/flashback
— Да, ничего не выйдет, Рен, — Арсений смирившийся и потускневший: многочасовой диалог, сопровождаемый то криками, то слезами, вымотал нас обоих невероятно сильно. Фраза, сказанная в полутьме прохладной комнаты, звучит одновременно и смертным приговором, и долгожданным освобождением. Мне не остаётся ничего, кроме как вымученно кивнуть головой и провести пальцами по запястью мужчины. — Видимо, не в то время и не в том месте мы нашли друг друга, девочка. От обращения «девочка», ставшего за столько времени таким родным и важным, по щеке в очередной раз за сегодня скатывается горячая слеза, которую я уже даже не смахиваю — надоело, есть ощущение, что я стёрла кожу до глубоких ран, пока стирала слёзы, прижималась лицом к колючей щетине Попова и нервно почёсывалась. Смириться сложно, обидно, я с мясом выдираю мужчину из себя, из саднящего от боли сердца, из души, которая расцвела с его помощью так ярко и по-весеннему, что кажется: больше я так утонуть ни в ком не смогу. — Ты обещай мне, что будешь счастлив, хорошо? — я утыкаюсь носом в сгиб шеи, глубоко вдыхаю успокаивающий аромат и чувствую на своей спине крепкие, но немного дрожащие от усталости руки. В кожу врезаются звенья подаренного браслета, который Попов с некоторых пор не снимает. — Не буду. Никогда не смогу пообещать тебе того, что не выполню со стопроцентной вероятностью. Но очень постараюсь, Рен, правда. Если ты справишься, — фраза звучит незавершённой, в конце тишиной звенит «без меня», и я судорожно вздыхаю, чувствуя, как заканчивается воздух в лёгких. Без него мне не жизнь, но с ним, как он уже говорил, тоже пиздец. — Что было в том сообщении? Ты мне когда-нибудь скажешь? — оборванное панелью уведомлений «Ты так и не видела, как…» Арсений удалил в ту же ночь для нас обоих, и я хочу услышать озвученное окончание. — Сейчас в этом нет уже никакого смысла, моя хорошая. Оставлю это своей маленькой тайной, — на виске мужчина запечатывает нежный поцелуй и отстраняется, чтоб тоже глубоко вздохнуть и взглянуть в окно. Небо светлое, мазками будто бы нанесены все оттенки розового — уже светает, а встретились мы больше пяти часов назад и не замолкали ни на секунду. Я согласна — нет никакого смысла в том, чтобы узнавать правду, когда всё уже решено. Билет в Чехию, собранные чемоданы и ключи от съёмной квартиры, которые нужно отдать хозяйке, смотрят на меня из коридора и напоминают, куда я в очередной раз трусливо сбегаю от себя и от собственных страхов. Пока не стало слишком больно, пока мы не готовы идти на уступки, пока мы сражаемся изо дня в день, мы не сможем спокойно жить рядом. Нас связывают целых два города, где не скрыться и не спрятаться, я выбрала покой для себя и для Арсения, решилась на переезд, о котором мечтала так много лет, пока не встретила Попова. Теперь это очередное место, где я долго и мучительно буду зализывать раны. Папа спокойно отпустил меня, один Антон долго ругался и крыл меня матом: обвинял в трусости, в малодушии. Кричал, что мне срочно нужно разобраться в себе, а не мотаться по земному шару в поисках успокоения. «Пока ты не поймёшь, что всю свою хуйню таскаешь с собой, ты так и будешь шарахаться по углам и искать приюта!». Шастун обиделся страшно, не звонит уже больше месяца, а сообщения игнорирует. Кузнецова, которой я позвонила от безысходности, попросила не тревожить парня и дать ему время хоть немного прийти в себя и спокойно отпустить. Пристыженная, я больше не набирала их номера. В бармена вырядился, конечно, Арс. Почти всю ночь просидел под стойкой, прятался от меня, пока не забрал пьяную и не сопротивляющуюся домой. Уехал утром до пробуждения, и я узнала правду ближе к вечеру, успев накрутить себя и возненавидеть. После разговора на какой-то срок установилось шаткое перемирие, которое из раза в раз разрушалось моими сомнениями и его вспыльчивостью. Я постоянно была будто бы на пороховой бочке: не уйдёт ли мужчина к Алёне вновь? Не останусь ли я одна? Не погрязну ли я в этой любви по самую макушку? Если мы расстанемся рано или поздно, выживу ли я вообще? На последний вопрос сама себе я неизменно отвечала отрицательно и наконец приняла самое невыносимо сложное решение. — Напоследок ты покажешь мне свой Петербург, а я тебе — свой. Все любимые места, дворики и парки. Ладно? — с надеждой прошу я, глядя на спину Арсения, облокотившегося на подоконник. — Конечно. Там и попрощаемся, — с улыбкой отвечает мужчина, пусть улыбка выходит откровенно фальшивой. Я устало тру глаза пальцами и целую Попова в плечо, от чего он смотрит на меня невыносимо нежно и устало. — Может, мы бы смогли?.. — Может. Но наша с тобой история не терпит сослагательного наклонения, — вздыхаю я, уютно устроившись в руках Арса и чувствуя многочисленные и хаотичные краткие поцелуи./flashback
*
Не попрощалась и не позволила остановить, потому что знала, что останусь. Умоляю, забудь и оставь всё, я за нас двоих сберегу, оставлю где-то в самом потаённом ящичке, под семью замками. Сохраню память о том, как ты целуешь мягко, смотришь в глаза своими сонными, шепчешь что-то и касаешься так, что вся планета будто становится идеально-правильной: пока ты утыкаешься носом в мою ключицу и улыбаешься, пока ты со смехом рассказываешь, как прошёл день, пока ты думаешь, что никто не видит, и погружаешься в себя. Красивый, чёрт бы тебя подрал, таких нет больше на свете. Ты только свети, не прекращай, весь мир рухнет к чёртовой матери, небо на землю обрушится, если погаснешь, пожалуйста, свети. Настоящий ты лучше всех, откройся ещё кому-нибудь, не будет уже больно, я за тебя попрошу у кого угодно, хоть у бога, хоть у чёрта, чтоб было в твоей вселенной только счастье. Ты можешь делать что хочешь, убивать меня холодом, делать вид, что не было меня, делай что угодно, только свети, блять, я заклинаю тебя. Океаном внутри плещется и штормит любовь невыносимая, болезненная даже — без тебя не то, не так, не там. Я себе оставлю всю эту боль, обиду и горечь, ты отмойся, отплюйся и иди дальше. Как ты всегда шёл вперёд, как ты всегда переживал боль и справлялся, пожалуйста, справься со мной. Мы же знаем, что такое терять, мы выживем. Обязаны. Среди тысячи станций и улиц я буду помнить тебя, я буду знать, что ты просто есть — мне этого с головой хватит. Остальное мне приснится наверняка — твой запах и голос, тепло твоей кожи, твои глаза льдистые, но такие тёплые, когда улыбаешься. Мы не найдёмся больше, это хорошо, так должно быть, я не смогу поверить никогда, что ошиблась (хотя знаю это уже сейчас, ты же простишь меня, правда?). Я весь мир — на беззвучный, я свою голову — на беззвучный. Я иду по этой злоебучей Чехии и не чувствую её, ни единого впечатления, внутри меня за тебя море волнуется. Ты не дал мне утонуть, я тебя благодарю и обнимаю твоё сердце, мой берег, моё пристанище и мой дом. Ты так отпустил меня быстро, такой сильный, я восхищалась тобой и буду каждый день своей жизни, каждый час и каждую минуту. Я же всегда знала, что это я самая трусливая, ты всегда-всегда был самым сильным и храбрым. Ты меня приручил, какие же сомнения? Я смотрела на тебя и жалела только об одном: не было у меня тебя раньше, господи, почему все годы до это был не ты? Почему не ты, не ты, не ты? Единственное в моей жизни, о чём не жалею — впустила тебя, полюбила, пусть и больно сейчас невыносимо, в каждом лице прохожем ищу твои глаза. Я никогда не пожалею о тебе, ты был и будешь всем. Нуждалась, — нуждаюсь, — в тебе по венам, как болезнь, как смертельный вирус. А теперь незнакомцы, чужие: ну какая несусветная чушь, тебе никогда не стать мне чужим, и нам никогда не быть ближе, чем сейчас. Мы никогда не расстанемся, часть меня в тебе сейчас. Я буду незримым, невидимым спутником, умри я сейчас же — без малейших раздумий записалась бы в ангелы-хранители и берегла бы тебя неустанно, не смыкая глаз ни на секунду. Я себя до тебя не помню и помнить не хочу, воспитал, расцвёл, каждым поцелуем лечил, я у абсолюта. Я живая, я не умру, правда. Не шагну с балкона когда-нибудь тёмной ночью. Не позволю себе. Буду до конца нести эту ошибку треклятую, тащить без сомнений. Со стыдом разве что и болью прожигающей. В темноте твоих глаз есть счастье, моё счастье, я его кусочек себе забрала, ты прости меня, я сохранила этот взгляд, я нитками на внутренней стороне век вышила, выжгла, я тебя буду помнить. Оставайся в моей голове и сердце, тебя оттуда не выдрать, не вытравить, не выгнать. И не больно даже, что ещё кто-то отразится в твоих зрачках, не больно и не ревностно — ты заслужил любви настоящей, не той, на которую мне сил и смелости не хватило, ты ещё будешь с кем-то, она сделает всё то, чего я не смогла. Пусть жмётся к плечам твоим, дышит тобой жадно, беззаветно, безоглядно. Пусть. По родинкам губами проводит, обнимает, гладит волосы — ты не был моим никогда, но на какое-то время всё же позволял быть только мне, я передаю эстафетную палочку, я отдаю тебя, надеюсь, в надёжные руки, пусть ты к моим жмёшься с горечью. Ты Тошку, пожалуйста, не оставляй, но и не трави его словами обо мне: я сама не могу просить прощения, он всё равно не простит никогда. Просто не оставляй, он нуждается в тепле рядом, вы друг друга грейте, пожалуйста. Я из Праги, за почти две тысячи километров, буду крича просить о прощении, прислушивайтесь изредка. Вдвоём. Обещаю не ждать, а ты обещай, — пожалуйста, обещай, — не сталкиваться со мной никогда, не искать. Прощаться больно, но больнее будет снова тебе сдаться, тогда лучше сразу в петлю, мы не справляемся друг с другом, мы не с-можем. Мы искали друг друга отчаянно и так долго, а нашлись и пропали, неправильно это, нечестно. Понемногу умирали, тратились по чуть-чуть, каждый день по кусочку души отмирало от того, что сшибает с ног этим чувством, и спасением стало одно: проститься. Пусть снегом покроет всё, что было, пусть сотрёт для тебя всё первым снегом, осталось до него всего ничего. Дождись его, пожалуйста, в Питере, где-нибудь в Мозаичном дворике или на набережной Невы, а лучше в том сквере у Советской, я знаю, ты будешь там. Ты, я знаю, несокрушимый и великодушный, так что не сердись, что снова струсила, не сердись, просто забудь обо мне, я исчезаю также стремительно, как появилась у тебя, чтоб не стало окончательно невыносимо, ты уже это всё понимаешь или вот-вот поймёшь — в тебе я не сомневаюсь, но всё равно пишу, привыкла говорить с тобой обо всём, только о тебе с тобой я до этого не могла — страшно, странно, непривычно, а теперь о ком же мне ещё говорить? Нежность растает, как дым, станешь злиться, проклянёшь может пару сотен раз, но я готова, ты можешь желать мне любого зла, самого страшного, хуже — некуда, я сама себя в угол загнала. Я сама себя прокляла тобою, милый, поэтому и бегу так быстро. И видела я, конечно, видела, что в том сообщении чёртовом, конечно, но видела я, как ты любишь меня, знала, чувствовала. И я тебя тоже, ты же знаешь. Люблю.