Границы счастливых сказок

      Время летних каникул подошло совсем незаметно – близился фестиваль, и праздничное настроение гуляло по всем школьным коридорам. Ученики только и говорили о назначенном сроке: в этот день школьным советом должно было быть устроено что-то грандиозное. Новый директор, Убуяшики Кагая, несмотря на грянувшие события, не только не отменил проведение летнего фестиваля, но и оказал содействие в его организации.       Главный корпус школы был признан аварийным, и все предметные классы, находившиеся там, были перенесены в другие здания. После своего назначения директор Кагая собрал всех учеников на линейке на главной площади, поблагодарил их за проявленное мужество и отвагу и заверил, что впредь в стенах этой школы никто не подвергнется опасности. Этот человек действительно внушал доверие, его голос успокаивал, и ученики, послушав его, наконец, выдохнули. Вновь потянулись привычные учебные будни. Вот только теперь выходить из своих комнат после захода солнца было уже совершенно не страшно.       В преддверии летнего фестиваля старшеклассников редко можно было застать ничем не занятыми: постоянные репетиции, общие собрания, работы по организации различных мероприятий… Тандзиро видел Ренгоку-сана так редко, что, когда ему это удавалось, он не выпускал его из объятий. А вот Узуи Тенгена не мог застать никто. С окончанием учебных часов он срывался со своего места и стремительно уносился в музыкальный класс для индивидуальных занятий; в комнату возвращался, когда его сосед уже видел десятый сон, и уходил оттуда ни свет ни заря. Агацума только тяжело вздыхал, если Камадо за едой спрашивал его, готовится ли Узуи-сан к празднику. Сабито отчего-то ходил с таким лицом, будто его жизнь была испорчена в корни, и постоянно что-то недовольно высказывал Томиоке, отчего они потом расходились по разным углам и не разговаривали друг с другом. А вот тем, кто действительно наслаждался временем до наступления летних каникул, был младший Ренгоку. Он все свободное от учебных часов время проводил на крыше восточного крыла школы, где они вместе с Хакуджи нежились в объятиях друг друга, созерцая быстро плывущие по ясному небу пуховые облака. Мир для Сенджуро будто бы замкнулся на его возлюбленном: он практически не контактировал с учащимися своего класса и каждую перемену со всех ног мчался к месту встречу, счастливо улыбаясь, заставляя окружающих только непонимающе смотреть ему вслед. Побывав на грани жизни и смерти во время сражения с Кибутсудзи, Аказа каким-то невероятным образом излечился от своей болезни – вторая личность в нем уснула навсегда. Обследовавшая его Амане Убуяшики подтвердила это. Сенджуро, уже привыкший к непредсказуемости своего любимого, даже скучал по этим внезапным скачкам настроения, но здоровье и душевное спокойствие Хакуджи-сана было для мальчика превыше всего. Конечно, задиристость и грубоватость Аказы никуда не делись, но он по наставлениям младшего Ренгоку старался работать над собой, и прогресс постепенно вырисовывался. Сенджуро стал постоянным гостем в доме его семьи, приезжая туда на все выходные, помогая Коюки-тян по хозяйству, готовя на всех четверых, играя в сёги с Кейзо-саном.       Фестиваль проводился за день до роспуска всех классов на каникулы. Учебных часов уже не было, а потому ученики преимущественно младшей школы получили возможность хорошенько выспаться. Старшее крыло же трудилось в поте лица с вечера предшествующего дня, и их титанический труд не оставил никого равнодушным. Тандзиро, с самого утра гуляя вместе с Незуко, Иноске и Зенитсу по празднично украшенной площади школы, восхищался всем, что видел вокруг. Здесь под открытым небом были выставлены всевозможные развлекательные стенды, стояли палатки различных клубов, предлагающих сыграть в какую-нибудь игру или пройти квест. Было много лавочек с едой, которые пользовались особой популярностью. Внутри корпусов школы учебные аудитории тоже были заняты представителями различных клубов: можно было попробовать себя абсолютно во всем, поучаствовать в предлагаемых конкурсах и соревнованиях.       Взяв себе несколько экземпляров карты мероприятий, Тандзиро вместе с остальными с интересом решали, что и в какой последовательности они хотели бы посетить с утра.       – Так… Сначала будет ярмарка клубов, в шесть часов вечера состоится концерт школьного оркестра, а также выступления школьного танцевального клуба, – вслух читал Тандзиро для всех.       – Узуи-сан будет выступать! Мы все должны быть на концерте ровно в шесть часов! – тут же истерично вклинился в его речь Зенитсу, не дослушав друга до конца, после чего обратился к лениво ковыряющемуся в ухе Иноске. – И попробуй только не прийти туда, безкультурный кабан! Узуи-сан так готовился к этому выступлению! Так готовился!.. – всхлипывая после каждого слова, смотря при этом куда-то вдаль, вещал блондин, не обращая внимания на скептично переглядывающихся друзей.       – Так готовился, что бедный Ренгоку-сан выспаться не мог… – тихо добавил старший Камадо, но тут же испуганно замолчал, когда Агацума с пугающим выражением лица перевел на него вопросительный взгляд.       – Ты что-то сказал или мне показалось?       – П-показалось, Зенитсу... Мы обязательно придем на концерт, н-не переживай, пожалуйста…       – Собрались на Узуи и Ренгоку идти смотреть, да? – раздалось со стороны, и они все как один обернулись на направляющегося к ним Сабито. Позади него шел немного потерянный Томиока, и Камадо по печальному взгляду последнего понял, что они в очередной раз выясняли отношения. Вот только Урокодаки вел себя как ни в чем не бывало. – Узуи, конечно, тот еще франт и одет опять будет с иголочки, но вот на Ренгоку во фраке мне все-таки интересно посмотреть! Ха, думаю, это будет занятное зрелище!       – Сабито-сан, Гию-сан! Рады вас видеть! А вы разве нигде не принимаете участие? – тут же поинтересовался у него Камадо, замечая, как тот на мгновенье отвел взгляд в сторону, будто вспомнив о чем-то неприятном.       – Я с двенадцати провожу мероприятия для новичков в нашем клубе кендо. А вот Томиока… – он редко обращался к своему партнеру так фамильярно, а потому Гию, не решающийся подать голос и до сих пор стоявший позади, досадливо прикусил губу. Но углубляться в потребности рыжеволосый не стал и, торопливо свернув разговор, поспешил откланяться. – Ладно, гуляйте – здесь сегодня много интересного. А мне еще подготовиться надо. Увидимся вечером или раньше, если решите заглянуть в наш клуб. Бывайте!       – Сабито, подожди! – Гию тут же посеменил за ним следом, стараясь догнать своего партнера.       – Да уж… – после долгой паузы изрек Зенитсу, все еще провожая взглядом этих двоих. – Хорошо, что Узуи-сан слишком воспитанный, чтобы вот так вот от меня бегать… И какая муха укусила этого Сабито?       – Даже не знаю, что у них случилось, – обеспокоенно проговорил Тандзиро и неопределенно пожал плечами. – Зенитсу, а у вас с Узуи-саном разве не бывает размолвок?       – Конечно, бывают! Но… – парень, глупо разулыбавшись и стремительно краснея, обхватил себя руками, влюблено вздохнув, – Узуи-сан знает прекрасный способ быстрого примирения, поэтому обижаться на него долго просто невозможно!       – А… п-понятно… – старший Камадо тоже зарделся и поспешил отвернуться от блондина, вернувшись к чтению буклета со списком мероприятий.       Днем народа на главной площади заметно прибавилось – она кипела жизнью, словно разросшийся муравейник. Погода в этот день тоже стояла благоприятная: солнце высоко в безоблачных небесах грело своими лучами землю. Тандзиро с сестрой и друзьями весело проводили время, дожидаясь вечера, когда начнется долгожданный концерт, о котором безустанно грезил трясущийся Зенитсу. Казалось, будто он нервничает за его проведение даже больше, чем все непосредственные участники.       Вечером большой популярностью у тех, кто хотел спокойно провести время, вдали от суеты и чужих глаз, пользовался пришкольный сад. Он тоже был украшен старшеклассниками: аккуратно постриженные деревья были увешаны светящимися гирляндами и разноцветными фонариками, от ветки к ветке тянулись веревки с бумажными флажками, на постриженном газоне тут и там аккуратно лежали свернутые пледы и мягкие подушки. Это создавало такой домашний уют, что многие школьники отдыхали здесь, глядя на усыпанное многочисленными звездами небо, а по дорожкам неспешно прогуливались влюбленные пары, о чем-то вполголоса переговариваясь между собой.       – Я так впечатлен всем, что увидел сегодня… Я в первый раз на таком школьном фестивале, – тихонько проговорил Сенджуро, опустив взгляд. Снизу вверх на него смотрел мирно лежащий на его коленях Хакуджи: они расположились на газоне в окружении подушек, но старшеклассник вместо того, чтобы лечь на какую-нибудь из них, пристроил голову на коленках у мальчика. Они молчали какое-то время, неотрывно глядя друг другу в глаза. – А вы, наверное, часто на них бывали раньше?       – Никогда не ходил, – не сводя с него влюбленного взгляда, произнес старший. – Но мне это нереально нравится: быть здесь с тобой.       – Хакуджи-сан, вы опять меня смущаете… – мальчик, алея щеками, закрыл ладошками глаза своему возлюбленному, отчего тот сразу же завозился на его коленях. Сердце у Сенджуро стучало быстрее обычного – как и всегда, когда Аказа находился рядом с ним. Их близость на обоих оказывала странное воздействие: у Хакуджи менялся цвет глаз с голубого на золотистый и обратно, а младший Ренгоку не знал, куда деть себя от волнения и как унять бешенное сердцебиение. – М-мы не пропустим выступление брата?       – Еще пару минут полежим и выдвигаемся, – сладко протянул Аказа, переместив руки мальчика с глаз на свои волосы, и Сенджуро послушно принялся перебирать яркие пряди, заодно нежно массируя виски. Уже завтра они вместе с Хакуджи должны были уехать в город к нему домой. Провести все каникулы вместе со своим любимым – младший Ренгоку улыбался собственным мыслям, предвкушая это прекрасное время.       Большой зал, предназначенный для масштабных мероприятий, находился в ныне закрытом центральном корпусе школы, а потому, чтобы как можно больше учеников смогли прийти, концерт школьного оркестра было решено проводить под открытым небом. Перед тем, как прийти сюда к назначенному времени, Зенитсу отправил всех друзей переодеться в школьную форму. «Концерты классической музыки надо посещать в соответствующем виде! А не так, будто вы случайно с улицы послушать зашли! И раз уж под рукой нет нормальной одежды, то и школьная форма подойдет», – такими словами сопроводил он свои действия под недовольное ворчание Иноске.       Уже сидя на своем месте среди других школьников, Тандзиро ощутил, что волнение Агацумы передается и ему: руки почему-то начинали подрагивать. Зенитсу никак не мог спокойно усидеть на месте и выглядывал из-за чужих голов, взволнованно наблюдая, как рассаживаются музыканты. И старший Камадо неожиданно понял, отчего так нервничал его друг: увидев Узуи-сана, занимающего место первой скрипки, он и сам даже открыл рот от восхищения, приковавшись взглядом к его высокой стройной фигуре. Белоснежные волосы были аккуратно уложены, заколотые с правого бока блестящей заколкой, частично закрывая поврежденную левую сторону лица, и так контрастировали с идеально выглаженным черным костюмом, что не засмотреться было невозможно. Несовершенств в нем не было никаких. Услышав со стороны всхлип, Тандзиро тут же обернулся на Зенитсу, и совсем растерялся: мальчишка бесшумно плакал, кусая губы, чтобы не разреветься в голос.       Сдерживать слезы стало невозможно, когда полилась музыка. Даже скучающий Иноске перестал зевать и навострил уши, взглядом впившись в Тенгена. Старшему Камадо никогда не приходилось бывать на концертах, и это ощущение было в новинку ему: он не знал ни названия композиции, ни автора, не различал партий разных инструментов, но смотрел на происходящее и боялся даже дышать слишком громко. Узуи-сан ровно держал спину, отчего казался еще выше обычного; каждое его движение было исполнено изящности – он так нежно водил смычком по струнам, что даже у Тандзиро перехватывало дыхание. Зенитсу же вытирал слезы уже насквозь промокшим платком, отчего Иноске отпускал короткие комментарии, вроде «на следующей композиции этот слизень нас совсем затопит».       Когда прелюдия закончилась и на всю площадь раздался громкий взрыв аплодисментов, Камадо, не удержавшись, подскочил с места, не в силах отвести глаз от появившейся знакомой фигуры. На площадку перед школьным оркестром стройными черно-белыми парами вышли члены танцевального клуба, в котором состояла Митсури Канроджи. И именно ее под руку вел его неподражаемый Ренгоку-сан.       – О, точно, – шмыгая носом, изумленно проговорил Зенитсу, когда пары замерли в шахматном порядке словно статуи, – Узуи-сан же шутил про то, что Канроджи-сан попросила Ренгоку-сана быть ее партнером в танцах на летнем фестивале. Они очень ярко вместе смотрятся…       – Ага… – только и смог ответить на это Тандзиро, неотрывно следя за своим возлюбленным. Кёджуро, одетый в черный танцевальный фрак, с забранными в хвост волосами действительно был неописуемым зрелищем. Как безукоризненно он держался: так, будто начал заниматься бальными танцами не несколько недель назад, а с самого рождения. Но старшему Камадо пришлось оторваться от созерцания своего любимого, потому как Агацума вдруг начал настойчиво трясти его за плечо.       – Смотри, смотри, Тандзиро! Уж не по этой ли причине Сабито такой мрачный все это время ходил? – указав рукой куда-то вперед, тихонько произнес Зенитсу. Камадо перевел взгляд туда, куда ему показывал друг, и удивленно приоткрыл рот. Одной из танцующих пар оказались Томиока и младшая Кочо: он как всегда был бесстрастен и сдержан, даже холоден, а она обворожительно улыбалась ему, легко порхая в танце, словно настоящая бабочка. Они тоже смотрелись весьма гармонично вдвоем, но гораздо сдержаннее, чем Ренгоку и Канроджи. Даже Агацума какое-то время наблюдал только за ними, а потом вдруг отвлекся на что-то. – О! Вон там Сабито! Гляди, Тандзиро: он тоже пришел!       Урокодаки действительно был здесь: стоял за самым последним рядом зрителей, сложив руки на груди и безэмоционально глядя на танцующего в паре с Шинобу Томиоку. И Тандзиро вдруг так расстроился, глядя на него, одиноко стоявшего позади всех, что даже позабыл о неотразимо выглядевшем в своем новом образе Ренгоку-сане. «А ведь я тоже сильно переживал, когда узнал, что Ренгоку-сан будет танцевать с Канроджи-сан… – подумал он, опустив взгляд и невольно припоминая то время, когда их отношения с Кёджуро оставляли желать лучшего. – А что, если между ними как раз начинается то же непонимание, что было у нас с Ренгоку-саном?.. Ведь тогда и Сабито-сану, и Гию-сану будет очень плохо!» Но его мысли вдруг были прерваны: Сабито отвернулся в сторону, будто пытаясь перевести дыхание, а потом и вовсе пошел прочь, оставив всю эту концертную суету позади. А Камадо чувствовал себя виноватым за то, что не может рвануться за ним следом и попробовать поговорить.       Он лежал в школьном саду на раскинутом на газоне пледе, заложив руки за голову и смотря в усеянное звездами небо. Со стороны главной площади раздавались звуки оркестровой музыки, и в саду практически никого, кроме него и еще нескольких человек, не было. В голове по-прежнему были одни и те же мысли: он вспоминал лицо Томиоки в момент, когда тот сообщил ему, что Шинобу попросила его стать ее партнером в танцах на концерте летнего фестиваля. Стоял с виноватым видом, будто заранее знал, как отреагирует на это Урокодаки. Но и рыжеволосый не стал его разочаровывать и устроил просто грандиозный скандал на эту тему, припомнив ему все, что только было можно.       Легкий ветерок холодил кожу – Сабито отправился на свою вечернюю прогулку, не соизволив переодеться во что-то более-менее теплое. Однако об этом он старался не думать. От собственной инфантильности его тошнило, но от беспечности Томиоки воротило еще больше. «Неужели отказать было так трудно? – негодовал про себя парень, ворочаясь на земле с боку на бок. – Это же Кочо! Такой мог бы и отказать! Ладно бы какая-нибудь Канроджи – понимаю, тут не откажешь, но Кочо!..»       Когда музыка, доносящаяся с площади, наконец-то стихла, Сабито разлегся на пледе звездочкой, раскинув в стороны руки и ноги. А может, этот танец все-таки ничего не значил, и Гию действительно не отказал Шинобу лишь из-за банальной вежливости? Ведь бегал же он за Урокодаки несколько дней кряду, пытаясь помириться. Стал бы он раздражаться так от каждого обидного слова, если б ему было наплевать на чувства Сабито?       – Черт! Как же достало меня все это! – сквозь зубы прошипел парень, поднявшись с пледа и сев по-турецки. – Да пусть танцует со своей Кочо сколько влезет! Напьюсь, и пошел он к черту!       Посидев в этом положении еще какое-то время, размышляя, с кем можно теперь выпить, Сабито поднялся на ноги и лениво потянулся, разминая мышцы. Главные его собутыльники сейчас, оба прибранные как на парад, были в центре всеобщего внимания после закончившегося концерта, а потому нужны были другие кандидатуры. «Шинадзугава, – перебирал он в голове имена товарищей, – Шинадзугава не откажет. На крайний случай есть этот, чтоб его, Аказа. С ним можно не только выпить, но и руки размять». Но он не успел даже выпрямиться, когда кто-то вдруг неожиданно влепился в него, очевидно, с разбега – Урокодаки еле на ногах устоял, чуть не клюнув носом в землю. Злость вскипела в нем мгновенно, и он, стремительно извернувшись, с силой оттолкнул от себя подошедшего, поздно отмечая, кто это был. Запыхавшийся Томиока в расстегнутом фраке и сбившейся на бок бабочкой, смотря на него жалобным щенячьим взглядом, выглядел так, будто готов был заплакать в любой момент.       – Сабито!       – О, надо же. Ну и откуда мы такие взъерошенные? Кочо осталась недовольна танцем? – съехидничал рыжеволосый, отмечая про себя, как тяжело и шумно тот дышал. Так, будто бежал сюда со всех ног. Но Урокодаки предпочел сделать вид, что не заметил этого.       – Я искал тебя! На главной площади, в комнате, в клубе – везде! Почему ты не пришел на концерт? – несмело сделав шаг вперед, точно ожидая, что партнер вдруг убежит от него, Гию протянул к нему руки. – Я-я ждал тебя: думал, ты б-будешь смотреть на меня… Ведь я никогда прежде не танцевал до этого…       – Да мне-то какая разница? – резко обрубил тот и равнодушно засунул руки в карманы, проигнорировав примирительный жест собеседника. И Томиока от этого весь словно сжался, виновато опустив руки. – А не пришел, потому что не хотел смотреть на то, как ты танцуешь с кем-то там еще. Я что, мазохист, что ли? Я и без тебя прекрасно провел время, поэтому можешь возвращаться к своей партнерше, – Урокодаки особенно выделил интонацией последнее слово, отчего Гию аж отпрянул назад, точно его наградили звонкой пощечиной.       – Сабито, пожалуйста, – снова попросил он, взывая к рассудительности своего возлюбленного, судорожно переводя дыхание – очевидно, рыдания уже стояли в горле, мешая разговаривать, – у меня и в мыслях ничего такого не было! Ты мой партнер! И кроме тебя мне абсолютно никто больше не нужен! Я люблю тебя больше жизни! Прошу, не делай мне больно: не говори таких обидных вещей… Сабито, я не находил себе места без тебя! Я так растерялся, когда увидел, что тебя нет на площади – закончив, сразу же бросился искать тебя! Пожалуйста, не будь так холоден со мной! Это невыносимо! Сабито!       – Достал!.. – еле слышно процедил рыжеволосый, сжав кулаки. Прежде чем расстроенный Гию успел выдать что-нибудь еще, Урокодаки в два шага сократил расстояние между ними и резким движением притянул его к себе. От того, как крепко его прижали к груди, Томиока сдавленно ахнул, но даже не подумал отпрянуть назад – наоборот, лишь обхватил возлюбленного за пояс, крепко сцепив руки у него за спиной. Чтобы Сабито не смог выбраться, даже если б очень захотел. Но тому явно было не до этого. Теснее сжимая Гию в своих объятиях, он успокаивающе гладил его по спине, губами касаясь чужого лба и висков. – Достал вертеть мной, как тебе вздумается! Больно я тебе сделал якобы? А сам?! Хотел, чтобы я смотрел, как ты с Кочо танцуешь?! Знаешь, каково мне было, когда я вас увидел?! Но нет! Ты ж об этом не подумал! Ты думал о том, как я буду рад тебя видеть, да?!       – Пожалуйста, прости меня, Сабито! Я!.. Все, что угодно, только не уходи, пожалуйста! Можешь не разговаривать со мной, сколько захочешь, только не уходи от меня!       – Ты придурок! Я никуда от тебя не собираюсь! Я бы запретил тебе смотреть на других людей, но разве можно! Если так сильно любишь, то не отходи от меня ни на шаг, понял? – на его слова Гию только активно закивал, кусая губы. – И если ты сейчас заплачешь, я найду Аказу и попрошу его избить себя.       – Не надо, пожалуйста! Я не плачу! Сабито, я люблю тебя!       – Идиот, я тоже тебя!       Оставив Незуко вместе с Иноске гулять под открытым небом – Хашибира никак не хотел отходить от все еще работающих палаток с едой – Зенитсу и Тандзиро оба в приподнятом настроении отправились в корпуса общежитий. До сих пор пребывая в восторге от недавно завершившегося концерта, они горячо обсуждали своих партнеров, нахваливая их, подмечая все сильные стороны. Узуи и Ренгоку, когда мероприятие окончилось, получив бесчисленное количество комплиментов от этих двоих, поспешили ретироваться в общежитие, чтобы сменить парадные костюмы на более удобные повседневные вещи. Прогуливаясь вперед-назад по кипящей праздничным настроением школьной площади уже седьмой круг подряд, первогодки так и не дождались их возвращения, а потому решили дойти до общежитий и разузнать, что такого там могло случиться во время смены одежды.       Когда, смеясь и восторженно делясь впечатлениями, они добрались до нужной комнаты, то почти сразу же умолкли, заслышав музыку и громкий гогот, который совершенно точно можно было услышать даже с улицы. Непонимающе переглянувшись с другом, Зенитсу, недолго думая, без предварительного стука налег на дверь, но та, на удивление, не поддалась.       – Закрыта изнутри?.. – изумленно проговорил Тандзиро, видя, как блондин безуспешно продолжает вжиматься в нее плечом. Казалось, Агацуму подобная ситуация сильно нервировала: он даже несколько раз с силой пнул запертую дверь, в сердцах выругавшись, что было для него большой редкостью.       – Что еще за выкрутасы?! – истерично воскликнул Зенитсу, прекратив тщетные попытки прорваться внутрь.       – Что, не пускает? Неужели так достал его? – Агацума и Камадо разом обернулись на подошедшего старшеклассника: в широких спортивных штанах и смятой бирюзовой худи растрепанный Сабито стоял перед ними с до невозможности довольной улыбкой. Несмотря на весь его потрепанный внешний вид, глаза юноши блестели. За руку он держал неловко мнущегося за его спиной Томиоку. Зенитсу от сказанных слов так и раскраснелся от досады, сжав кулаки. – Удивляюсь тебе, блондинчик: ты умудрился самого Тенгена заездить!       – Хв… хватит так говорить! Сабито-сан, вы просто!.. – тут же взорвался первогодка, подскочив к рыжеволосому, бесцеремонно толкнув его в грудь, заставив отступить на несколько шагов назад. – Э-это вы кого угодно можете за… з-заездить!       – Зачем мне кто угодно? Мне и одного Гию хватает. Знаешь, как он стонет подо мной, м? Похлеще звезд порноиндустрии, – демонстративно облизнув пухлую нижнюю губу, лопнувшую посередине, усмехнулся старшеклассник и, обойдя остолбеневшего и красного как рака Агацуму стороной, подошел к закрытой двери. По лицу последовавшего за ним Томиоки можно было предположить, что тот готов был сквозь землю провалиться от стыда. Тем временем Сабито, по-прежнему самодовольно улыбаясь, последовательно постучал в дверь один, два и три раза, кинув хитрый взгляд на Зенитсу. И в тот момент громко игравшую музыку в комнате приглушили, а разговоры и смех затихли. Недовольно поджимающий губы Агацума чуть не стал заикаться от негодования, когда дверь в комнату тут же открылась перед рыжеволосым юношей, а на пороге появился веселый Кёджуро в красном спортивном костюме в белую полосу. Камадо так и зацвел при одном только его виде, глупо разулыбавшись и застыв на месте.       – Опаздываешь, Сабито! О! Мальчик мой! Как ты здесь? Давай проходи сюда! Не стойте на пороге! – тут же еще громче обычного распорядился он, собственноручно заталкивая пришедших в комнату, особое внимание уделив старшему Камадо, который сразу разомлел, как только сильные руки возлюбленного легли ему на талию. – Вас больше, чем мы думали! Но ничего! Поместимся все!       Брови недовольно хмурящегося до этого Зенитсу тут же поползли вверх: пол и письменный стол комнаты были заставлены бутылками, на кроватях валялись пачки из-под чипсов, вяленой рыбы, кальмаров и прочих снеков. Посередине комнаты с задранной широкой белой футболкой стоял Аказа, демонстрируя Тенгену и Санеми татуировки на рельефном торсе. Те смотрели на геометрические линии с такими задумчивыми и умными лицами, будто в действительности оценивали какое-то произведение искусства, а не простенькие узоры. Однако, как только Узуи отвлекся от созерцания чужого тела, потянувшись за оставленным на столе пивом, тут же столкнулся лицом к лицу с недовольным Агацумой.       – Давно не виделись, – не растерявшись, произнес старшеклассник, отсалютовав ему жестяной банкой. Казалось, что после этого действия у первогодки повалит из ушей пар – таким разозленным он выглядел, крепко сжимая кулаки.       – И это все, что ты можешь мне сказать?! Да ты пьян! Кто разрешил вам притащить в школу алкоголь?! Вы же образцовые старшеклассники! – разразился нравоучениями Зенитсу, игнорируя испуганный взгляд Камадо, не решающегося поддержать его. Все-таки в понимании Тандзиро отчитывать своих семпаев, пусть и выпивших, было недопустимо, а потому он только молчал, стоя в объятиях Ренгоку-сана посреди комнаты, боясь дернуться и ощущая исходящий от старшего запах спиртного.       – Вот же надоедливая мелочь! И это твой партнер, Узуи? Не свезло так не свезло, – Санеми, потянув затекшие мышцы, снова плюхнулся на кровать Ренгоку и, схватив первую попавшуюся открытую пачку чипсов, разом высыпал остатки себе в рот, сверху заливая все это пивом. От его слов у Агацумы даже дар речи пропал: он, подавившись воздухом, обернулся на своего возлюбленного, пытаясь сообразить хоть какое-то оправдание, но в итоге так ничего и не смог выдать. – Даже мой мелкий не такой надоедливый! Если б он мне только попробовал слово против вставить, уж я бы ему намылил шею! Пару недель жил бы без потрахушек и молчал бы в тряпку! Он у меня шелковый! А ты своего распустил, Узуи.       – Шинадзугава, я блестяще обойдусь и без твоих советов. Меня все устраивает, – улыбнулся тот, притягивая к себе своего пристыженного Зенитсу и соприкасаясь с ним лбами.       – Да, «блестяще» будь размазнёй, – добавил Шинадзугава, убирая ноги, чтобы одернувший футболку Аказа тоже приземлился на кровать. Последний, к слову, вел себя странно: было видно, будто бы он чувствовал себя не в своей тарелке среди собравшихся.       – Ну все-все, хватит, достали, – засмеялся Урокодаки и прошел к письменному столу за закрытой банкой пива, после чего опустился прямо на пол, на раскиданные там подушки, увлекая смутившегося Томиоку за собой. Стыдливо замолчавший Зенитсу безропотно залез на кровать Тенгена, отодвинувшись в самый угол и поджав к себе ноги, однако его партнер тут же подсел к нему, покровительственно обняв за плечи. Старший Камадо скромно присел на край их постели, а Кёджуро плюхнулся на пол, возле его ног, словно пес, прижавшись щекой к его коленям, заставляя мальчика неловко заулыбаться.       – Эй, Ренгоку, скажи мне, куда та девушка увела Сенджуро, – с какой-то неловкостью смотря на них, заговорил Хакуджи, предварительно дотянувшись до стола и поставив на него пустую бутылку. Кёджуро удивленно поднял на него свои огромные кукольные глаза и склонил голову набок, – я сам найду его. Не буду дожидаться.       – Никак наша компания тебе не по душе, Аказа? – ехидно осведомился у него Сабито, усмехнувшись, тут же ловя на себе уничтожающий взгляд Хакуджи.       – Не прельщает смотреть на твою пьяную рыжую морду весь остаток вечера! – огрызнулся тот в ответ и резко поднялся с кровати, направившись к двери. Уже на пороге он раздраженно обернулся назад, снова обратившись к Кёджуро. – Так где мне их найти, Ренгоку?       – Комнату Митсури тебе не назову, но ты можешь дойти до танцевального клуба. Не знаю, зачем ей нужен был Сенджуро, но после выступления она должна была пойти туда.       Аказа, никак не ответив ему и даже не поблагодарив, просто вышел за дверь, вызвав этим жестом шквал ругательств в свой адрес со стороны Сабито. Обычно поддерживавший его в этом Санеми только махнул рукой – после победы над прародителем демонов они с Хакуджи умудрились поладить, хотя прежде даже на дух друг друга не переносили. Их спарринги в клубе боевых единоборств были теперь постоянным делом, а их партнеры, Сенджуро и Генья, вынужденные часто встречаться друг с другом, тоже невольно сдружились.       – Удивляюсь твоему брату, Ренгоку! И как он только его терпит? – сделав несколько больших глотков из бутылки и тыльной стороной ладони вытерев губы, Урокодаки сильнее сжал пальцы на талии Гию, притягивая его ближе к себе. Тот, неловко оглядываясь на присутствующих, не противился ему, очевидно, все еще чувствуя себя виноватым после утихшего конфликта. – Как можно встречаться с человеком настолько беспардонным и постоянно лезущим на рожон?       – Ну Томиока же с тобой как-то встречается, – лениво протянул Санеми, тут же бросая веселый взгляд на прыснувшего со смеху Тенгена. – Он-то вроде не жалуется, а ты, прямо скажем, не подарок.       – И это говорит мне человек, который каждую ночь трахает собственного братца? – парировал тот в ответ.       – Не приплетай лишнего! Это вон Ренгоку своего Камадо жарит ежедневно, а у нас не так. Говорю же, он у меня дрессированный. Пока не скажу «в кровать», даже не заикнется о том, что хочет.       – Жестокий из тебя партнер, Шинадзугава, – вмешался в их разговор Кёджуро, покачав головой и бросив любовный взгляд на своего мальчика – Камадо тут же лучезарно улыбнулся ему и ласково запустил руки в медно-золотые пряди, начиная поглаживать голову. Тогда старшеклассник аж глаза прикрыл от блаженства и совсем расслабился, наслаждаясь этим легким массажем. Санеми, глядя на них, только хмыкнул и снова переключил все внимание на бутылку с пивом. Этот добряк-Камадо напоминал ему Генью: тот тоже любил поласкаться и вообще вел себя как преданный щенок. Шинадзугава-старший хоть и делал вид, будто ему все равно на существование брата, постоянно срываясь на него и оскорбляя, но все равно не мог ничего поделать с чувствами внутри себя. Каждый раз желания, продиктованные его непомерным чувством собственичества, говорили ему навсегда оставить младшего подле себя, не подпускать к нему никого, оберегать от всего мира вокруг. Санеми не хотел признаваться в том, что он боялся своих желаний и фантазий, своей привязанности к брату.       И поэтому сейчас, не желая опять разбираться в себе и своих чувствах, он попытался прогнать все подобные мысли, помотав головой, а потом приподнялся с кровати, обратившись к остальным.       – Эй, заткнитесь, а? Дайте напиться спокойно! Милуетесь все – нереально бесит!       – Дверь никто не закрывал, Шинадзугава. Шел бы к своему пацану да миловался бы с ним. Глядишь, и поспокойнее был бы, – бросил Сабито, все-таки получив от Томиоки легкий толчок в плечо, однако проигнорировав его. Санеми замер на постели, видимо, переваривая полученную информацию. На какое-то время в комнате наступила тишина, никем не нарушаемая – стало даже слышно играющую на фоне музыку. Однако уже в следующую минуту Кёджуро и Гию под перепуганные возгласы Зенитсу и Тандзиро и под смех Тенгена силой оттаскивали парней друг от друга, пытаясь предотвратить неизбежную драку.       Неторопливым шагом гуляя по школьным коридорам, Хакуджи заодно пытался отыскать этот непонятный танцевальный клуб, где состояла та самая Митсури Канроджи. Сразу после окончания концерта школьного оркестра Сенджуро поспешил к своему брату, чтобыв очередной раз восхититься его умением делать любое дело в совершенстве. И Аказе, конечно, пришлось подойти к Кёджуро вместе с ним и стоять весь разговор с перекошенным «радостью» лицом. А потом, когда они с мальчиком уже хотели отправиться дальше гулять по школьной ярмарке, появилось это пышноволосое и пышногрудое явление, которое, пропищав что-то вроде «Ренгоку-сан, я позаимствую вашего братика», схватило Сенджуро в охапку и утащило в неизвестном направлении.       «И зачем ей вообще нужен Сенджуро?» – думал про себя парень, заглядывая во все клубные комнаты, в надежде отыскать уже младшего Ренгоку. Перед одним кабинетом он остановился, непонимающе разглядывая наклеенные на дверь розовые сердечки. Не понятно, каким образом, но этот странный декор сам собой соотнесся в его голове с грудастой старшеклассницей. Не имея привычки стучать перед тем, как заходить в классные комнаты – даже опаздывая на учебные часы, он заходил в кабинет без стука, чуть ли не с ноги распахивая дверь – Хакуджи вошел внутрь. Ярко-освещенный зал с паркетным покрытием и травмобезопасными зеркалами по всему его периметру так контрастировал с темным школьным коридором, что у старшеклассника даже глаза заболели. Девушки в пестрых танцевальных платьях стояли здесь, возле хореографических станков, и Хакуджи уже хотел было по инерции закрыть дверь обратно, не увидев среди них мальчишескую фигуру, однако зацепился взглядом за знакомые янтарные космы. На звук распахнувшейся двери, все девушки обернулись на него, и тогда у Аказы совсем пропал дар речи. Одетый в желто-мандаринового цвета кимоно с короткой, но пышной на европейский манер юбкой, перетянутое различными тесёмками с крупными красными и белыми бусинами, с большим бантом сзади и золотым бубенчиком на шее, Сенджуро, красный как рак от стыда, неловко оттягивал подол, закрывая белые чулки с золотыми ленточками. Мальчик стоял в одной женской туфле, вторую за ремешок держа в руке и пряча в недрах пышного многослойного подола – очевидно, надевал обувь в тот момент, когда старшеклассник ввалился сюда. Окружившие его девушки удивленно смотрели на появившегося Аказу, взглядами уже как бы спрашивая, что он тут забыл.       – С-Сенджуро?.. – еле выговорил парень, на всякий случай моргнув лишний десяток раз, чтобы удостовериться в реальности представшей перед ним картины. Тот только крепко зажмурился, смущенно пискнув, пробуя оттянуть юбку как можно ниже.       – Сенджуро-кун, так ты запишешься на танцы? Здесь очень весело! А если мы не наберем еще мальчиков в наш клуб, то ты можешь выступать в таком виде – я же говорила, что тебе пойдет! Ты такой милый в этом наряде! – восклицала Митсури, крутясь вокруг него и поправляя подолы и многочисленные шелковые ленточки. – Такой милый!       Девушки восторженно загалдели в подтверждение ее слов, рассматривая мальчика со всех сторон, поправляя ему забранные в высокий хвост волосы и надетый на голову рябинового цвета обруч. Аказа, застывший на пороге каменной статуей, по-прежнему не знал, что ему делать: зайти внутрь или все-таки лучше выйти. Глядя на переодетого Сенджуро, парень ощущал, как по всему телу струится сумасшедший жар, завязываясь узлом внизу живота. Он и сам не понял, что произошло, когда одна из девушек внезапно взвизгнула, изумленно указав на него пальцем.       – Что это с ним такое! – все они уставились на него огромными от удивления глазами, оглядывая с ног до головы, а младший Ренгоку закусил губу и зарделся еще сильнее. И только тогда Хакуджи вдруг осознал, что случилось. Он глянул на собственные руки, тут же подтверждая все свои догадки: кожа вновь побелела как мел, чернильные узоры расползлись по телу, а глаза сменили цвет на золотистый.       – Вот это да! Только лишь один вид Сенджуро-куна заставляет ваше тело вырабатывать такое количество энергии, что оно преображается! Вы так сильно его любите! – прижав руки к груди и чуть не плача от восторга, Канроджи восхищенно смотрела то на Аказу, то на дрожащего Сенджуро. – Как же это прекрасно! Это и есть настоящая любовь! Сенджуро-кун, тебе так повезло!       – Ну ладно! Хватит! – молниеносным перемещением старшеклассник оказался возле их компании, подхватив одетого в платье младшего Ренгоку на руки. Тот сразу же обвил его шею худыми ручками, прижавшись к крепкой груди и спрятав пылающее лицо. – Он не вступит в ваш клуб! В таком виде его не должен видеть никто! К-кроме меня!       Ближе к ночи старший Камадо, неловко потирая ладони друг об друга, ерзал на кровати, принадлежавшей его возлюбленному: Ренгоку-сан, стоя в дверях, с небрежно завязанной на бедрах спортивной кофтой, вполголоса разговаривал с Тенгеном, прижимающим к себе сонливо клюющего носом Зенитсу. Все постепенно разошлись, и Агацума с Узуи были последними, кто задержался здесь: Кёджуро и Тенген без зазрения совести наблюдали за тем, как их партнеры прибирают за ними их же комнату, складывая пустые бутылки, жестяные банки и пачки из-под закуски в пакеты. Мыслей как-то помочь ни у одного, ни у другого почему-то при этом не возникло. И вот теперь Зенитсу настойчиво тянул своего парня к выходу, то и дело приговаривая что-то навроде «пойдем, тебе уже хватит».       – Значит, сегодня тебя не ждать? – спросил на пороге Ренгоку, облокотившись на дверной косяк, ощущая, как хмель неприятно отяжелил голову. Желание в этот момент было одно – поскорее завалиться на мягкую кровать, лицом в подушку и забыть о том, что мир существует. Но правила хорошего тона обязывали его подняться и проводить каждого.       – Нет, пожалуй, останусь сегодня у своего мышонка, – улыбался тот, слегка пошатываясь, отчего Агацума только поджимал губы, помогая ему стоять прямо.       – Да, но уж не будьте слишком громкими!       – Сегодня же летний фестиваль, и я желаю его яркого завершения!       – Давай не доставляй проблем своему блондинчику! Спокойной ночи!       Когда щелкнул замок, Тандзиро поднял глаза на устало привалившегося к двери, но неизменно улыбающегося Ренгоку-сана. Они какое-то время не прерывали этот зрительный контакт, смотря друг на друга, но не произнося ни слова. В конце концов, Кёджуро отлепился от двери и принялся стягивать с себя одежду, бросая вещи на пол как попало. Лицо первогодки пошло алыми пятнами от смущения, как только оставшийся в одном нижнем белье Ренгоку опрокинул его на кровать, нависнув сверху. Губы разошлись в ухмылке, а сильная рука по-хозяйски легла на бедро. И Камадо невольно свел ноги вместе, осознавая, что этот раскрепощенный Ренгоку-сан, дышащий на него хмелем, нравится ему ничуть не меньше обычного.       – Мой мальчик, – низко прошептал старший, отчего у Тандзиро по коже забегали мурашки. Он смущенно поднял глаза на своего возлюбленного, робко протянув руки и сцепив их за спиной у Кёджуро.       – Р-Ренгоку-сан…       – Кажется, я возбудился. Не поможешь мне с этим?       – А в-вы н-не устали?..       – На тебя у меня всегда есть силы, Камадо, мальчик мой.       Одежда быстро оказалась сброшена, и обнаженный Тандзиро уже податливо прижимался к горячему торсу своего партнера, крепко обхватив его ногами, вздрагивая от каждого прикосновения. Дрожащими от предвкушения руками он гладил спину Кёджуро, иногда опуская руки ниже поясницы, нерешительно щупая подтянутые ягодицы, заводясь от собственных бесстыдных действий еще сильнее. Ренгоку-сан шумно дышал ему на ухо, посасывая мочку, иногда кончиком языка забираясь внутрь, вылизывая саму ушную раковину. Твердый член упирался ему в живот, отчего Тандзиро поджимал пальцы на ногах. В голове не было ни единой связной мысли: он бездумно двигал бедрами навстречу ловким пальцам возлюбленного, сгибающимися у него внутри и разрабатывающими тугие мышцы.       – Ре!..Ренгоку-са-а-ах!.. П-пожалуйста! Пожалуйста, в-войдите внутрь! Я больше н-не могу – я хочу чувствовать вас! – страстно выдохнул Тандзиро и после своих слов сразу же притянул старшеклассника к себе, впиваясь в его губы, самостоятельно начиная их ласки языками. У Кёджуро от такого проявления инициативы разве что не в ушах звенело. Собственное естество уже болезненно ныло от возбуждения – хотелось незамедлительно вставить, почувствовать узость и жар тела возлюбленного. И Ренгоку, гортанно рыкнув от нетерпения, резко отстранился от своего мальчика, подтягивая его за ноги и запрокидывая их к себе на плечи, членом вжимаясь между ягодиц. Камадо судорожно ахнул от столь желанной близости и, раскинув руки в стороны, схватился ими за матрас, заранее готовясь к голодному и нетерпеливому темпу старшеклассника, чтобы не скользить спиной по простыни. Этот жест старший юноша сразу же подметил, закусив губу и конвульсивно дернувшись, толкаясь внутрь.       – Мальчик мой! Я в тебе!.. Камадо, мой!.. Какой же ты горячий! – на каждое слово совершая резкий толчок, шептал Кёджуро, снова и снова притягивая все равно отъезжающего мальчишку обратно к себе. С каждым новым движением Камадо казалось, что Ренгоку, вытащив свой член, просто вывернет его всего наизнанку. От горячего трения внутри он выгибался в спине, ерзая на постели и не зная, куда себя деть. Желая обнимать своего возлюбленного, Тандзиро просительно протянул руки к нему и вместо связного предложения протяжно застонал. И тот удовлетворил эту его бессловесную просьбу: опустил его ноги и вновь склонился над ним, позволяя крепко обнять себя. Короткие ногти сразу же впились ему в спину, заставив старшего прерывисто зашипеть. Он вдыхал ртом воздух, и голова кружилась точно от переизбытка кислорода – движения становились более рваными и резвыми, а Камадо вскрикивал громче и чаще. – Мальчик мой!..       – Кё!.. Кёджу!.. Кёджуро-са-а-ан! – Ренгоку, услышав это через стоявший шум в ушах, содрогнулся всем телом, едва не кончив внутрь с очередным глубоким толчком. Какие-либо остававшиеся крупицы терпения иссякли окончательно: он, перевернув мальчика на бок и подхватив его под ногу, снова стремительно вставил ему, вырывая у него новый несдержанный стон. – В-вы лучший!.. Ренгоку-сан, я-я люблю ва-ас!       Только оказавшись в комнате Агацумы и убедившись в том, что Иноске здесь до сих пор нет, Тенген прижал подростка к стене, попутно расстегивая пуговицу и молнию на его брюках и стягивая их до колен вместе с нижним бельем. Старшеклассник, словно опасаясь, что их вот-вот разлучат, торопливо оставлял обжигающие поцелуи на шее Зенитсу, втягивая и посасывая кожу. Тот закрывал себе рот, мычал в ладонь, чтобы заглушить собственные стоны – подвыпивший Узуи-сан был пылок и несдержан, не контролировал силу и был чрезмерно настойчив. Когда сильные руки сжали его у основания, Агацума прикусил свои пальцы и начал сползать по стене, однако чужое колено, просунутое меж ног, не дало ему этой возможности.       – Ну-ну, еще рано – мы ведь только начали, – шептал Тенген, двигая рукой вверх-вниз, большим пальцем чувствительно массируя головку члена, – я еще не уделил достаточно внимания твоему соблазнительному телу. Ты ведь хочешь этого? Давай, попроси меня как подобает.       – П-пожалуйста, Узуи-сан, сделай это со мной… – шумно выдыхая, руками бесцельно шаря по чужой широкой груди и крепкому торсу, просил Зенитсу, умоляюще заглядывая возлюбленному в глаза. Послышался тихий смешок, и мальчик, до боли прикусив губу, почувствовал, как рука сжалась на его члене сильнее.       – Ты помнишь, как нужно меня просить? Как мне нравится, когда ты просишь меня? Ну же, Зенитсу, заставь мурашки бежать по моему телу – умоляй меня. Или я плохо тебя научил?       – Т-Тенген-сама! Я так люблю, когда вы с ходу вставляете мне: я хочу всю ночь выстанывать ваше имя! – и он припал к груди своего партнера дрожащими губами, судорожно зацеловывая кожу и нежно прихватывая проколотые серебряными сережками розоватые соски. Узуи не двигался, самодовольно улыбаясь и позволяя ему все эти действия. Такие прелюдии стали для них обычным делом. Конечно, поначалу Зенитсу сопротивлялся, не желая произносить то, о чем просил его партнер, но потом, спустя несколько особо бурных ночей с выносливым Тенгеном, понял – противиться бесполезно. И поэтому сейчас он делал все, чему учил его старший. – Я хочу, чтобы в-ваш член был внутри меня! Устройте мне самую яркую ночь! Прошу в-вас, Тенген-сама, позаботьтесь обо мне как следует!       – Вот так! Блестяще, Зенитсу, ты молодец! Теперь раздевайся полностью и вставай так, как нужно.       Обнажившись под пристальным взглядом старшеклассника, Агацума нетвердой походкой прошел к своей постели, опираясь на нее руками, прогибаясь в спине и широко расставляя ноги. Эта неловкая поза до невозможности смущала и возбуждала одновременно: подросток не видел, но буквально чувствовал, как партнер поедает его горящими глазами. Лицо пылало, а пол холодил босые ступни. Однако Узуи почему-то не спешил пристраиваться к нему сзади, что обычно делал незамедлительно. Недоуменно обернувшись на него через плечо, мальчик встретился с ним взглядом, тут же чувствуя, как начинают жечься уши. Старший, держа в зубах бликующую на свету герметичную упаковку презерватива, бесстыдно ласкал свой внушительных размеров член, глядя на застывшего в этой откровенной позе Агацуму.       – Узуи-сан? Что-то н-не так?..       – Уже иду, – надрывая серебристую пленку, произнес он, подходя ближе, бедрами вжимаясь меж ягодиц. – Просто задумался о том, как ты прекрасен. Блестяще прекрасен, Зенитсу.       Грубые пальцы судорожно развязывали шелковые ленты, а Сенджуро не знал, как успокоить свое сошедшее с ума сердце, готовое выскочить из груди. Щеки пылали жаром настолько, что к ним хотелось приложить лед. В комнате было темно, слабый свет проникал лишь через не зашторенное окно, и в нем мальчик глядел на то, как блестят золотистые глаза. Аказа неотрывно смотрел на него, словно впервые видел, гладил везде, затаив дыхание, отчего у младшего Ренгоку нижнее белье делалось влажным. Он и сам не понимал реакции своего тела на прикосновения старшеклассника, но стыдливо чувствовал, как ему хочется, чтобы Хакуджи просунул свою руку ему в трусы, потрогав и там тоже.       А у Аказы аж голова шла кругом от болезненного возбуждения: ему хотелось за мгновенье разобраться со всеми одеждами, надетыми на возлюбленного, но он не смел лишить себя удовольствия созерцать эту пикантную картину. Медленно, прикусив губу, чтобы не заскулить от сумасшедшего желания, старший стянул с мальчика один чулок, прижав вещицу к своему лицу ненадолго, после чего провел языком по худой голени. Сенджуро вздрогнул, закрыв себе рот руками, и крепко зажмурился. Второй чулок тоже вскоре оказался снят, и младший Ренгоку протестующе запищал, когда ощутил, что все подолы его наряда приподняли, а влажные губы партнера коснулись внутренней стороны бедра, в каких-то нескольких никчемных сантиметров от его увлажнившегося, подрагивающего члена.       – Ах! Хакуджи-сан!.. Не н-надо, п-пожалуйста, губами т-там… – поборов сковывающее его смущение, выговорил младшеклассник, однако практически сразу же громко вскрикнул, почувствовав, что крайней плоти коснулся горячий язык. – Хакуджи-са-ан! Ммм!       – Ты сказал, не нужно губами – я тебя услышал. Это был мой язык.       – Н-нет! Так т-тоже не надо! Вам же будет н-неприятно лизать м-меня т-там!       – Приятно, – решительно произнес старшеклассник, а затем отстранился, нависнув над мальчиком, и заглянул ему в глаза. – Я хочу лизать тебя там, Сенджуро.       – Т-тогда я-я тоже… хочу лизать в-вас т-там…       – Что?.. – переспросил Аказа, но его партнер не решился повторить этого вновь, отвернувшись в сторону и снова закрыв глаза от смущения. В этот момент старшему показалось, что мир вокруг стремительно растворяется, оставляя для него только полураздетого лежащего перед ним с разведенными в стороны ногами младшего Ренгоку. Счастливо улыбнувшись, он быстро стянул с пищащего Сенджуро нижнее белье и торопливо разлегся на постели, усадив мальчика чуть ли не себе на лицо, разводя его ягодицы, языком проводя между ними до самой уздечки. Тот, дрожа всем телом и сдавленно ахая, тут же потерял всякие силы и улегся сверху на партнера, щекой ткнувшись в его стоявший колом член. Боялся он только глазами, а потому, зажмурившись и мысленно подтолкнув самого себя к решительным действиям, прикоснулся к твердой головке губами, нежно целуя, после немного приоткрывая рот и нерешительно касаясь ее языком. И, когда услышал низкий стон Хакуджи, почувствовал, что сдерживать что-то в себе становится невыносимо – мальчик задрожал всем телом, ощущая, как тот всасывает его естество, активно работая языком при этом. Низ живота от этого свело судорогой, руки и ноги стали словно ватными, а перед глазами поплыли цветные пятна.       – Ха-а-акуджи-сан! М-мне так с-странно: всё дрожит… – простонал младший Ренгоку, цепляясь за бедра своего партнера так, как будто боялся потерять связь с окружающим миром и свалиться в обморок.       – Ты только что кончил, Сенджуро, – тщательно вылизывая низ его живота, ответил Аказа и настойчиво погладил ягодицы мальчика, пальцем проводя по ложбинке между ними. Тот заскулил что-то невнятное, лицом уткнувшись в бедро Хакуджи. – Все в порядке, мой сладкий. Можешь кончать столько, сколько захочешь. Наслаждайся сегодняшней ночью – я не отпущу тебя в твою комнату.       На столе ярко горела не выключенная лампа, в тишине комнаты раздавался мерный скрип двухъярусной кровати. На нижней койке валялись скомканные в один клубок клетчатая рубашка, брюки, бирюзовая толстовка и спортивные штаны. А на верхней вспотевший Сабито, стискивая зубы и сдерживаясь из последних сил, неотрывно наблюдал за тем, как растрепанный и изнуренный Томиока восседает на нем верхом, активно двигая бедрами, тяжело дыша при этом. Рыжеволосый никак не вмешивался в процесс, лишь иногда шлепая его по и без того раскрасневшимся ягодицам или щупая грудь, мусоля в руках и выкручивая бусины сосков, отчего у Гию прорезался голос. Видеть такого Томиоку, послушно скачущего на нем, было для Урокодаки словно сном наяву: хотелось кончить уже только лишь от соблазнительного выражения лица возлюбленного.       – Если каждая моя драка будет заканчиваться так, я готов получать по физиономии каждый день!.. – на выдохе проговорил он, чувствуя, как партнер теснее сжимает его внутри себя. Тот на слова Урокодаки отвернулся в сторону, пряча горящие щеки за растрепавшимися волосами. – Ну, Гию! Посмотри на меня! Это ведь такая редкость – видеть твою активность. Хочу запечатлеть каждую твою эмоци...       – Перестань… говорить все это… т-ты… – давясь вздохами и сдерживая стоны, юноша осторожно приложил указательный палец к разбитым губам партнера, чтобы тот замолчал. Однако это рыжеволосого не угомонило нисколько: он лишь, хитро улыбнувшись, лизнул руку Томиоки, резко двинув бедрами, сбивая его с ритма. И Гию, резко запрокинув голову, громко вскрикнул от этого – на живот и грудь довольного Сабито брызнули белесые капли, – п-просто неисправим! Ммм! Сабито!..       – Рад, что нравлюсь тебе таким неисправимым, Гию, – деланно смеялся он, но внутренне уже практически не контролировал себя: Томиока, не притрагиваясь к себе, кончил прямо у него на глазах – этого зрелища было достаточно для того, чтобы низ живота свело сладкой судорогой. Урокодаки откинулся на подушки, приподняв бедра, насколько это было возможно, спуская внутрь партнера все, что было. Еще несколько раз он толкнулся в разработанный вход, чувствуя, как сжимается Гию, содрогаясь всем телом, а потом притянул его к себе. Тот, уставший, послушно упал ему на грудь, получив возможность наконец расслабиться. Между ягодиц все зудело от тесного трения, но приятное чувство наполненности оставалось до сих пор – расслабленный Сабито не спешил вытаскивать обмякший член из его тела, отходя от пережитого оргазма.       – Ты дурак… – переведя дыхание произнес Томиока, приподнявшись с чужой груди и заглянув в глаза своему возлюбленному. – Ты нравишься мне любым. Потому что ты – это ты, Сабито. Даже не думай, что я смогу полюбить кого-то другого.       – Я влюбился в тебя, как только увидел, Гию, – улыбнулся тот, запустив руку в распущенные темные пряди. – Я говорил, что твои глаза прекрасны?       – Ты сказал это в нашу первую встречу.       – Вот видишь. Я уже тогда знал, что ты будешь моим. И я никому тебя не отдам, – Сабито украдкой поцеловал его в кончик носа и прижал теснее к себе, попутно свободной рукой нашаривая валяющееся рядом сбившееся одело и накрывая их обоих. – Уже завтра вечером уедем на горячие источники и забудем обо всем произошедшем. Две недели только вдвоем – никуда не отпущу тебя от себя. Я же обещал.       Уголки губ Томиоки приподнялись в легкой улыбке, от чего у Урокодаки занялось дыхание – сердце в груди забилось чаще. Гию закрыл глаза, удобнее устраиваясь у него на груди, счастливо улыбаясь. В мыслях был полный порядок, и он ни о чем не жалел. «Тсутако… – обратился он про себя, – в моей жизни снова появился дорогой мне человек. И теперь я понимаю, что это был не конец, что жизнь действительно продолжается. Я счастлив. Счастлив, что Сабито рядом – я никому не позволю забрать его у меня. Больше никакого одиночества. Отныне и навсегда».       За окном светились украшенные гирляндами деревья, полная луна сидела в темном бархате неба. На ровно постриженном газоне, обложившись подушками, кое-где все еще отдыхали школьники, созерцая раскинувшееся над головами звездное небо. Отдаленно откуда-то раздавалась музыка, смех, веселые разговоры – учебный семестр подходил к концу. Уже завтра начинались долгожданные летние каникулы, а потому расходиться никто не собирался, стараясь провести как можно больше времени среди друзей. Где-то старшеклассники все еще проводили для учеников младшей школы игры и квесты по зданиям восточного и западного крыльев. И только полуразрушенный центральный корпус, где некогда располагался кабинет директора, неосвященный, стоял молчаливым склепом. Вход в него был загроможден кусками обвалившегося фасада – все эти завалы должны были разобрать за две недели летних каникул. Внутри здесь стояла оглушающая тишина, стены по-прежнему были забрызганы черной слизью. Все тела странных существ, с которыми сражались школьники, истлели и рассыпались в пепел. Только лишь одно обезглавленное тело все еще лежало здесь – оно не иссушалось и не разлагалось. Мертвенный покой нарушало лишь одно: черная, обуглившаяся рука с тонкими костлявыми пальцами, кривыми когтями и безобразным ртом на запястье ползала среди кусков бетона, словно большое насекомое, выискивая лазейку, ведущую наружу.