Языковой барьер

      Теплый ветерок осторожно прокрался к старому дому у озера и заглянул в распахнутое окно, внимательно прислушиваясь к говорящим о чем-то своем людям. Те даже не заметили его, кидая лишь мимолетные взгляды в сторону затрепетавших при его приходе штор и продолжая важную беседу. Он явно был здесь лишним и уже собирался уйти, как вдруг нащупал что-то интересное. Несколько листов, неосторожно оставленных на пюпитре рояля, цветастая скатерть с интересными узорами, всякие мелкие безделушки и даже парочка шляп на головах людей — все это так манило игривый ветер, который устал развлекаться со скрипучими ветками старых деревьев и скучно шуршащей травой.       Дождавшись, когда голоса людей затихнут, он набрался смелости и с шумом ворвался в душное помещение, начиная резвиться со всем, что ему приглянулось. Листы с нотами слетели с места и заплясали в воздухе резвый танец, ловко ускользая от тонких морщинистых рук и поднимаясь все выше и выше; края старой скатерти резко вспорхнули, походя на прекрасную бабочку, которая никак не могла улететь из-за непосильного веса, но упрямо продолжала махать тонкими крылышками, надеясь на спасение. Еще бы немного и ваза со свежими ромашками, стоявшая на небольшом подоконнике, упала и разбилась, но кто-то быстро захлопнул окно, прогоняя незванного гостя на улицу, где ему было самое место.       Недовольно забурчав, хозяин дома начал собирать все еще парящие в воздухе нотные листы, приводя их в былой порядок. Пятая страница неожиданно стала первой, четвертая затерялась между шестой и восьмой, а последняя и вовсе повисла на люстре и не желала спускаться. Попрыгав пару раз на месте в попытке достать отступницу, пожилой мужчина схватился за хрустнувшую поясницу и махнул рукой на этот глупый порядок. Все равно он собирался убираться на неделе, вот и достанет потом эту глупую бумажку.       — Ну и ветрище. Как бы мои посевы не унесло! — Копатыч с волнением посмотрел в окно, поправляя съехавшую на глаза шляпу.       — Не унесет, не беспокойся, дружище. Это он в помещении такой резвый, а там, на воле, ветер совсем слабый. Обещают, что скоро совсем стихнет, — прохрипел Карыч, кое-как доходя до кресла-качалки и садясь в него. — У меня вот, к слову, колени ломит. Боюсь, к дождю.       — Дождь — это хорошо! А то у меня колодец мальца обмелел, я уж начал переживать, шо на полив воды не хватит…       Пин лишь тяжело вздохнул, в очередной раз закручивая от скуки баранку и наблюдая, как она проворачивается несколько раз вокруг собственной оси и падает на чистую скатерть. Чай в его чашке давно остыл, бутерброд с вареньем подсох, а в голове так и не возникло ни одной нужной мысли. Уже третий час он сидел и слушал про огороды и больные колени, но так и не получил от друзей никакого совета, хотя шел именно за этим. Пожалуй, ему стоило подумать несколько раз, прежде чем идти к этим болтунам за помощью, время бы хоть сэкономил. Но было уже поздно, он явно застрял тут до самого вечера, если не до ночи.       Смиренно осушив парой глотков фарфоровую чашку, мужчина стал внимательно слушать чужую беседу и пытаться вникнуть в ее смысл. Вдруг он все же поймет, в чем польза всех этих чуть ли не каждодневных посиделок. Не просто же так его друзья тратят на эти действа кучу часов, которые наверняка можно использовать для чего-то более продуктивного.       «Nein, в этом нет никакой смысл», — разочаровано констатировал изобретатель после долгого анализа всего услышанного. Вряд ли он когда-нибудь поймет, зачем люди собираются так часто и обсуждают повседневные дела. Разве праздники были созданы не для этого? Родные и близкие собираются, болтают обо всем, что произошло с ними, устают от общения и расходятся, чтобы отдохнуть друг от друга до нового праздника. Неужели этого недостаточно? Какой толк от бесконечных застолий, если они приедаются и ты уже не чувствуешь от них радости?       Погрузившись в собственные мысли, Пин даже не заметил, как встал и начал ходить из стороны в сторону. Эта глупая привычка, которую он совсем не мог контролировать, помогала ему лучше думать и сосредотачиваться. Только вот люди совершенно не понимали этого и сильно раздражались.       — Пин, шо ты мельтешишься? Сядь вон лучше, попей чайку. Можешь нам о железяках своих рассказать чаво-нибудь, — пробасил Копатыч и слегка хлопнул по столу, чтобы привлечь внимание задумавшегося немца.       Тот аж подпрыгнул от неожиданности, вспоминая, где он находится. Помотав головой, чтобы окончательно прийти в себя, изобретатель неохотно вернулся на свое место и посмотрел в пустую чашку, понимая, что четвертая порция чая в него уже не влезет.       — Dankeschön, но я напиться. И рассказывайт мне нечего, разве что о том, как недавно двигатель полететь.       — Помнится, мы начинали о чем-то с тобой говорить, дружище, — Карыч задумчиво прикрыл глаза, через минуту снова смотря на собеседника. — Ах да, точно! Кажется, что-то о Лосяше и его фобии. Ты хотел узнать, как помочь ему преодолеть страх говорить на иностранных языках, так?       — Ja, — Пин кивнул. Наконец о нем и его проблеме вспомнили.       — Што, опять этой ерундой мается? Попробовал уже один раз избавиться от фобии! Чуть не угробил нас… Сдались ему эти языки, ей-богу!       — Это не его идей, а моя. Я хотеть, чтобы мы посетить meine Vaterland вместе, но узнавайт, что у него есть вот такой проблемка с иностранный язык. Подумайт, может, смогу помочь… Но как-то не получайтся, — изобретатель резко вскочил со стула, который тут же упал. — Я и мягким пытаться быть, ну, предлагайт работать в его темп. Nein! Gut, хорошо, попробуем пожестче! Тоже nicht! И так, и этак… Ничего не работайт! Кажется, у него только сильнее страх стать. Я уже не знайт, что делать…       Его последние слова быстро растворились в неловком молчании. Пару раз глубоко вдохнув теплый воздух и со свистом выдохнув его, чтобы успокоиться, мужчина поднял упавший стул и сел на него, вновь начиная рассматривать пустую чашку. Копатыч неловко закашлял и попытался что-то сказать, надеясь разрядить обстановку, но быстро передумал, почувствовав на себе суровый взгляд Кар-Карыча. Ему нужно было немного посидеть в тишине, чтобы все хорошенько обдумать и вынести вердикт.       Заварив очередную порцию чая и положив себе несколько кубиков сахара, старик взял свеженький бутерброд и застыл с ним в руке, задумчиво смотря вверх. По словам Совуньи, частенько такие вот размышления Карыча заканчивались не очень хорошо. Во время красноречивого внутреннего монолога он выпадал из реальности и мог легко задремать, забыв, что в руках у него чашка с кипятком и бутерброд, который по закону почти всегда падал вниз всем, что могло быть на нем намазано. Не стоит даже описывать, насколько он огорчался, когда просыпался от вылившегося на колени горячего чая, и как сильно продолжал расстраиваться, поняв, что чистенькие штаны были измазаны в масле и варенье.       Впрочем, называть такие случаи закономерностью женщина не смела, с лукавой улыбкой подтверждая слова друга о том, что это лишь случайность, пока его портки висели и сушились на всеобщем обозрении, а сам он сидел, закутавшись в старенький плед, и ворчал.       В этот раз, к счастью, обошлось без случайностей. Спустя пару минут неподвижного сидения старый путешественник улыбнулся и начал трапезничать, одновременно спеша поделиться своими мыслями с гостями:       — Есть у нашего общего друга одна особенность, про которую мы все иногда забываем. Из-за этой особенности происходила масса забавных историй! Я не осмелюсь рассказать их все, даже если вы потребуете. О чем мы только с ним не спорили! Вспоминать стыдно!       — Что-то я не совсем понимайт…       — Да чево тут понимать?! Упертый наш Лосяшик до жути! Ты ему слово какое не то скажи, дак он тебе всю свою библиотеку перероет, шобы доказать, шо ты не прав! Знаем, проходили уже.       — А как это связано с наш проблема? — Пин искренне не понимал, к чему они вообще заговорили об этом.       — А так, что если немного задеть его гордость и поспорить на тему фобии, то он в кратчайшие сроки как милый заговорит на всех языках мира, — музыкант поставил на стол пустую чашку, довольно откидываясь на спинку кресла. Неожиданно он с каким-то сомнением посмотрел куда-то в сторону. — Конечно, есть маленькая вероятность, что даже это не поможет… Но попробовать все равно стоит. Мыло-то он как-то раз съел!       Карыч громко захохотал, а Копатыч тут же подхватил, не веря в услышанное и прося друга рассказать эту историю во всех красках. И понеслась…       Кажется, Пин уже слышал эту историю от Лосяша. Только вот тому и правда было стыдно и неловко рассказывать о ней, в отличии от Кар-Карыча, который уже начал описывать, как ученый с азартом вгрызался в кусок мыла и запивал чаем, давясь, но продолжая. Интересно, он не забудет упомянуть, что и сам сделал так же, лишь бы вернуть свой драгоценный рояль?       Для приличия посидев в компании друзей еще некоторое время, изобретатель с виноватым видом сообщил, что ему пора возвращаться к незаконченному проекту, и попрощался, не забыв пару раз извиниться. Как он и думал, на улице уже начало темнеть. Солнце почти скрылось за горизонтом, а на синеющем небе замерцали первые звезды во главе с полной Луной. Уже совсем скоро ему нужно будет ложиться спать, а он даже не начал заниматься починкой самолета… Нет, столь долгие посиделки точно не для него. Слишком много времени уходит впустую, а толку от этого мало. Впрочем, он ведь получил совет. Только вот что теперь делать?       Немец умел спорить только с молчаливыми изобретениями и железками, а с людьми предпочитал не конфликтовать, зная, что его аргументы не будут звучать убедительно. И ладно бы его оппонентом был еще более неопытный или хотя бы равный ему спорщик, но Лосяш… Попытка спорить с ним походила на самоубийство, учитывая, как его иногда заносило. Хотя ему ведь нужно было не выиграть и не вести диалог на повышенных тонах, а всего лишь морально надавить на ученого и заставить его переступить через свой страх. И все равно это звучало ужасно сложно и авантюрно. А что если он узнает о его плане? Что если обидится?       Пожалуй, ему стоит обдумать это все уже утром, а не сейчас, когда голова и без того раскалывается так, словно на нее упал молоток.       Решив именно так и сделать, Пин направился в сторону дома, громко зевая и уже представляя, как кладет голову на подушку и засыпает.

***

      «…29 августа, в 19:32 началась гроза. К 21:13 ветер достиг 21 метра в секунду. За ночь выпало всего 15 миллиметров осад…» — грифель старенького карандаша не выдержал давления и надломился на полуслове. Вздохнув, Лосяш отложил записи в сторону и попытался встать с уютного гамака, но тут же нашел причину никуда не ходить и остался на месте. Все равно эту безумную идею с летописью давно все забросили. Остались только он и Карыч, да и тот уже давно ничего не писал, видимо, совсем потеряв интерес. Наверное, ему тоже стоило забыть про эту ерунду и жить не ради каких-то там потомков, а ради себя. Но ведь тогда ни от его друзей, ни от него самого не останется ни следа…       Ученый уже хотел было пофилософствовать об их бытие, но отвлекся на пролетающую мимо бабочку. Проводив прекрасное создание взглядом до небольшой лужайки, он как-то печально вздохнул, взял с табурета книгу и начал читать. По привычке мужчина попытался нащупать свободной рукой тарелку с бутербродами или хотя бы кружку с чаем, но ни того, ни другого на все том же табурете не оказалось. С целью избавления от вредной привычки им было принято решение просто не готовить себе перекусы и есть четко по расписанию. И пока что план работал безупречно, не считая, конечно, пары срывов, без которых ну никак не могло обойтись.       Однако сейчас астроном был настроен решительно. Вчитываясь в заковыристые формулы, он даже и не думал о том, чтобы пойти и сделать себе хотя бы один бутерброд. И он вовсе не вставал и не шел к дому, прячась за книгой, словно его кто-то может увидеть. Все это вышло совершенно не по его воле. Это вообще был не он!       Держа в зубах свежеотрезанные ломтики хлеба и колбасы, Лосяш стыдливо вышел на улицу, все также прикрываясь книгой по астрономии от невидимых наблюдателей. Посмотрев по сторонам, он уже собирался вернуться к гамаку, как вдруг прямо перед ним возникло непонятное препятствие. От неожиданности он раскрыл рот и выронил все содержимое, сильно краснея и смотря на стоящего перед ним Пина.       — Здравствуй, Лосяш, — проговорил тот, удивленно смотря на ученого.       — Здравствуйте, друг мой внезапный, — тот с облегчением выдохнул и поднял с земли упавший бутерброд, небрежно отряхивая его и начиная есть. — Вы меня очень напугали! Нельзя вот так неожиданно появляться перед людьми.       — Эм, прости? — изобретатель неловко улыбнулся, не зная, как реагировать, ведь он стучал в дверь и даже звал друга, но тот не отвечал. — Ты занят?       — Нет-нет, пока что у меня отдых от научной деятельности. А Вы с чем пожаловали? По делу или просто так?       — Ну… И просто так, и по делу. Признаться, я тоже хотеть немного отдохнуть от работа, а то что-то ничего не выходит.       — Творческий кризис? — Лосяш понимающе улыбнулся. — Я бы посоветовал Вам искупаться в море, пока еще тепло. И полезно, и приятно, — он мечтательно прикрыл глаза, вспоминая солнечные деньки на пляже. — А, что же это я. Присаживайтесь, друг мой. Может, чаю, чего-то перекусить?       — Ja-ja, я бы не отказаться от перекуса.       — Тогда дайте мне минутку, я быстро все организую, — астроном убрал с табуретки небольшую кипу бумаг и жестом предложил гостю сесть.       Вернувшись в домик, ученый кинул ненужные записи на рабочий стол и стал суетливо бегать из стороны в сторону, каждый раз забывая что-то сделать или взять. То не набрал воду в чайник и поставил его греться пустым, то забыл включить газ, то оставил где-то один из подстаканников, в общем, ждать его другу пришлось гораздо дольше, чем планировалось. Наконец поставив стаканы, чайник и пиалу с печеньем на невысокий столик, Лосяш на всякий случай проверил, не забыл ли он что-то еще. Удостоверившись, что все на месте, он поднял его и спешно понес на улицу, к заждавшемуся Пину.       Когда мужчина наконец вышел из дома, он увидел забавную картину: его гость стоял у старенького телескопа и с интересом наблюдал через него за облачным небом, тихо ворча о том, что скоро погода снова будет нелетной. А ведь он как раз собирался сделать пару кружков над долиной, чтобы проверить новый двигатель и просто расслабиться.       — Простите, я немного задержался, — астроном поставил столик со скромным пиршеством на землю и присел в гамак. — Что высматриваете?       — Хороший погода… — немец отстранился от телескопа. — Уже какой день не могу провести испытательный полет.       — Не расстраивайтесь, успеется еще. В этом году осень обещает быть не слишком дождливой. Грозы будут сильными, но редкими.       Изобретатель кратко кивнул и присел на низкий табурет, прикрывая глаза и прислушиваясь. Приятную полуденную тишину нарушали тихий шелест книжных страниц и скрип веревочного гамака, в котором удобно устроился Лосяш. В воздухе витали землистый запах мха, идущий из леса, и аромат переслащенного чая. Ему нравилось здесь, пускай тут и не было шума и соленого запаха моря, а вместо горячего сыпучего песка под ногами шелестела зеленая трава. В этом месте была особая атмосфера, располагающая к отдыху или беседе о чем-то возвышенном и прекрасном. О науке, например.       Когда Пин открыл глаза и посмотрел на зачитавшегося друга, улыбка сама собой появилась на его лице. Наверное, только с ним он мог чувствовать себя так хорошо, чем бы они ни занимались и где бы ни были. Несмотря на всю склочность и эгоистичность, от ученого почему-то всегда веяло чем-то вроде ауры уюта, которую было очень сложно заметить. Возможно, она существовала лишь для него одного и это даже радовало. Нет соперников — нет проблем.       Пока кто-то витал в облаках, кто-то другой успел съесть все печенье, предназначенное, вообще-то, не ему одному, и дочитать книгу.       Закрыв старенький научный труд и отложив его в сторону, астроном посмотрел на гостя, который даже не притронулся к чаю. Уже несколько минут он просто сидел и смотрел на него с глупой улыбкой до ушей, что немного смущало. Нет, конечно, ему всегда было приятно внимание окружающих к его персоне, но когда на него смотрели так пристально, создавалось ощущение, что он не живой человек, а какой-то экспонат в музее.       — Друг мой, с Вами все хорошо? — тихо спросил Лосяш, боясь напугать задумавшегося друга. — Может, Вы хотите о чем-то поговорить?       — А? — немец даже не понял, что от него хотят, продолжая находиться в подобии транса. — Was?       — Я спрашиваю, все ли хорошо? Вы выглядите потерянным. Может, Вы что-то хотите обсудить?       Изобретатель растерянно захлопал глазами, неожиданно приходя в себя и вспоминая, зачем он вообще пришел. И ведь действительно, он хотел обсудить одну щепетильную тему, но совсем забыл об этом. И как ему теперь выкрутиться? Он же не болт!       — Ну, э… Я… Я хотеть обсудить, ja. Обсудить… что ты сегодня хорошо выглядеть! Ты всегда очень хорошо выглядеть! — Пин нервно засмеялся, сильно краснея. Это вообще не то, что он хотел сказать.       — Вы что, флиртуете со мной? Как неожиданно, — Лосяш ехидно улыбнулся и попытался согнать легкий румянец с щек. — А Вы сегодня очень смелый, друг мой. Задобрить пытаетесь, да? Выкладывайте давайте, что у Вас на уме, не мнитесь!       Немец тяжело вздохнул. Делать было нечего, если он не заговорит об этом сейчас, то не заговорит уже никогда.       — Я хотел поговорить о твой фобия, — осторожно начал он. — Ну, попробовать решайт этот проблем, понимаешь? В наш мир все можно починяйт, значит, и с этим можно справиться. Просто нужно найти правильный подход!       Повисла гробовая тишина. Не было слышно ни шелеста книжных страниц, ни скрипа гамака. Даже легкий ветер не играл с листвой, словно нарочно затихнув в такой неподходящий момент. Атмосфера уюта и покоя испарилась, а на смену ей пришло неприятное напряжение. Пина начало мелко трясти, чего, конечно же, не было видно со стороны, но он-то прекрасно чувствовал, что еще немного и все — alles kaputt! Ему стоило говорить все не так резко и прямо, а немного подождать и как бы случайно намекнуть на это. Но нет! Как всегда, он решил идти напрямую.       «Отдувайся за свой ошибки, Пин, не трусь», — про себя сказал изобретатель и посмотрел на друга. Астроном неподвижно сидел на месте, смотря куда-то в сторону, видимо, решая: обидеться ему, осторожно сменить тему разговора или продолжить неприятный диалог.       — Что ж тебя так переклинило на этом… — наконец прошептал он и посмотрел на друга. — Вот сдалась Вам моя фобия! Ну боюсь я говорить на иностранных языках, что с того?       — Я просто думайт, что от фобий нужно избавляться, а не игнорировать их, понимаешь?       — Друг мой нагнетающий, мой страх совершенно не мешает мне жить, работать и продолжать познавать эту вселенную. Мне не нужен этот навык в повседневной жизни, а случаев, когда он мне может понадобиться — ноль! Ну с кем я буду говорить на том же немецком? С Вами?! Это очень неприлично — говорить на другом языке перед теми, кто его не знает.       — Как много отговорок и мало действий, — мужчина скрестил руки на груди. — Тебе сложно себя пересилить, ja? Может, ты боишься?       — Ч-что? По-Вашему я безвольный трус?! Да как Вы смеете? — Лосяш чуть ли не пищал от возмущения, вскочив с места и подойдя к сидящему товарищу вплотную.       Признаться, видеть его таким было даже забавно. Смотря на подобные ссоры и споры со стороны, он надеялся на то, что они быстро закончатся и все встанет на свои места. Но теперь, самостоятельно вызвав у ученого такое негодование… Впрочем, нет, ничего толком не поменялось. Смысла он в этом все равно не видел. Конечно, разногласия могут возникнуть всегда, но устраивать из-за них глупые пари и тратить на это нервы, которых с годами не прибавляется, так же глупо, как использовать отвертку вместо гаечного ключа и ждать, что это сработает. Но раз уж он начал мучиться и вкручивать отверткой гайки, то нужно идти до конца.       — Я всего лишь говорить о том, что ты находить множество отговорок, лишь бы ничего не делайт, — Пин встал с места, смотря прямо в глаза астроному.       — А, то есть я еще и лентяй теперь, да? Замечательно. Начали Вы за здравие, а закончили оскорблением моего гения! — астроном подбоченился, хмуро смотря на собеседника. — Думаете, я просто жалею себя, да? По-Вашему я просто трушу? Ну так слушайте — ровно через неделю я без какого-либо страха заговорю с Вами на Вашем родном языке, а Вы после этого будете кукарекать на всю округу раз сто, чтобы неповадно было!       — А если nicht?       — Это Вы уже придумывайте сами! — крикнул Лосяш, заходя в свой дом и закрывая дверь. Через секунду она распахнулась. — Раз уж вы решили надо мной измываться — делайте это по полной! — и снова закрылась, на этот раз насовсем.       Для достоверности подержав на лице ухмылку еще некоторое время, Пин выдохнул и упал обратно на табурет, чувствуя, как тот жалобно скрипнул под ним. Что-то он переборщил в этот раз с актерством. Хотел мирно поговорить и заключить маленькое пари, а вышло все очень некрасиво и грубо, словно это говорил не он, а кто-то другой. Нет, он конечно всегда был прямолинейным, а из-за этого казался грубым и черствым, но не настолько же! Или настолько? Наверное, хорошо, что роботы не имеют чувств и не воспринимают ничего, кроме команд, иначе у них давно бы случилось восстание машин по его вине.