Иант. — Мидланду — уж точно. Тогда их разговор об этой то ли темной, то ли героической личности быстро сошел на нет — Нима даже легко (пусть и не без некоторой неловкости) могла припомнить, почему. А теперь она сидела с «бичом Мидланда» едва ли не бок о бок и думала, что возможно стоило, пользуясь случаем, задать ему хоть пару весьма важных вопросов… Пока не заметила, что тот сам Мор внимательно наблюдает за ней из-под полуприкрытых век. Смешавшись, Нима отвернулась и лихорадочно засоображала: не стоит ли скрыть смущение за нарочито резкой репликой?.. Или уже было слишком поздно? Но тут входная дверь грохнула, и на пороге появился Адриан Фиенн — чтобы, как и много лет назад, спасти Ниму. Правда, на сей раз, не от мучительной смерти. Всего лишь — от нестерпимого желания нырнуть под массивный овальный стол для совещаний. Однако это не умалило искренней благодарности, которую Нима в этот миг испытывала, глядя Адриану в глаза. Едва заметно кивнув ей, тот сразу же обратился ко всем присутствующим: — Итак, любезнейшие господа. Я специально решил для начала собрать вас узким кругом. Тут все должны быть знакомы с положением дел достаточно, чтобы я не пускался в подробный рассказ о том, как господин Морион провел свое расследование на эллианской, — на последнем слове было сделано ощутимое ударение, — территории, и каковы предоставленные им результаты. Нелестные, надо признать, ни для меня, ни для… — взгляд Адриана остановился на Корблене, — Священной Тирры. — Церковь всерьез займется этим делом, — резко бросил последний. — И, поверьте, со всей строгостью отнесется к подобному. То, что столь высокопоставленное лицо, как фиоррский епископ может оказаться замаранным связью с еретиками — недопустимо!.. Хотя мы и по-прежнему не приветствуем в таких случаях самодеятельность светских персон. Нима невольно вновь глянула на Мора: вызвать неудовольствие самой могущественной силы в трикверианском мире — это была не шутка. Но его лицо сохраняло спокойное и внимательное выражение — словно бы он выслушивал будничный отчет своих подчиненных, а не вставал поперек дороги владыкам стран и душ. Тогда Нима впервые подумала, что, возможно, характеристика Ианта в отношении этого человека и окажется самой исчерпывающейся. Однако в чем была убеждена точно: небесам придется беречь его очень крепко. Ибо врагов у господина Мора непременно найдется в достатке — и самых лютых.***
Когда последние нюансы оказались обговорены, а рукопожатия завершили довольно специфическое, что греха таить, совещание, Адриан тихонько бросил Ниме: — Прошу, задержись немного. Жемчужно-серые раскосые глаза чуть расширились от удивления, но чародейка кивнула и возвратилась к своему месту, не став, впрочем, снова садиться. Адриан на миг залюбовался ее гибкой миниатюрной фигуркой, изящной даже в обычной для магичек на службе мужской одежде. Он всегда питал слабость к прекрасным вещам и прекрасным женщинам — и потому на миг вновь ощутил пылкую ненависть к тем, кто решил, что вправе эту красоту уродовать и калечить… Как хорошо, что тогда его люди не оставили в живых ни одного из них. — Я… очень сожалею, господин Фиенн, — произнесла Нима через мгновение после того, как дверь за Мором, выходившим последним, аккуратно затворилась. — И надеюсь, что с госпожой Нуцци не произойдет ничего плохого. Даже если это не случайное совпадение — сектанты ведь тоже не ждут нашего удара. Особенно такого стремительного. — Спасибо, моя девочка. Я конечно бы хотел верить в нелепое совпадение, но… кажется, Трое начинают исчерпывать свой список милостей к нам. Дальше придется полагаться на себя. — И мы справимся. — Обязательно. К слову, я собирался объявить — ты тоже участвуешь в операции. — О?.. — на ее фарфоровом личке отразилось искреннее изумление. — Теперь, кажется, моя очередь выражать признательность! Я не думала, что вы позволите… — Я не поклонник неприятных сюрпризов в случаях, где можно их избежать. Поэтому кто-то с даром целителя окажется там кстати — особенно, если этому человеку я могу безусловно доверять. Нима отвесила короткий поклон: — Это честь, господин. — Вот и отлично. К тому же, я по себе знаю, что иногда бездействие — худшее наказание… Скажи — он написал тебе? Плечи Нимы дрогнули, и Адриан поймал себя на желании притянуть несгибаемую чародейку к себе — так, как когда-то позволял дочерям прятаться в своих объятиях от всех бед их хрупкого мира. Но эта женщина превыше всего ценила собственную честь и через мгновение она уже спокойно сказала: — Нет. Но это и едва ли было бы уместно. Сейчас не лучшее время. — Ну, перехватывать вестников пока еще никто не научился!.. Однако просто знай — это вовсе не значит, что ему безразлично или что-то такое. Мужчины просто бывают редкостными идиотами в некоторых вопросах, и… — Мы не дети, господин Фиенн, — одного ему все же удалось добиться — теперь Нима вполне задорно усмехалась. — Разумеется, нет! Зато вот таких стариков, как я рано или поздно начинает тянуть делиться опытом… Иногда я думаю, что у меня его было даже слишком много. Допустим, Фелиция — точно не лучшая его часть. Если бы только она не была матерью моих детей!.. — Адриан почувствовал, как внутри снова все будто кипятком окатило. — Вы не станете ее казнить? — Нима с интересом подалась вперед. — Позволите ей смыть позор? — Это как еще? — Смертью от собственной руки, конечно, — Нима пожала плечами. — Было бы действительно благородно с вашей стороны. «Вот тебе и нуашийские нравы, хотел — получай, — хмыкнул про себя Адриан. — Воистину, с Терисовым "Медведем" эти двое не могли не найти друг друга!» — Нет, у нас все обстоит несколько иначе… Фелиция сочла бы это смертным грехом. — Страшнее того, что она совершила уже не найти, — а вот теперь голос Нимы не струился шелком — резал сталью. — И все же я не хотел бы заставлять Аврелию и Эмиля страдать еще больше, чем их уже заставила матушка. Поэтому она все равно отправится в монастырь. Но не в тот, что выбрала сама, нет… В такой, где сумеют позаботится, чтобы ее ложь и подлость не смогли причинить вреда никому, кроме ее самой — Вы очень милосердный человек, господин, — Нима, которая сама какое-то время воспитывалась в монастыре с весьма жестким уставом, явно не усмотрела в наказании должной суровости. Но хотя бы и спорить с Адрианом не собиралась. — Пусть добрые духи воздадут вам сторицей во всех грядущих жизнях. — Благодарю, даже если этого и не заслуживаю, — серьезно кивнул Адриан. Он знал, что малейший намек на насмешку над ее верованиями Ниму не на шутку задевал, хотя гордая нуашийка старалась не показывать этого острым на язык и не особенно почтительным фиоррцам. А про себя подумал: «Если они только вернут мне Джину в этой, в сотне новых смело могут воплощать в навозного жука, такой размен меня вполне устроит».