Слишком острый

В клетке тревога не достигает. Кнайф охотно привык к жизни взаперти, стал покладистым и ручным, как та же Тоня, большую часть жизни проведшая в тесной квартире с запретом прыгать по шкафам и столам, готовая есть годами одни и те же кубики мяса в желе и объедки со стола. Наверное, острый бы тоже согласился ползать по полу на четвереньках, носить ошейник и есть из миски в обмен на долгожданное спокойствие, от чего закрадывались мысли, что Тоня сама когда-то радостно променяла неизвестный ад на это. Но Ёшка был добрее. Кормил, позволяя сидеть за одним столом, хотя и всегда пресной гречкой с суховатой птицей, поил из стеклянных гранёных стаканов и приглашал тех трёх странных гостей, закрываясь на кухне и о чём-то с ними смеясь. С гостями Кнайф не разговаривал, только тот серый тыкал в него пальцем, страшно кривляясь, а зелёная за это первого била и голосила, чёрный же сливался с тенями. Они приходили к хозяину и уходили, Ёшка тоже куда-то уходил и приходил, так часто, что острый потерял интерес смотреть на неизменную за входным проёмом платформу с соседскими дверями. Курасан перестал рваться за пределы, когда тоже понял, как хорошо в квартире. Перестал ссориться, стал одеваться и есть по расписанию. И Брялок стала добрее. Они улыбались, и Кнайф тоже иногда, хотя по-прежнему наблюдал за их довольством издалека, забившись в уголок, в щель между окном и холодильником, под диван, вжимался в стены, набитые соседями, проваливался в землистый временами пол. Но даже так Ё любил его, смотрел на него и трогал, пропахшего, второсортного. От частого купания запах вымывался, прикосновения стирали шрамы, где Кнайф позволял себя трогать, а сам становился беспечнее. И не было ничего лучше такой компании, даже Курасан выглядел лучше при взгляде со стороны, как кубик Рубика, который нельзя трогать. Ё гладил острого по клинку, сидел рядом на диване. Заволокла дымка ленивого спокойствия. Рука надоедала, но, главное, что она не опасна. — Кнайф, ты мне доверяешь? — Да. — Ты мне веришь? В голосе появились вызывающие тревогу нотки, Кнайф открыл глаза, когда пальцы на клинке странно дрогнули, их хозяин повернулся, пристально изучая сверху вниз. Он высился к потолку, уходил вдаль, до того острый был крошечный по сравнению с симбом. Кнайф вглядывался в ответ, задирал голову, влекомый тревогой, щурясь от какого-то напряжения, но не мог до конца рассмотреть лицо, что-то было не так. Ё терял очертания, сменяясь на что-то знакомое. — Да… Наверное. Кнайф сглотнул, ощущая что-то. Гудение, напоминающее о чём-то нехорошем, оно только усиливалось при попытке вглядеться в лицо. Ёшка замер, не моргая, будто хищник, рука начала сжиматься; он приближался, при этом не двигаясь. Приближался, приближался, больше не задевая потолок вытянутым телом, становился грузнее и ниже, как пропадающее искажение оптики. В горле пересохло, гудение нарастало, казалось, сам диван начал дребезжать, ехать в никуда, но оставаться на месте, деформироваться вместе со стенами, летящими в пространстве, но по-прежнему недвижимыми, искажёнными, как в горячке, когда размер и форма теряют значение, звук становится единым с материей, так же бесконечно и бессмысленно меняясь, но оставаясь прежним дребезжащим эхом, как дрожь миража, колебания воздуха над языками пламени, жгучее сокращение мышц, когда задумаешься, как рука, сжимающая, но не держащая, такая маленькая, но большая, большая, большая… Всё внезапно прошло, когда открылась дверь кухни, и из коридора показался загнутый полумесяц Курасана. Сиреневый резко отстранился, глыбой прикованный к прошагавшей фигуре. Кнайф успел лишь увидеть его спину, не хватило мгновения, чтобы зацепиться и за лицо. — Курасан! — крик неестественно тихий, заглушённый каким-то барьером. Острый в недоумении попробовал крикнуть ещё раз, но хлебный уже скрылся в противоположном коридоре, оставшись безликим. Они ели гречку. Снова с курицей. Кнайф думал, что должен заглянуть семье в глаза, но когда мелькнул по Брялоке, обнаружил, что она уже скрывалась в проходе, сверкнул только волочившийся карабин. Острый собирался повернуться к Курасану, но в момент, когда тот поднимался от тарелки, отвлёк оклик. Ё складывал посуду в раковину, почему-то остановился, пристально наблюдая за Кнайфом. — Ты же помнишь, что я делаю всё во благо тебе? Я не желаю тебе зла, помнишь? Он отстранился от стола, неестественно плавный, как робот. Выражение лица до жути знакомое, но не удавалось понять, от чего. Кнайф опустил вилку. — Ты признателен мне? Стул скрипнул — Курасан завозился, уходя с кухни. Кнайф хотел его увидеть, но не мог оторваться от Ё, что-то осознавая, тело сковало, как бы он не пытался двинуться. Рога хлебного пронеслись на периферии, так близко, но так недоступно. Сиреневый приближался. — Боишься меня? — голос стал ниже, грубее. — Курасан! Очередной вопль в наивной надежде, что его кто-то услышит, снова и снова, но тот, кому он был адресован, опять скрылся в дверях, крик не доходил до него. Кнайф был будто под водой. Монстр здесь, его новое обличье, но те же узкие зрачки, расползающиеся вместе с улыбкой на лице Ё, такого же, как красный, схожего с ним столько же, как за обеденным столом после четвертого испытания, громадного, с пустым взглядом. Массивные руки потянулись к острому, приобретая образ склизких щупалец. — Ты же знаешь, что я люблю тебя. Думаешь, почему именно ты? Это из-за тебя, это всё потому… Кнайф не мог сопротивляться, сидел загипнотизированный ужасом, пока руки грубо хватали и щупали, словно желая смять его, как мокрую глину, изменить и присвоить, как раньше, так самонадеянно и нагло украденного. — Всё потому, что… Всё повторяется и некого позвать на помощь, потому что острый — идиот. Полнейший идиот, заслуживший всё своей тупостью. Это лихорадочное чувство, холод и зябкую морось, опаляющие костры, быть вылепленным заново, во что-то удобнее. Во что-то вторичное, неодушевлённое, как обычный нож в раковине, но более гибкий и более собственный. Как носок, который можно носить, а потом потерять под кроватью, найти, постирать и снова носить, пока ткань не сотрётся, потеряв форму. — Потому что мы с ним одинаковые.

***

Мамина вчерашняя каша, но с чем-то странным, что сначала Ё пожарил на сковороде, а затем сгреб, разломав на малые светло-жёлтые осколки. Так называемый «омлет» он по несколько ложек сложил рядом с горкой каши и нарезанными на салатный лист овощами. Курасан брезгливо ткнул незнакомую еду вилкой, отделил пару кусочков от каши и принялся сортировать кусочки овощей, Брялок наоборот всё небрежно смешала, со спешкой запихивая в себя большими ложками. Потом опомнилась, обескураженно двинув ушами, и принялась жевать медленнее, с интересом к процессу, будто для неё это в новинку. Кнайф же тупо уставился в тарелку, не осознавая, что перед ним. Какой же бред. Голова раскалывалась, сердце колотило в ознобе. Паршивый. Он испуганно вздрогнул, услышав, как Ё сел за стол. Затрясло, острый не поднял головы. Дикая нелепица. Под ногами мявкнула кошка, просяще потираясь усами о ножки стульев. Острый покосился на неё; ремешок на шее. Кожаный, с блестящей пряжкой. Подумать только — иметь ошейник, как у неё. Кнайф поморщился, потирая рукоять над горловиной туники. Что только не приснится. Курасан шустро набрал в ладонь кусочки омлета и подал кошке, когда сиреневый сонно переменил внимание на градусник в окне. Брялок зарычала и пнула хлебного под столом, но быстро уткнулась в тарелку, не привлекая сиреневого. Хлебный фыркнул, вынужденный съесть оставшуюся на тарелке незнакомую смесь. Было ли это комфортом? Вспоминая сон, Кнайфа всё больше напрягала ограниченность действий. Хорошо, что Ё не относится к ним, как к животным, уже что-то. Острый проснулся в слезах, чуть не закричал имя Курасана уже наяву, но, к счастью, голос пропал и вернулся только после небольшой отдышки, позволившей прийти в себя. Нелепо было бы так опозориться. Лица на месте, он мог сколько угодно всматриваться в Брялок, Курасана исподтишка или того же Ёшку, не замечая тех сходств, что находил во сне. Сиреневый другой, но откуда знать наверняка, К тоже когда-то казался странноватым чужаком. Руки, клинок, спина… Могло ли это случиться наяву? Может, у симбов подобное в порядке вещей. Кнайфа передёрнуло. Не хотелось верить в такое. Он сгребал в ложку, что попадётся, стараясь поскорее избавиться от содержимого тарелки с непривычным солоноватым привкусом. Курасан таки попробовал омлет с опаской, но не доел. Огорчало, что даже в относительном затишье кошмары не прекратились. Наоборот, стали реалистичнее и запутаннее. Кнайф не без паники осознал, что сновидение повторялось наяву, когда остался наедине со складывающим посуду Ёшкой, когда Курасан удрал вслед за поспешившей Брялок. Ей, наверное, будет сложно отвыкнуть от вечной заботы, — промелькнуло в мыслях, и острый попытался представить сегодняшний завтрак на поляне. Наверное, во главе придётся командовать Стёрке. — Тебе что-то нужно? — учтиво заметил Ёшка. Он убрал его тарелку в раковину. Включилась вода. Кнайф нерешительно потёр колени, формулируя, что хотел сказать. Темы ощущались постыдными и незаслуживающими ни капли внимания. — Ты сказал вчера, что мы поговорим, если я попрошу, — бубнёж. Кран закрылся. Ё задумчиво снял перчатки, хмурясь. Внезапно нахлынуло опасение, что придётся повторить стыдную просьбу. — Поговорить? Я не совсем расслышал. Невнятное угуканье. Сиреневый потянулся к шкафчику, тревожно косясь на посуду. — Ну, раз так… Хочешь чая? Фруктового? — Мне твой чай, если честно, не нравится… — А, пакетированный всегда такой. Вот насыпной другое дело. Клацнул электрический чайник, Ё набрал что-то сушёное в сетчатые щипцы. Вскоре заварил чай, предложив переместиться к себе в комнату, подальше от запахов еды. Сон так и тревожил, но другие ведь близко. Услышат ли крики, или барьером выступят стены? Кнайф смирно сидел на кресле от туалетного столика, чашка остывала на столешнице с подставкой. У стула есть спинка, а бескрайняя мнущаяся кровать не давала надёжности, потому на ней находится не было желания. На плечах выстиранный плед с новым цветочным ароматом, сбивающим с толку. Острый пытался внюхаться, различить оттенок поляны, детства, сотни заплаток от старших, парочки от себя, но всё терялось в едкой лаванде. Оно там было, впиталось за столько-то лет, но лаванда… Цветочные запахи, в частности она, отовсюду начинали напрягать: освежитель в санузле, одеколон Ёшки, немного в духах, постельном белье, мыле — везде, теперь ещё в пледе. Ёшка уселся напротив, задумчиво теребя рукав вязаной распашонки. Острый завернулся в плед, снова внюхиваясь, поморщился и перенёс чашку на колени, печально уткнувшись в тёмное содержимое. — Как ты себя чувствуешь? Он поднял взгляд, обречённо изучая букву. Собственно, чего бояться, если сам предложил? Каждый всплеск уверенности обрывался ступором. — Не выспался. — или переспал, учитывая вечер. — Сон снился… Дурной. — На новом месте всегда плохо спится. Про что сон? — Кошмары. Раньше они были более понятные, что ли, а сейчас бред какой-то. — Кнайф замялся. — И при этом всё равно кошмары. Я вчера днём тоже заснул. Раньше сны были понятнее — боль и ужас не таились в глубине под толщей чего-то неестественно отталкивающего. Быть животным в ошейнике, есть из миски, ничего не контролировать и не знать… Острого передёрнуло. Он недоверчиво покосился на Ё, будто пытаясь рассмотреть — он видел его питомцем или всё-таки… Кем? Ребенком? Равным симбу? — Ну… Они не связаны. Даже не знаю. — Огромная чашка обжигала пальцы, но Кнайф их не убирал. — Вчера мне снилась поляна, но появилось что-то непонятное в конце, и я проснулся. Что-то подсказывало о связи с К, это были его глаза, но говорить прямо так же стыдно, как о том, что виновником сна стал Курасан. Захотелось удушиться от вчерашней неловкости; чтобы не расцарапать щёки, приходилось сжимать чай до побеления. И снова наводящие вопросы от Ё, ожидаемо, но они раздражали. — Оно схватило меня и всё пропало… Я потому и хотел поговорить о К вчера, вспомнил о нём. И, — вздох, — сегодня он тоже мне снился. Точнее, не он, но… Он часто снится мне. — А что он делает? — Ё свёл брови. — То есть, что у тебя вызывает мысли о нём. Из-за каких чувств и действий они возникают. Ассоциации. — Прикосновения. — Пальцы нервно забегали по кружке, по спине поползли незримые пауки. — Понимаешь… Сегодня мне снился ты. Ёшка опустил руки на колени, выглядя растерянно. Вопрос оставался всё тот же. — Я понимаю, ты говорил, что не навредишь мне, н-но… Только не злись, — Кнайф съёжился и хмуро осип, отвернулся ко входу. По напряжению, слежке искоса создавалось ощущение, что он вот-вот сбежит. — Подожди-подожди. Мне не на что сердиться, я ведь не знаю твои сны! Да и это всего лишь сон, ты не можешь его контролировать. — Ё замешкался и выставил руки. — Просто скажи, если хочешь уйти, и не разлей чай на себя. Острый замер, несколько мгновений изучая собеседника, горько скривился, уткнувшись в кружку. — Я боюсь, что ты тоже будешь меня трогать, — он нахмурился. Ладони жжёт, лицо щимит, и почему-то именно так слова давались легче. Глаза защипало от пара. — Трогать? — голос зазвучал тревожно, но ровно. — Не хочу предположить лишнее, но я не стану прикасаться к тебе без разрешения. Знаю, при нашем знакомстве я часто так делал, но уже почти привык. Кроме исключительных случаев, конечно… И прости, если тебе приходилось терпеть те поглаживания, мне казалось, это тебя успокаивает. — Нет, я о других, — Кнайф шумно вобрал носом. — Мне нравилось, что ты… Гладишь меня, но потом он тоже начал, на зло, чтобы н-неприятнее было, и потому… Голос задрожал, острый сжался, растирая ещё сухой глаз, несколько глотков в попытке заговорить снова. — Больше не могу. Я бы хотел извиниться за то… То, когда сбежал на завтраке. Мне стало страшно, и всё. Сегодня ты гладил меня во сне, а потом… Ком сдержать не удалось, Кнайф ссутулился, закашлявшись; глаза намокли, неприятно слипаясь и грозясь пролиться. Он прикрыл рот локтем, непроизвольно дёргаясь, как вдруг огромное навалилось со стороны — Ё подхватил чашку, пока та не перевернулась острому прямо на бедро. Пара просочившихся капель кольнули кожу резким теплом. Керамика звякнула дном по столу. — Берегись! Ещё бы немного… Кнайф замер в лёгком ступоре. Ё задел только предплечье и тут же отодвинулся, бормоча извинения. На него лёг смятенный и слегка печальный взгляд младшего. — Ты забыл блокнот? — острый склонил голову. — Обычно ты был с ним… — Что? А, ты про это… — Ё сглотнул, перебирая пальцы. — Он мне больше не нужен. Смятение сменилось недоумением. — Не подумай, я хочу узнать тебя получше и для этого мне больше не понадобится всё записывать, — нервный смешок, острый подозрительно сощурился. — О наших разговорах никто не узнает, и блокнот я никому не показывал, ты веришь мне? Удручённому взгляду ответила дружелюбная улыбка старшего. *** Никому не показывал… Ё потёр щеку, смутно уткнувшись в пол. Помимо того, что он вор, ещё и лжец. А дальше что? Разрушитель жизней, растягивающий страдания бедных детей? Садист? Может, ещё и… Повисшая в воздухе безысходность, когда мертвая рама упала на землю, лишённая духа навсегда. Убийца? Ё исподлобья оглядел присутствовавших коллег. Сидели смирно и тухло, словно не в опрятном коридоре с рядом складных сидений, а в настоящем СИЗО в ожидании допроса. Вот, из-за двери кабинета показалась похожая на скошенную рогатку Уйка, уже легкомысленно болтающая со следователем, как со старым другом. До этого она разбавляла тягостную атмосферу карканьем со странноватой Цы, которая теперь жутко залипла на иссушённых лягушек в рамке над Ёшкой. Уйка обменялась поцелуями с кем-то на пороге выхода, одёрнула шорты и выскочила из приёмного отделения полиции. Взгляд скользнул за изящным кружевным подолом футболки и напоролся на алую фигуру под дверью. Изогнутая кишка коридора делила ряд сидений шлифованным срезом балок утыкаясь в угол, короткая сторона сидений располагалась под дверью. Краткий, прямой как струна, его взгляд перешёл на Ё, сгорбленного и обхватившего голову, стал строже, с презрением норовя пригвоздить растерянного со-ведущего к полу, как тогда, когда они сцепились ещё на поляне. Их должны были опросить раньше штатских, но некоторые особо пунктуальные опередили хостов, что добавило лишней тревоги — нарушение планов всегда оканчивалось ею. Ёшка глубоко вдохнул и оторвал руки от головы, приосанился, поджал рот, ненавистно сверля Краткого. Чем больше удавалось выудить информации, тем сильнее становилось отвращение к коллеге и росло желание ударить его по лицу. Ё культурно не позволял представить себе большего, но прямо сейчас представлял, как было бы неплохо размазать этим ударом лицо так, что кровь, как ластиком, сотрёт лицо с красного холста, чтобы больше не было возможности встретиться с вытянутыми глазами когда-либо. Первым отвернулся Краткий, нервно поправил воротник. Залипшая Цы накренилась, утыкаясь выступающим из-под сарафана буквенным хвостиком ему в штанину. Красный прокашлялся одновременно со скрипом двери кабинета. В помещении рябит старый плафон, рассеиваясь по грязно-серому оттенку стен. Допрашивающий сидел по другую сторону стола ближе к стене, позволяя собеседнику чувствовать себя спокойнее у двери. — Имя, фамилия, отчество. Собеседник с виду спокоен, но всё напряжение скрывается в неуёмных пальцах, остервенело мнущих колено длинных шорт, будто пытаясь оторвать. — Ёшка Поручин Вересаков, у меня матчество. Мать Вереса, получается. Взгляд допрашеваемого нервно держится на уровне подбородка, с тяжестью поднимаясь к глазам. Тело замерло камнем со сложенными под столом руками. — Иж Краткий Гьинов. Мягкий знак и «И». — Ясно. Прежде всего я должен сказать, что ваша явка была сугубо добровольной, вас не держат здесь силой и вы имеете право покинуть допрос в любой момент, если вопросы затруднят вас. Также вы имели право согласовать свои действия с адвокатом или прислать показания в письменном виде. — Да зачем мне адвокат, я виноват в потере этих зверьков, что ли? Между прочим, я всегда следил за тем, чтобы моё судно не показывалось даже на горизонте, когда видел хоть намёк на одну из этих дикарских рож! Вот, знаете, это как с курами на убой, у них то ухо в остро — птица! Они запросто могут… — Я попрошу вас отвечать по теме допроса и не отвлекаться. От точности ваших ответов напрямую зависит продуктивность следствия. Добро уязвлённо причмокнул, опуская было поднятый в нравоучениях указательный палец и резко откинулся на спинку, поглаживая бока. — Так спрашивайте, а то всё со своими адвокатами… — И так, шесть дней назад, двадцать четвёртого августа с воскресенья на понедельник, пропали трое участников шоу: второй номер — имя Брялок, седьмой — имя Кнайф и восьмой — Курасан. Информация с камер ещё ждёт изъятия, но в день предполагаемого похищения или побега, видеозапись была приостановлена для профилактических работ и архивации. Что вы делали в тот день? — Как непосредственный ведущий, вы должны были быть опрошены в первую очередь, но, как видите, в расписании произошли некоторые изменения. Данные от вас будут наиболее полезны следствию и, напоминаю, что вы находитесь в разделе свидетелей, а не подозреваемых. — Конечно, — Ё кивнул, остановив танец пальцев по штанине сжатием кулака. — В тот день я присутствовал на купании с восьми до пол девятого, могу сказать, что были все, кроме седьмого. Господин Краткий также отсутствовал до девяти с… Девять пятнадцать, возможно. — Вы готовились к разговору, как понимаю. — Да, я расписал примерный распорядок с двадцать третьего числа по двадцать восьмое, но в электронном виде. — Хорошо… Давайте переместимся в момент конкретно исчезновения, вам должно быть не сложно. Когда вы видели пропавших в последний раз?.. — У меня довольно плохая память. Не смогу сказать точное время. — Хорошо, по порядку. Ваш со-ведущий отметил, что не видел вас с утра, как и одного из пропавших. — О, я редко просыпаюсь раньше девяти, не знаю ничего о седьмом. Знаете, он вредный ребёнок, — Краткий провернул кистью в воздухе, уводя взгляд. — От него и восьмого много, что можно ожидать. Они пару раз сбегали за время шоу. — Они уже сбегали до пропажи вместе? — Нет, по одному — к-седьмой… … на два дня, восьмой… … Но чтобы вместе — никогда. — Хорошо. У второй наблюдалось подобное? — Нет, — Краткий хохотнул, задумчиво уставившись в угол стола. — Она для них, как мать. Терпит и бережёт… Хорошо бережёт, конечно, ничего не сказать. — Если говорить о Курасане — мне удобнее называть их по именам, хорошо? — так вот, Курасан редко находился в моём поле зрения… … Я договорился с ним о возвращении к двум для обеда и шести для ужина, но не более. В последний раз я видел его перед сном, Брялок также. Кнайф… Я видел его ночью… …мне удалось перехватить его ненадолго, но он пообещал уйти спать. — Вы утверждаете, что видели седьмого ночью, но у вас он не задержался. В каком часу он был у вас? — Думаю, около десяти ночи, минут пятнадцать. — Да эти два оболтуса ещё с детства какими-то слишком любопытными были! Все дети как дети, а эти по ночам к берегу сбегали, мамку свою на нервы раскручивали. Я то помню, как они мне швартоваться не давали, если бы не та мохнатая, то пришлось бы надолго застрять. Я так-то не только на этом шоу грузчиком подрабатываю. — Мохнатая — номер два? У них есть мать? — Да мне почём их номера знать, я и видел то в последний раз только лампочку ту, когда с острова в больничку вёз, она до сих пор там где-то, в стационаре. Во-от такими тех двоих мальчуганов в последний раз видел! Уснули в ту ночь и хорошо. Добро поднял руку над столом, показывая невысокий рост на нём стоящего, затем опустил в половину, обозначая второго, и гоготнул. — Знаете, мой со-ведущий… Не ладит с детьми. Совершенно, с двумя из пропавших у него были сомнительные отношения. Иж Гъинов утверждал о дружбе с Кнайфом, в то время как тот неоднократно жаловался мне на применение физической силы и боялся Краткого. Курасан тоже относился к нему с неприязнью, и Иж неоднократно высказывался мне, что, ну… Убил бы, извиняюсь, да только протокол не позволяет. Ё заёрзал, наклоняясь к следователю. —… Понимаете, я симб вспыльчивый, ну не могу я работать с такими детьми. Мальчишки темпераментные, знали бы вы их лично — прекрасно поняли бы меня. Срывался иногда, с кем не бывает, законов же не нарушаю этим, никаких внешних повреждений. Это просто дети. Краткий с нервным смешком скрестил пальцы, отодвигаясь ближе к спинке. — И Курасан этот слишком бойкий, таких только розгами. К тому же, на удивление смышлёный. И проницательный… — У тех обджектов не сформировалось здорового представления о родительских фигурах, Брялок вовсе никогда не имела опекуна, доверяла Краткому участников и дела. Он имел на них давление. Тон стал твёрже, Ё расправил плечи. — Без авторитета эти аборигены бы не признали меня. Краткий съехал на стуле. Он вскинул брови с невинной полуулыбкой, всматриваясь в осунувшегося следователя. — И посудите сами: шестнадцатилетняя девчонка заправляет всей общиной, вздор! Пха… — Разве её не воспитывали специально для этого? — Да чему там в пять лет научишься, когда на голову скидывают трёх мелких и бытового инвалида на год старше тебя. — Краткий отмахнулся. — Бедняжка, ни детства, ни жизни. — Краткий неоднократно превышал полномочия… — Не забывайте, что мне тоже есть, что сказать о моём коллеге, — на последнем слове он задержал язык, нахмурившись. — Ёшка психолог, но его общение с некоторыми участниками выходило за рамки рабочего. Он, так сказать, завёл себе любимчиков, точнее, любимчика. Ё заломал ладонь, вздыхая. То, что Краткий письменно давал показания ещё и заранее, было некстати. — Я… вынужден выстраивать доверительные отношения с участниками, с кем-то мне приходится взаимодействовать чаще, чтобы получить доверие. Пропавшие были из тех, кому поддержка нужна больше остальных. — То есть вы не отрицаете, что выделяли их среди прочих? — Никто не может быть идеально беспристрастным. Тем более, когда дело идёт о психологии. Печально, что последние годы они могут провести на улице… — Кто-то мог организовать не только их побег, но и пристанище. Ё моргнул, растерянно улыбнувшись. — Три свободолюбивых едва контролируемых ребёнка? Ну-с… — он хохотнул. — Сомневаюсь, что скрывать такое просто, тем более в одиночку или с ограниченными ресурсами. Думаю, недавний теракт в порту может быть связан с этим. По обджектальным районам нынче ходить опасно даже обджектам… — Ей богу, ничего я не знаю, поверьте, я вообще с бумагами работаю! — Вы следите за отчётами безопасности. — М-м, не контролирую же охрану порта! — взмолился Марсель. — Да я этих детей в глаза не видел, я даже шоу не смотрю, что уж там, м-м, у меня телевизора нет, чтобы случайно наткнуться, за интернет каналами тоже не слежу! Следователь снял очки, устало протирая веки, и не надел обратно. — По протоколу я обязан побеседовать с каждым сотрудником главного штаба. Быть может, кто-то вёл себя подозрительно… — Ну поймите, я вас прошу, ну какая моя доля! По документам всё чисто, я ничего не знаю, м-м… — В трюме вашего катера была раскидана шерсть сбежавших и хлебные крошки. Постарайтесь вспомнить, в какой момент вы потеряли бдительность при отплыве. — Да… Ну… Не помню я ничего: выплыл, ящик отгрузил, обратно уплыл. — Добро сконфуженно промычал, почёсывая макушку. — Ёрина в неглиже встретил! Они там со своей изоляцией совсем о приличии забыли — встретить меня решил, а об одежде подзабыл! Вот чудаки. Ну, он мне с ящиком помог, я его до палатки за документами проводил, да и… Ох ты ж… — Вы, всё-таки, отходили от судна? — Да, получается… Но вот по прибытию, хоть убейте, не помню, чтобы что-то было. И в дороге… В порту от меня уже ничего не зависит. Цы мечтательно подпёрла щеку, уставившись далёкими раскосыми глазами, как у улитки, в стороны от следователя. В тишине слышалось шуршание чьих-то наручных часов. —… Вы понимаете свои права? — вопрос повторился. — Да мне так-то и нечего отвечать. — Она скосила глаза в фокусе. — У вас в коридоре лягушки… Красивые. — Замечали ли вы странности в поведении своих коллег. — Не знаю. — Цы неуверенно пожала плечами. — Я вообще с финансами работаю. Недавно реквизит отказывались оформлять. Видите ли, ситуация в стране напряжённая, ну и что, что мы исторические лидеры, работаем легально, всё равно сотрудничать отказываются… Ну а мне что? Начальник требует, значит — надо достать… — Знаете, если бы мой со-ведущий не злоупотреблял размытым понятием «ментального здоровья конкурсантов» в договоре, возможно, ничего и не было бы, — Ё хмуро сложил руки, стараясь не выдать большего, чем надо гнева. — Заботливо прибавляет мне работу. — А кто сказал, что это я? — Краткий пожал плечами, с удивительной безобидностью расширив глаза. — Мои отношения с коллегой за кадром куда более натянутые, чем кажется, не думал, что он настолько винит меня… Ведь нет никаких доказательств. — Записи камер только ждут изъятия, так что мы пока не знаем точно, где ложь в ваших словах, а где нет. — При словах следователя красный посерьёзнел, заёрзав и выпрямившись, углубляясь в спинку стула. — Ваш отец, Гъин Краткий Дрыбич, до сих пор не подписывает разрешение. — Ну и какого х-х-хрена меня вызвали? Хакару сжал стол подрагивающими пальцами, прищурился, яростно жуя нижнюю губу. — Мы обязаны… — Да х-харкать мне на это! Я то здесь причём, я внеш-штатный, х-х-хрен его! — Голова задёргалась. — Не внештатный, а появляетесь в офисе день через два. — Следовать вяло подтолкнул очки на носу. — А я о чём г-ховорю, мне нет дела до это х-х-херни, меня привлекайте, только если кто-то из моих-х подопечных х-ху… Нутро в кадре не замажет! Тогда за неприкрытый с-срам х-хоть арестуйте, я сам на капот ляг-ху и тог-хо, кто это сделал, приложу! Дверь закрылась. Последний опрашиваемый спешно ушёл, почти такой же измученный, как следователь. Потребовалось несколько минут тишины, зарывшись в ладонь и листая документ, скользя по буквам, как по неизвестным чертам, чтобы гудение слившихся в единую дисгармонию обрывков, распинающих черепную коробку изнутри, улеглось. Допрос изначально был почти бесполезен, ведь исходной информации не хватало. Без неё все сказанное не имеет смысла, кроме выставления возможной хронологии. Так, формальность, на которой настояли какие-то дилетанты. — Документация допросов будет переслана вам на почту. Также предоставят несколько физических носителей. В ответ Цета кивнула, вальяжно подперев подбородок перекрещёнными пальцами, подалась вперёд, сгибая локти на столе. Увядшие уголки глаз внушали ей большей грозности, когда она сверху вниз оценивала тучного симба перед ней. — Вы же понимаете, что информации недостаточно, чтобы вынести из допроса пользу? — О, нет-нет, бросьте, вы сделали всё, что были должны, — Цета подняла голову, открыв глазу осыпавшуюся на пальцы пудру. — Дальше расследованием займётся компания. Следователь скептически поправил очки. — Допрос пригодится если не в расследовании, так в проверке стрессоустойчивости, — она улыбнулась, натянув мелкие морщинки, смягчила брови. — Мы всяко лучше знаем своих сотрудников. *** Прямая от пальто фигура Яори полосой черноты подпирала стену, издалека мерещась тенью дверного проёма или чем-нибудь ещё, не сразу выдаваясь покачиваниями плаща. Он прижимал к груди два пластиковых стаканчика, выискивал кого-то в проходе. И вот, Ё хлопнул дверями, отделяющими ветвь коридора от основного, куда просторнее, устремился широкими твёрдыми шагами к выходу. Расправленные от напряжения плечи делали его прочнее и выше, Яо поёжился. Уверенность вызывала неуют, непривычно видеть друга таким напряжённым. Окликать не пришлось, сиреневый вздрогнул, остановился и короткими шустрыми шажками направился к другу, мягче и резче. Яори отодвинулся, робко повернулся и протянул стаканчик с более прозрачным тёмным напитком, исходящим едва теплящимся паром. — Долго ждал? Яори невнятно мотнул головой, пятясь к выходу. Хорошо, что, такого незаметного, его пропустили с кофе и чаем. Симб неопределённого пола и возраста, сидевший сторожем на стуле у входа, больше напоминающий груду вещей, заметил посетителя только сейчас, встрепенулся, провожая взглядом. Яори отвернулся, подтянул Ё, смещая путь к противоположной стене. Сиреневый лишь удивлённо уткнулся в сидящего, чья серьёзность гложила сильнее, чем долгий разговор со следователем. Сглотнул, вжавшись в плечи, и придвинулся к другу. — Что ж за сборище сегодня… — «сторож» с прищуром проводил парочку до парадной двери, хмыкнул. — Самые нервные. Шли бы вы осторожнее. Замечание хлестнуло по ушам, безобидное, но пробуждающее тревогу, раскаяние и страх. Страх, что все знают, что наступит час расплаты. Двое вылетели за порог, соскочив с крыльца на несколько ступеней, прежде чем стало неловко за бурную реакцию. По хорошему, хаму нужно было ответить. Но осуждающий взгляд пробрал ужасом, будто неизвестный знал всё, каждый кусочек грязного секрета, записав даже то, чего Ё не помнил. Плохой актер. Он мрачно залпом опустошил стаканчик на две трети, Яори дрожащей рукой поднёс кофе к губам, цедя уже остывшую пенку. Оба молчали, спускаясь к дороге, не проронили ни слова, выходя с участка. — А… А ты же заходил ко мне? Как там дети? — Ё несмело покосился к приятелю. — Скучают. Но все четверо на месте, хотя Тоня всё никак подсчёту не давалась. Яори смущённо натянул уголки, не решаясь поднять голову от кружки. Спустя пару мгновений послышался лёгкий смешок, вызвавший расслабленную улыбку. Тёмный облегчённо выдохнул. *** Кнайф растянулся животом на диване, навострив уши на тиканье, доносившееся уже отовсюду. На стене часов не было, определить источник сложнее, чем в полупустой спальне Ё. Там стоило задрать голову, и под голым потолком виднелся циферблат в раме, в холле же виднелись только карниз и верхушка шкафа. А в прихожей было только тиканье, хитро запрятанное в недрах полок, тревожащее ухо, но источник прятался. Кнайф повернул голову, приподнимаясь, и выхватил взглядом коробочку настольных часов под стеклом мебельного гарнитура. Попались. Но удовлетворения от охоты не последовало. Острый лениво подмял вязанную подушку, обернувшись вокруг клубком, уставился на Брялок, примостившуюся под столом с книгой. Ё оставил целую стопку на кофейном столике. К великому разочарованию Кнайфа, все оказались какие-то заумные, скучные и ни одной художественной. Анализы, размышления… Смотреть дальше предисловия тошно, а вот маму заинтересовало. Быть может, на полках шкафа есть что почитать, но, раз Ё оставил именно эти книги на столе… Или он специально для Брялок выбрал такие, ей-то по шкафу рыскать неудобно. Кнайф перевернулся на бок, изучая шкаф, сложившуюся на клочке скатерти для вазы без ничего кошку, телевизор на соседней от неё столешнице гарнитура. Вот уйдет Брялок куда-нибудь — Кнайф обязательно проверит полки. Все четыре лапы зачесались от нетерпения. Второй день здесь, а уже хочется лезть на стену от тоски, слишком тесно. Но острый лежит себе бревном. И ему хорошо. Не нужно ни куда, ни от кого, просто лежишь в тишине, а где-то на полу Брялок листает страницы с тихим шорохом, непривычно оживлённая и будто в такой же блаженной коме, что и Кнайф. Недавно приходил Яори. Он зашёл бесшумно, замок провернулся так бережно, что сошёл за рядовое шуршание, пока дверь не стала с опаской зявиться, заставив двоих подскочить, а Курасана пулей вылететь из коридора на рёв Брялоки. У Яо был ключ, и гость был один. Уже само то, что симб пришёл сам, отличалось от сновидения. Само то, что в какой-то момент он подал голос, поздоровался, начал переодеваться, на ходу поясняя что-то про дела Ёшки, обратился к настороженно подошедшей Брялок с вопросами и тёплой улыбкой, выделяло его из тени, делая реальным. И не таким пугающе чуждым, как он показался вчера. Спрашивал, всё ли хорошо, не останутся ли трое голодными, если Ё задержится, высыпал Тоне пакетик корма, показав, где лежит её еда. Сама кошка к нему не вышла. Кнайф не заметил, как она испарилась, как только на пороге показалась тёмная фигура, на деле — она забилась под кресло. Тоню выдало шипение, когда Яори прошёл перед диваном. Он лишь печально вздохнул, сел с краю, смотря в тёмный экран телевизора. Появление Яори что-то глобально изменило. Сидя на противоположном краю, обнимая колени и косо следя за чужаком, Кнайф пытался понять, что. Квартира показалась проходным местом, где каждый может побывать, но острому и другим её нельзя покинуть. Как во сне, но за дверью что-то есть, помимо виднеющегося кусочка лестницы. Острый затянул губы, с любопытством скользя по одежде чужака, его неподвижной печальной позе. Яори не монстр, не безличная тень, не что-то неполноценное — вот он, существует, без Ё. Сон просто сон, ничего подобного быть не может. В какой-то момент Кнайф заметил, что чёрный сидит уже в пол оборота и изучает его в ответ. Необычно тёмные яблоки глаз, почти сливающиеся с кожей, делали его эмоции неразличимыми на фоне других симбов. Острый дёрнулся и отвернулся, вжавшись в ручку дивана. Колени затряслись, прижатые к груди, он игнорировал взгляд, будто надеясь, что Яо забудет. Что он сокрушительно вздохнет, встанет и уйдёт в то же мгновение. — Ты Кнайф же? — острый вздрогнул. — Хотя… Странный вопрос, учитывая, как ты выглядишь. Яори неловко хмыкнул. Кнайф нахмурился. Выглядит как? Что не так с его именем? Он было открыл рот спросить, но закрыл, сглотнул и опасливо повернулся, всматриваясь в чёрного. — Как я выгляжу? — О… — Яо вскинул брови, не ожидавший, что ему ответят. — Ну… Как нож, ты разве не знаешь, как выглядят ножи? — Знаю, но ты сказал что это связано с моим именем. Как. — «Кнайф», это же… Это же нож по-английски. Ты разве не знаешь английский? Кнайф отрицательно покачал головой, смочил губы, широкими любопытными глазами впившись в незнакомца, как в книгу, источник интересной информации, которую обязательно нужно высосать. — Ох, ну да, точно, — Яори осунулся, заелозил по штанине. — Откуда тебе знать языки, кроме русского. — Вообще-то знаю. У нас с… Кнайф осёкся, вспомнив, что мама всё ещё в прихожей, хотя передвинулась к двери, подальше от поля зрения чужака. Колебание, острый прожевал губу, расцепил колени, поправляя тунику, шустро подобрался к Яо. Он поднялся вдоль спинки дивана, чтобы добраться до уха. — Я и Курасан свой язык придумали, — с шёпотом он украдкой следил за Брялок. Отсел также быстро, как и подполз, но ближе к середине дивана, накренив колени к Яори. — И я язык животных понимаю. Немного. Ну, в основном птиц. Чёрный мгновение оставался удивлённым, но слабо усмехнулся, закинув ногу на ногу. — Ого, да ты смышлёный. И друг твой, то есть… Эм… Как друг… Брат. — он прикрыл рот ладонью, зажмурившись и вздохнув. — Прости. Кнайф умолк, сфокусировался на полу, вновь обнял колени и съёжился. Яори не решался поднять головы. Снова назойливое тиканье часов, строго отмеряющих длину тишины. В гостиной стало холоднее и противнее, в слух впились осколки шорохов. Острый скривился, как от горечи. Яо убрал руку, застучал пальцами по колену, откинулся в диван. Кнайф сидел. — Так что за английский… — еле слышно выдавил он. — А?! — Яори ошарашенно втянул воздух. — А… Ну… Это язык. Некоторые симбы и обджекты на нём говорят, многие, очень многие, знают. «Knife» — нож по-английски. — Его зовут Кнайфи, — возразила Брялок, не отрываясь от книги. В ответ на слова мамы Кнайф недовольно фыркнул и выпятил губу, скрестив руки на груди. Возмущение распирало грудь. Ну вот зачем было говорить. Яори пожал плечами. Непонятно, зачем тот заговорил, ведь дальше диалог не зашёл, так и остановившись на пресловутом английском, чёрный теперь неподвижно сидел, кажется, даже не качаясь. Курасан из коридора больше не показывался, Брялок не отрывалась от книг, всё шло своим чередом, словно гость не существовал. А потом он ушёл, Кнайф не вспомнил, когда и попрощался ли — Яори испарился. Терпения сидеть дальше на одном месте не осталось, Кнайф упал, перекатился на край дивана, вцепившись в основание матрасов когтями, подтянулся. Заворочался, сначала влез на подлокотник, потом на спинку, попытавшись достать потолка, прокрался до другой стороны, стараясь не царапать клинком, и вновь навернул круг, и снова, с каждым разом как-то по-новому взбираясь и опускаясь. То на четвереньках, то полупрыжком. За день не хватало движения, даже жаль, что диван такой короткий и прямой. Брялок не выдержала, рявкнула со звонким хлопком книги и метнулась на кухню сердитым топотом. Кнайф замер от крика, затаившись на спуске с угла, подобно кошке. Хлопнула дверь, скрипнул стул, книга ударила по столу и всё затихло, хотя находилось буквально за поворотом, за стенкой. Острый скользнул коленом и упал, растянувшись на краю. Стоило только начать дурачиться… Зато путь свободен — шкаф! Кнайф встрепенулся, спрыгнув с лежбища. Осторожно, чтобы без скрипа, проверил закрытые полки — какой-то хлам и журналы, на свой страх и риск взобрался на столешницу и порыскал на открытой, где рядом с несколькими книгами красовалось чёрно-белое фото какой-то девушки-симболарки, ни с чем перебраться на противоположную, где корешков оказалось поболее. И снова — какой-то нон-фикшен мрак, либо книги с настолько скучными обложками и названиями, что и проверять не хотелось, какая давнешняя история там пряталась. От досады Кнайф чуть не стукнул по шкафу, грузно спрыгивая. А он-то намечтал, что, раз Ё читал интересные книги на вечерах, то и дома у него таких завались. Но почему так? Острый замаячил из угла в угол, со скрипом махнул лапой по полу и обернулся к комнатам. Точно, спальня Ёшки! Быть может, там найдётся какая-нибудь книга. Кнайф обещал когда-то не копаться в его вещах, но ведь он просто пооткрывает видные шкафчики и почитает корешки, это же не что-то сокровенное. Ну, Ё вроде и заметить не должен. Острый юркнул в коридор, то и дело оглядываясь на кухню, стремительно метнулся в комнату, не опускаясь с носков, и… Подскочил на месте, еле удержавшись когтями за порожек. Курасан замер на полуспуске с кровати, кончиками пальцев стаскивая ноутбук за собой. Взгляды настороженно встретились, неловкое молчание. Кнайф моргнул, заступил в спальню и прикрыл дверь, хлебный опустил ногу, выпрямился во всё ещё странном положении. Гляделки продолжились в молчании, полном смятения. — Что ты делал в комнате Ёшки?.. — К тебе похожий вопрос, что ты здесь забыл. Острый сглотнул, обвёл помещение на предмет открытых полок, обнаружив только «толстый журнал» со скучной бело-красной обложкой на подставке тумбочки. От чего-то было убеждение, что такие бумажные переплёты ещё хуже скучных картонных, и хороших историй там точно нет. — Да, может, тебя искал… В нашей комнате же пусто, а с Брялокой на кухне ты бы так тихо не сидел. Курасан задумался, но тут же зло сощурил веки. — Не ври, у тебя всё по глазам видно. И соседняя дверь не открывалась. — Ладно, — бурчание. — Я книги ищу. — Книги? — Курасан поднял брови. — А что, глаза поднять не вариант? Там две полки. — Там скучные, — Кнайф скрипнул зубами. — Такую тягомотину только мама потянет. Хлебный недовольно умолк, цокнул и закатил глаза с протяжным «Ой-й». Он завалился обратно на кровать, растягиваясь вместе со слишком высоким для его рук ноутбуком. — Ищи, червяк. Только мне не мешай. — Ты совсем страх потерял, какой я тебе червяк?! — Ну, книжный же. Или как их там называют. Кнайф с рыком сжал кулаки под ехидное хихиканье. — Они кстати существуют, червячок. Острый резко отвернулся, укрыв покрасневшие от возмущения щёки открываемой дверцей трюмо. Первое, что пришло в голову, чтобы спрятаться, никакие книги он там найти не рассчитывал. За спиной снова смешки, кажется, ещё немного и переходящие сдавленный хохот. Кнайф стянул дверцу, силясь с тряской проглотить бурлящие чувства и оставаться с холодным достоинством, а не разлетаться перед наглым коротышкой который раз в пух и прах. Пришлось вернуться ко входу, точнее, к шкафу у входа и порыскать там, сначала по открытой части, где показались парочка занимательных книжек. «Настоящая история» — звучит занятно, но как что-то сухое и скучное, хотя по картинке на обложке не скажешь… Острый решил повременить с находкой, полез дальше и наткнулся на личные вещи. Тогда уже поиски точно прекратились, в тумбочку заглядывать не хотелось. Кнайф обернулся, исподтишка вылавливая экран ноутбука, то и дело белеющий перед тем, как откроется очередной текст с кучей картинок. Курасан увлеченно обсасывал губу, неуклюже тыкал по клавишам, елозя пальцами прямоугольник под ними. — А что ты делаешь? — М? — Он косо посмотрел на Кнайфа, потом снова в экран. — Ищу информацию. Тот несмело подсел на край, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть закладки сверху. Устройство замков, как обезопасить дверь, виды отмычек, топ десять красивых бабочек мира… Кнайф поёжился. В плоскости хранилось так много всего, как в бесконечной книге-фотоальбоме, и сотня вкладышей, которые можно развернуть и открыть ещё что-то. То, как Курасан ловко всем этим орудовал, вводило в дрожь. Как переходил ко всё более пугающим вкладкам. — Курасан, — голос затвердел. — Ой, блин, только не снова! — Хлебный яростно стукнул по клавиатуре. — Ну что, что?! Думаешь, твои слова меня остановят? Ну давай, ударь меня, отбери эту штуку, нажалуйся маме, пусть вместе с Ёшкой забьют меня до смерти. — Но… Но это опасно. — А когда это ты таким безопасным стал? Трус. Он отвернулся, на нервах прокрутил страницу слишком далеко, уткнувшись в стройный ряд окошек с зазывающими подписями и странными картинками, вернулся обратно к статье. Кнайф молчал, наблюдая за курсором. Пальцы стянули одеяло, обминая и резко комкая. Больно. Курасан вновь перебирал вкладки, отодвинувшись от острого. «Я не оставлю тебя» — острый выдохнул, складывая руки на коленях. Мысль раздавалась раз за разом всё громче, не давая покоя. Клыки зачесались от желания проглотить и оставить с собой, лишь бы Курик себе не навредил, какой бы бредовой эта идея не была. Но ведь так он точно никуда не денется. Хлебный вновь стал что-то натыкивать. Он было заворчал от съехавшего пальца, но с интересом приблизился к экрану. — Крылатые ключи? Что за изобретение такое. Кнайф обернулся к экрану и заметил в одной из строк знакомое название. — О, я книгу эту читал, только там ключей не было. Она вторая в серии была, кажется. — Где ты её взял? — У Замазыча… Бли-ин, я её не вернул. Кнайф закусил губу и яростно стукнул себя по лбу, на что Курасан хмыкнул с ехидным «не убудет», вернувшись к ссылкам, снова начал что-то увлеченно вбивать. Острый попытался заглянуть через плечо, но его отпихнули. — Смотри, тут это, как его… Фильм есть, — заметив непонимание, хлебный закатил глаза. — Ну это как двигающееся фото со звуком! Во, эта штука умеет не только картинки показывать, но и движения, прикольно? Кнайф вскинул брови и сощурился, смотря в экран. До этого сменяющиеся изображения, будто в плоский экран каким-то образом впихнули ленты на валиках, его удивляли, но значения он не придал. Теперь же, заметив, как под стрелочкой на экране передвигается картинка с симболаром, он остолбенел, ахнув. — А из нее можно это вытащить? Кнайф провел по экрану, пытаясь нащупать какой-нибудь объект, затем осмотрел заднюю часть на предмет доступных крышек или чего-то специально под это. Курасан почесал рог. — Не, я ещё не пробовал. Он поджал губы, наблюдая, как Кнайф лапает, двигает ноутбук, переворачивает на бок и осматривает со всех сторон, пробует гибкость креплений, очарованно отстраняясь, и ткнул его в поясницу, заставив вздрогнуть с громким вздохом и еле подавленным вскриком. — Эй ты, исследователь. А давай глянем этот фильм, а? — Курасан захихикал, когда острый ошалело на него обернулся. — Это долго? — скрипнуло раздражение, тот спрятал спину, повернувшись всем телом. — Ну-у… Ох ты ж, — Курасан кашлянул, рассматривая что-то в строке. — Два с половиной часа… А Ё скоро будет? — Нашёл что спросить, — ворчание, послышалось «Ну ты с ним чаще.», но Кнайф не дал договорить. — Давай первые полчаса. Чаще… После устроенной сцены, пинков в спину и очередных попыток задеть общением с симболарами, он не горел желанием оставаться, поясница зудела неприязнью даже через тунику, но фильм… Увидеть что-то настолько диковинное, волшебное само по себе и о волшебном, если верить второй книге, было слишком заманчиво. Потому Кнайф остался на кровати. Почти рядом. Почти думая о Курасане. Возможно, даже не столько ради фильма, сколько… Первые минуты сконцентрироваться не получалось, острый всё время косился на компаньона, ёрзал и сжимался, отворачиваясь от экрана, потому что при просмотре на периферии маячил рог. Иногда взгляд натыкался на аналогичный от Курасана и силился понять, чувствует ли тот такое же смущение или раздражён ворочаньями. Кнайф склонялся ко второму. Потом фильм стал интересовать, когда картинка прояснилась, больше не окутанная ночью. Стало очевидно, что ноутбук не работал, как фото: не запечатлевал, а проецировал, излучая разноцветный свет. За окном тускнело, и в полумраке ярко горел экран, падая рассеянными лучами на одеяла и кончики коленей, доползая до отблескивающих глаз-пуговиц. С экрана потянулась змея, заставив настороженно отползти. Кнайф приковался к экрану, пристально следя за изгибами лоснящегося удава, по ощущениям готового выползти и броситься на зрителей. До этого острый встречал только щуплых гадюк с отравленными укусами, ноющими и не затягивающимися днями — каковы последствия такого врага, он и представить боялся. Курасан только хихикал, говоря, что змея не живая, но подсознательно отделаться от страха не получалось. Картинка захватила, заставляя пульс ускоряться. Происходящее было неестественно, странно. Рядом Курасан, сидит с тем же интересом и волнением, спокойный, будто они и не в соре. В один момент расстояние показалось слишком близким; на экране вспыхнула молния, разразилась буря, совпав с тревожным всплеском в голове. Острый опустил взгляд, с замиранием сердца смотря на едва не соприкоснувшиеся мизинцы. Дёрнешься, и руки сами лягут одна на одну. Экран, смотреть в экран, Кнайф глубоко дышал, пытаясь избавиться от стеснения и фантазий. Пальцы случайно стянули простынь, костяшки хлебного оказались вплотную, холодные, но безумно нежные, мягкий ворс прошёлся по руке, выбивая искры на коже. Острый задержал дыхание, мелко потрясываясь, но Курасан ничего не заметил. Кажется, не заметил. Он не сдвинул руки и не сменил положение, будто ничего не случилось. Или действительно ничего пока не было. Имеет ли Кнайф право прикоснуться? Всего лишь накрыть его тыльную ладонь лицевой. Они касались до этого, дрались, но почему теперь это кажется таким кощунственным. Острый ведь не замарает его. По крайней мере, сильнее, чем уже есть. Он сглотнул, несмело двинув руку ближе, слепо нащупал запястье и накрыл кисть. Ошпаренный вдох, Кнайф подтянул колени и зарылся сведенным от смущения лицом. Курасан обратил внимание, наконец резко обернулся. На несколько мгновений воцарилось озадаченное молчание. — Ты испугался что ли? — он с издёвкой вскинул брови. — Бедненький. — Я не… — Кнайф одёрнулся, шумно втянув воздух сквозь зубы. — Перестань говорить с интонацией, будто хочешь меня сжечь. Руку перехватили, не давая забрать. На возмущённый взгляд хлебный только снова гигикнул, нажав паузу. Экран потемнел, оставив им ещё меньше света. — Ну… — Курасан замялся и издал смешок не так уверенно. — Если тебя та-ак пугает гроза — можешь и за меня держаться. Кнайф тупо уставился в ехидное лицо. Огонёк глаз углубился, заставляя смотреть дальше с большей внимательностью, замечать смягчившиеся тени, переваривая сказанное. Должно быть, Курасан засмеётся, но ведь не шутил так никогда. Он не засмеялся. Отвернулся к экрану, неловко сменив хват. Руки легли между ними. Кнайф не мог отвести глаз от замка, даже когда пауза была снята, и фильм вновь заиграл. Ладонь мягко скользнула, отдаваясь волной жгучих мурашек, пока острый старался запомнить руку на ощупь как можно подробнее. Все знакомые изгибы, углы, успокаивающую текстуру кожи. Курасан сам предложил, он был не против, не против чего-то такого. Даже несмотря на то, что преподнёс он это уничижительно. Почему? С момента, как хлебный предложил смотреть фильм, в голове крутилось только это поверх всего остального. Курасан спокоен. Почему? Ему нравится проводить так время? Почему? Он касается Кнайфа. Почему. Почему он так смущает. Почему острый чувствует это. Чувствует и чувствовал. Эту слабость. Стало ясно, почему обычные касания во время драки не вызывали в нём того же — он не думал о них, не успевал почувствовать, как они близко, какие они мягкие и тёплые. Не успевал… Не чувствовал удовлетворения, как… Как же мерзко, неужели это то же самое. Почему К сравнивал это. Почему. Неужели это так ужасно, почему острый не знал этого раньше. Почему? Дрожь усилилась, стало тяжело. Почему?! Пальцы сжимались, заставляя чувствовать себя ещё хуже из-за невозможности отпустить, освободить Курасана от себя. Почему почему почему?! Курасан шикнул, вырвал руку и отстранился. — Эй! Я тебе резиновый что ли, чтобы сжимать так? Всё, с меня хватит. Он обиженно сложил руки на груди, продолжив смотреть фильм. Кнайф не сдвинулся, всё так же с дрожью утыкаясь в колени. Какой же идиот, сердце сжималось до боли, готовое истечь по грудной клетке, кулаки сомкнулись намертво. Почему. Снова оно, он всё испортил, потому что дурак, потому что нытик, потому что слишком много думает. А ведь можно было просто насладиться моментом, без этих бессвязных мыслей. Это были всего лишь руки. К забрал у него и эту возможность. В прихожей послышалась отдалённая возня, Курасан отключил фильм, прислушиваясь. Секунда, его глаза испуганно округлились, он метнулся к компьютеру, проделывая какие-то не до конца понятные махинации с исчезающими строками в прямоугольниках с текстом, от чего фильм исчез с экрана, оставив синие разводы со столбцами значков слева, хлопнул крышкой и повис на краю кровати, заталкивая устройство под. Кнайф дёрнулся, скованно слез с кровати к двери, приоткрыл щель, и его пробрало холодком. Разувающегося Ёшку загораживал Яори с пакетом, спиной повёрнутый к коридору, из-за плаща виднелись только склонившиеся помпоны, с кухни навстречу высунулась Брялок. А двое здесь. В комнате хозяина дома, где им находиться точно не следовало. Кнайф сглотнул, потеснился, когда Курасан юркнул меж его ног и схватил за подол туники, утаскивая за собой. — О… Здравствуйте снова, Яори, привет, Ёшка, — Брялок прижала уши, зазвучав непривычно мягко и звонко, словно на пару лет младше, чем прежде. Толчок пошатнул, пришлось обхватить стену, чтобы не громыхнуть деревянным телом, и Кнайф осторожно вытащился за хлебным на цыпочках, стараясь не греметь когтями. У Курасана с тихим шагом дела обстояли в разы лучше. Ё без интонации поздоровался, поднял руку, чтобы почесать её за ухом. То мгновенно навострилось. Курасан хотел дотянуться до ручки, но Кнайф сделал это раньше него, как можно медленнее опуская, чтобы ни единая деталь не скрипнула дальше его ушей. Как только щель стала достаточной, хлебный исчез в проходе, за ним понемногу развернулся и острый, боком, чтобы точно ничего не задеть. В коридоре продолжали приветствовать, интересоваться, не замечая беглецов. Внезапный мяу заставил локоть дрогнуть, Кнайф оступился, стукнув пяткой о порог, и чуть не свалился. — А? О, вечерочка, Кнайф. Ё выпрямился, Яори задумчиво повернулся, не меняясь в лице, Брялок тоже отвлеклась. Все трое уставились на поникшего на дверной ручке Кнайфа, замершего, словно надеясь, что так станет для них невидимым. Из-за рамы перед ним с опаской высунулся хлебный. — О, вы там вместе сидели. Удивлен, что так тихо. Острый осторожно кивнул сиреневому, попятившись в комнату под косой взгляд хлебного. В коридоре продолжились разговоры и мяуканье, потом Ё стал вытаскивать Тоню из-под дивана, спровадив Яори тоскливо ждать за углом коридора. Курасан так и стоял в проходе, молча наблюдая за домочадцами, потирал икру носком. Никто и не заметил того неполного часа за просмотром фильма, а Курасан и рад был забыть. Кнайф тоже, жгло раскаяние за собственные мысли, действия. Кнайф тенью скользнул к свалке вещей, сел у стенки, заполз в тесный карман и свернулся, прислушиваясь. Ёшке будет лучше уделить внимание кому-то достойному понимания. *** Замочная скважина скрежетнула, отдавшись глухим эхом помеж осветившихся тусклой коридорной лампой стеллажей. Тёплый свет лениво лился по полу, удлиняя тени и налезая на стены, вырисовывал низенький И-образный силуэт с кепкой. Белый симб отпустил дверь, позволяя той с пружинистым стуком развернуться настежь, встряхнул сползающую коробку и неуклюже поправил очки, пытаясь не уронить широкий груз. — Слушай, а закрой помещения, когда уходить будешь. Ключи завтра отдашь. Моложавый бойкий собеседник из коридора зашуршал кулером. Кепчатый кивнул с громким «мгм», вшатнувшись на склад, неспешно поковылял между коробками, деревянными стеллажами, полными цветастых скоросшивателей с наспех приклеенными названиями и нижними ящиками, отмеченными алфавитным порядком, списанными столами у стен, тоже приспособленными под склад. Открытая коробка в руках, набитая скрепленными нитками бумагами и органайзером флешек, отправилась на один из таких. Очкастый размял руки, опёрся на стол, разглядывая встроенные в мебель верхние полки над рабочим местом. В коридоре послышались шаги, хлопнула дверь, шаги дальше и второй хлопок — симб остался один. С ключами в кармане, чтобы закончить дело ушедшего. Белый вздохнул. На глаза попалась игрушка в виде цветка, стоящая перед рамкой с фотографией юного обджекта — коричневого комка шерсти со внушительным зелёным бантом под самым карабином — поднявшего радостный взгляд на гладившего симболара в синих одеждах с золотистой эмблемой над карманом рубашки. Лицо камера не захватила, зато можно было изучить узор типичного пенного коврика-пазла, с разбросанными по нему детскими головоломками и книжками. Перед рамкой лежала стопка фотографий, на верхней тот же обджект сосредоточенно менял подгузники сердито отпинывающейся мелкой корзинке, слишком мягкой и гладкой по сравнению с обычными, а за шерсть юного воспитателя настойчиво тянула слегка скругленная стирательная резинка, доходящая старшему чуть ниже банта; на фоне спиной к камере космический бутылёк боязливо тыкал обджекта-зарядник, неумело держа одной рукой. Фотографии из далёкого прошлого, запылившиеся и давно забытые. Симб хмыкнул, поправил давно поникший механический цветок на солнечных батареях, фиксируя захиревшие детали в ровном положении, и развернулся к выходу. С обратным скрежетом замка склад снова погрузился во мрак.