Повествование от первого лица
Дамиано Я сижу на кухне и смотрю на Итана. Смотрю минуту, две, три. С его стороны – ноль реакции. Развалился на стуле и залипает в потолок, тихонько настукивая пальцами по своей ляжке какой-то ритм. Я щурю накрашенные (подводкой Вик) глаза. Мне всегда её косметика нравилась больше собственной. Моя вся какая-то некачественная, а вот у неё самое то. Торкио отбивает что-то настолько самозабвенно, что даже спустя пять долгих минут моего немого созерцания, он не шелохается. От этого я раздражаюсь ещё сильнее, чем был до. Придурок. Сегодняшнее утро я смело могу записать в список самых отвратительных и противных. Проснулся я, во-первых, не в своей кровати. И даже не в своей одежде. Вообще без неё. Я, может, и заядлый нудист, но просыпаться после пьянки с друзьями голышом в объятиях бывшей девушки (нынешней подруги) совсем не ахти. Во-вторых, после своего пробуждения я разосрался с Томасом в пух и прах: в жопе мелкого заиграли братские чувства к Виктории, которая для него как сестра, и он вывалил на меня мешок с дерьмом, говоря, что я ублюдок, играющий с девушками и в целом плохой человек. Что начало происходить с группой? Все устали. Устали спать задница к заднице, устали есть, толкаясь локтями, потому что в тех квартирках, что снимает для нас продюсер, невозможно развернуться. Устали слышать только друг друга, и, в конце концов, устали быть всем друг для друга. Нам тупо нужен отдых. Я не обижаюсь ни на Томаса, ни на Вик (а мне есть за что держать на неё обиду). Я не хочу ссориться с ними и дальше: я прекрасно понимаю, что конкретно я достал всех своими выебонами. Точнее, Томаса и Викторию, потому что сказать раздражаю ли я Итана – нереально. По нему вообще нельзя определить, что он думает. Я правда пытался и пытаюсь по сей день, но прочитать что-либо на этом чудесном полуиндейском лике, увы, как в бездну плевать и ждать, что плевок долетит до дна. Наша безмолвная посиделка с барабанщиком прерывается. Выяснявшие отношения Томас и Вик выходят все же на свет божий. Он в своей дебильный пижамке, с огромной убогой мордой медведя на груди, она – в футболке до пупка и трусиках. Я люблю, когда Виктория так ходит. Она удивительная, и не будь я по молодости идиотом, мог бы созерцать эту обаяшку и без белья. Но увы и ах, наше с ней тёмное и прыщавое прошлое преследует по пятам. — Могли бы и завтрак сделать, — говорит Томас, и я с удовольствием отмечаю, что он не уложил свои кудряшки, а значит завтра будет мучаться, расчесывая их. Я рад, потому что мучения моего любимого гитариста – отдельная тема для песни. Все никак не соберусь перенести её на бумагу в стихах, а надо бы. — Было бы из чего, — говорю язвительно, чтобы побесить придурка, — А то ведь вчера кое-кто все сожрал, — чувствую, что сейчас будет весело и на всякий случай отодвигаю пепельницу, стоящую неподалёку. Этот псих ведь не побоится в меня ею кинуть. Томас смотрит на меня немигающим взглядом. Жуть. Его эти глазенки глупые меня всегда вводят в панику. Вот у Виктории глаза что надо, тонуть бы в них и тонуть. Отвожу свои глаза в сторону. Утыкаюсь в Итана. Ему хоть бы что: продолжает смотреть в стену, изредка шмыгая текущим носом. Он недавно подхватил насморк – всей группой лечили, чтобы не дай Бог не слёг. У нас на носу турне. Не то, чтобы прям на кончике носа, правда, но все равно не хотим без барабанов репетировать. — Ты специально? — наконец произносит Томас, сжимая зубы так, что на его пресимпатичном личике начинают играть желваки; Виктория участия в разговоре явно принимать не хочет, так что просто роется в холодильнике, будто думая, что после этого обжоры там ещё можно что-то найти. — Да, — я цапаю пачку сигарет со стола, вероятно, оставленной там Итаном, вытаскиваю сигарету и сую её в рот. Мусолю пару секунд, ожидая, что Томас начнёт орать, какой я сукин сын, но к моему удивлению, он просто прикрывает очи, зависает, после чего, гневно стуча пятками, покидает нашу кухню для лилипутов. Дышать явно становится легче. — Прекращай, — подает голос Виктория, нагнувшаяся к нижней камере холодильника, и выставив свою полуголую пятую точку нам с Итаном на обозрение. Точнее, мне. Торкио продолжает вести себя как дурачок и по-прежнему пялит в стену. — Он скучает по родным, а ты ещё масла в огонь подливаешь, — это она намекает, что переживающий Раджи заедает стресс. — Ну да, сожрал все наши запасы и счастлив. Почему я должен думать о нем, если он не думает о нас всех? Он сраный эгоист, и ты не можешь это отрицать, — она и не будет, я это знаю. И правда: Виктория молчит, почесывает свой прелестный зад и все-таки возвращает половину тела в комнату. Холодильник захлопывается. — Итан, проснись, — окликивает тормоза Вик. У неё есть на него влияние, а вот у меня – нет. Я готов поспорить, что если бы она пришла к нему вот так на кухню и сидела бы в молчании, он бы сразу же отвлёкся от прожигании взглядом в стене дырки. Но я – не она. У меня нет привилегий по отношению к Торкио. Я для него как манекен, который можно хвалить за хорошие песни (очень скупо хвалить, но, кажется, Итан только так и умеет). Со мной он не пьёт, не курит и в целом старается не контачить. И это ведь не вчера началось. Так было всегда. Ещё с того дня, как я увидел его с идиотскими усиками на устроенном лично для него прослушивании к нам в группу (и без этого было понятно, что его берут) — Натан написал. Ещё вчера, — Виктория перехватывает у меня пачку сигарет и достает себе одну, — Сказал, важные новости сегодня принесёт, так что не разбегайтесь пока что, ладно? — она закуривает и я клянусь: она должна стать моей женой. То, как курит Вик, можно снимать и дрочить. Прошу простить мне такие подробности, но это правда. — На улице жарища, так что и в мыслях не было, — говорю ей это, чтобы между нами не осталось утренней неловкости. Ее и так не было, впрочем, но я хочу побыстрее замять эту ситуацию. — Чем займёмся до его прихода? Может, сыграем мой набросок? Который я вчера вам показывал, — я понятия не имею, показывал ли я вчера что-либо. Я просто включаю себя самого, потому что атмосфера слишком гнетущая. Итан переводит взгляд от Виктории на меня, и я Богом клянусь, в этих глазах интерес. Наконец-то он ожил. Как я мог забыть о волшебном способе заинтересовать этого придурка? Нужно просто начать говорить про музыку, и он внит тебе, как малютка-греховник у пастора в исповедальне. — Я не помню, — честно признается Виктория. Куда уж ей, вместе ведь пили. — Ты говорил что-то про драматическую натуру твоего нового текста, — Торкио перекидывает свои русалочьи волосы за спину и хлопает глазами, обрамленными длиннющими черными ресницами, — Образ гневной богини, так кажется? Он то ли спрашивает, то ли утверждает. Я не знаю, абсолютно не имею понятия. Понимаю только одно – вчера я сболтнул лишнего. Образ гневной богини должен был быть только для меня, а в целом новая песня просто об отвержении любви. Будем честны, меня ни любовь, ни сама богиня любви не приемлет. Иначе как объяснить, что такого харизматичного и мужественного юношу отвергает уже которая дама сердца. Причём, Джорджия даже не соизволила объясниться, но разводить здесь реки моих слюней о том, как сильно я любил её, как любил Ванес, как любил Викторию и прочих нет смысла. Для них я всего лишь придурковатый рокер, которым они попользовались и кинули (кроме Вик, конечно) — Да, — нехотя отзываюсь я, — Так что, будем прогонять? Виктория пожимает плечами: ей все равно, а значит не против. Итан кивает так активно, что чудные локоны спадают ему обратно на лицо, а он их снова перекидывает. У чувака явно проблемы с пробором волос: они постоянно лезут ему на лицо, не желая держаться по бокам. Меня это и бесит, и веселит. Уходим репетировать. Я – потрепанный, курящий и с головной болью. Они – просто курящие. Кажется, скоро наша группа станет просто сборищем куряк. Думаю об этом и усмехаюсь.Конец повествования от первого лица
***
— Не дожимаешь, — кричит Дамиано, чтобы Виктория поняла, в чем ошибка, — Когда берешь барре на четвёртом нужно все прожать, а ты явно не все делаешь, — он раздраженно прикрывает глаза, а затем, развернувшись на сто восемьдесят градусов вопит на Итана, — Ты не видишь, что я пытаюсь что-то сказать?! Барабанные установки замолкают, повисает тишина. Дамиано тут же корит себя за то, что наорал на Итана, но что сделано, то сделано. — Я поняла, Дамиано, — спокойно говорит Вик, — Итан, не обращай внимания. Ты же знаешь, он всегда такой злобный после пьянок. Итан жмет плечами, а солист успокаивает себя дыхательной зарядкой. — Натан пришёл, — с такими словами заглядывает в комнату Томас, который наотрез отказался с бодуна играть, — У него куча каких-то бумажек. Ставлю ставки, что хочет внести изменения в наш состав, — парень уходит к продюсеру, оставив за собой шлейф неопределённости — Чего это он, — задумчиво вносит свою лепту Виктория, — Я думала он придёт по поводу мерча говорить, а там обычно не требуется бумажная волокита. Разве что контракт на использование лейбла или типа того, — она ставит гитару на подставку и вздыхает, — Дамиано, все-таки текст сырой, хотя мотив мне нравится. Дамиано кивает. Девушка видит его расстройство по поводу этого дня и ободрительно шлепает того по плечу: — Да все будет хорошо, пупс. Мы немного отдохнём, а потом с новыми силами отправимся по миру. Круто же звучит? — она поворачивает голову в сторону Итана, в поиске одобрения и поддержки. Барабанщик, крутящий в это время палочки между пальцев, даже упускает их из рук. Он поспешно кивает и тихо поддакивает: — Ага. Не расстраивайся, Дамиано. Все будет хорошо. Солист смотрит на него и видит на лице расстерянность. Даже Итан сам не уверен в том, что того небольшого отдыха, который у них будет, хватит, чтобы восполнить силы и энергию. Дамиано вымученно вздыхает и оставляет этих двоих.***
— Тур будет называться "Жизнь" и мы сделаем его максимально длинным, — Натан ходит по их маленькой кухоньке, хотя там не то что ходить, там и дышать-то трудно. На пятерых она явно не рассчитана. — Проходит по одиннадцати странам: Италия, Франция, Испания, Швеция, Швейцария, Россия, Украина, Беларусь, США и... Греция, —он щёлкает пальцами, собираясь начать новое предложение, но его прерывает Томас: — Почему Греция последним? Не логичнее было бы поставить её к странам центральной Европы? — он трёт левый глаз, потому что забыл вчера снять макияж и теперь на лице раздражение — Потому что было уже все распланировано, а оттуда вдруг пришёл запрос на выступление в Афинах. Вы же понимаете, что половину этих стран вам дают эти, — пальцем мужик тыкает наверх, словно на следующем этаже сидят эти самые эти, — Моя б воля, был бы тур только по центру. Я сомневаюсь, что у вас очень много фанатов в Штатах или в какой-нибудь России, но раз уж там решили, что есть, то значит есть. — Ближе к сути, Нат, — одергивает его нетерпеливый Дамиано, — Смысл ты пришел за месяц до тура и начал его нам расписывать? Давай уже, отпускай всех по домам, — парень тушит сигарету о пепельницу и кидает окурок на стол. Натан стоит неподвижно, испытующе глядя на солиста. Он поджимает губы, потому что привык к уважительному отношению, а не к тому, что его воспринимают как клоуна в цирке. — Смысл в том, Дамиано, что тур сдвинули. И сдвинули его, — продюсер трет переносицу и устало вздыхает, — на послезавтра. То есть у вас, фактически, семьдесят два часа на отдых, а дальше – одиннадцать стран, в каждой из которых по два выступления минимум, — мужчина уже готов к инквизиции, потому что группу måneskin он знает давно. Эти ребята такого терпеть не будут. — Чего?! — Дамиано встаёт так резко, что стул позади него уезжает к плите, — Ты, старый пердун, лишаешь нас всех отпуска?! — Виктория нутром чует, что сейчас солист наделает глупостей, так что подходит к нему и кладет руку на плечо. На всякий случай. — Соблюдай субординацию, щенок! — срывается на него Нат, — Ты думаешь мне по-кайфу было все это двигать? Да я жопу рву, чтобы вас всех обеспечить популярностью и деньгами, идиоты! Я дочь собственную уже полгода не видел, с вами тут шатаюсь то по евровидениям, то ещё где-то. Не смей орать на меня, Давид, иначе ты собираешь шмотки и валишь на все четыре, — он краснеет как рак и тяжко дышит. Дамиано в глубине души надеется, что его сейчас хватит сердечный приступ и группа наконец избавится от этого нерадивого продюсера. — Ты меня из моей группы не выгонишь, — шипит на него Дамиано, — Угрожать будешь своим подчиненным. А нам ты наёмный работник, который просто должен выполнять свою работу. — он легонько отпихивает Викторию и выходит. Ему нужен воздух и немного одиночества. Натан не знает, что сказать. Мужчина пялится в след солисту и после двух минут тишины откашливается и продолжает: — В каждой стране вам выделено три дня на самих себя. Проживание и еда за счёт спонсоров, остальное сами. Перелёты на частниках, инструменты, соответственно, с собой. Эти бумаги каждый должен подписать, — он тыкает пальцем на разбросаные по столу документы, — Здесь доверенность на перелёты, страховки, доступ аэропортов к личным данным и прочее. Почитаете, разберётесь. Завтра зайду забрать. Делаем все в срочном порядке, потому что никто такого не ожидал. — все видят, что он на грани. Продюсер вяло опускается на стул, — Успокойте этого психа. После тура отпуск в три месяца. Оплачиваемый спонсорами. Томас кивает, глядя куда-то в окно. Виктория сосредоточнно всматривается в Натана, а Итан сидит с прикрытыми глазами. Все знают, что он так слушает. Внимательно. — Вылет послезавтра. Отсюда летите в Милан, затем в Рим. Дальше объясню по ходу. У меня всё, — он поднимается. Виктория видит седые волоски на голове мужика, потную грудь (в костюме летом ай как не холодно) и огромные мешки под глазами. Провожать его никто не выходит. Разве что Итан мысленно говорит ему "до свидания". — Дамиано, сюда иди, — вдруг рявкает Виктория. Томас уходит в ванную, Итан тоже собирается в душ. На выходе с кухни он сталкивается с Дамиано. Барабанщик видит заплаканные глаза и сочувствующе гладит его по плечу. Солист вздрагивает и они встречаются взглядами.