И магии не всё подвластно

Минуло несколько мучительно долгих дней. Слабость и странная затуманенность почти прошли, но необъяснимая тоска сковала Скруджа. Тоска, которая почему-то пропадала только при виде заклятого врага. С Гломгольдом за это время они только пару раз перекинулись сдержанными приветствиями — заговорить первым у Скруджа не хватало духу, а сам Флинтхарт явно не хотел ничего обсуждать, демонстративно ускоряя шаг, стоило Макдаку двинуться в его направлении. Незаметно для себя Скрудж всё чаще засиживался в своём офисе, чтоб на пути домой пересечься с идущим по своим делам соперником, но, казалось, Флинтхарт не обращал никакого внимания на миллиардера. Скрудж отогнал мысли о Гломгольде и принялся изучать контракты. Руки подрагивали, прежде чем поставить нужную подпись. Макдак злился на себя, свою необъяснимую слабость и странную щемящую боль за рёбрами. Внезапно дверь над лестницей открылась, и на пороге показались Билли и Дилли. Вилли стоял чуть поодаль, за спинами братьев. — Что с тобой, дядя Скрудж? — Мы хотим помочь, дядя Скрудж, — почти одновременно произнесли встревоженные дети. — Извините, мальчики, я хочу побыть один. Племянники многозначительно переглянулись, но вслух ничего не сказали, молча закрыв за собой дверь. Кабинет наполнила звенящая тишина. Скрудж разжал пальцы, и бумаги выскочили из рук, разлетевшись по полу. На душе было паршиво. Чего-то не хватало, и не хватало так сильно, что с каждой секундой непонятная тоска нарастала, грозя заполонить собой весь окружающий мир. Выругавшись, селезень надел цилиндр и вышел в холл. — К ужину меня не ждите, Дакворт, — предупредил он, надевая цилиндр. — Как скажете, сэр, — развёл руками дворецкий. Макдак вышел из особняка. Сзади него громко хлопнули двери. Селезень не заметил, как ноги привели его в самый отдалённый район Даксбурга, прямо к дому второго богача. Серые каменные стены здания оплетали ветви ежевики, усыпанные острыми шипами. На мгновение Макдаку показалось, что эти шипы сейчас вопьются прямо в его грудь. Потоптавшись на месте, Скрудж вздохнул и направился к входу. Макдак коснулся тростью кнопки звонка. Через минуту дверь отворилась, и взору самого богатого селезня предстал хозяин жилища. Какое-то время он недоумённо смотрел на незваного гостя, но потом его глаза сверкнули мрачной решимостью. — Ну привет, Скруджи.

***

Похожий на замок серый, угрюмый особняк Гломгольда кидал густую холодную тень на сидевших под деревом селезней. Флинтхарт посмотрел на Скруджа и сглотнул. Рано или поздно приходит время тяжёлых разговоров, и кто-то должен их начинать, как бы не хотелось отложить всё это в самый дальний угол. — Скрудж, я же не слепой. Я вижу, как ты на меня смотришь. Как задерживаешься на работе, чтобы пересечься по пути домой. Как говоришь племянникам, что хочешь побыть один, а сам шагаешь к моему дому... Что с тобой? Макдак резко уставился на собственные ноги. Было видно, как покраснела кожа под перьями, а взгляд стремительно стал грустнеть. Он вздохнул, открыл рот, чтобы что-то сказать, но нужные слова ускользали от него, как уходящая сквозь пальцы вода. — Я... Я не знаю, Флинти, — каждое слово давалось ему с трудом, — это не объяснить. Меня почему-то тянет к тебе... Как к старому другу, — Скрудж испугался, что сболтнул лишнего, и виновато-испуганно уставился на Гломгольда. Пот с него катился градом, несмотря на холодный ветер. — Но мы не друзья... Никогда ими не были. Всю жизнь пытались друг друга обойти, — в голосе Гломгольда зазвучала едва заметная злоба, но Макдак её не заметил. Или не захотел замечать. — Но ведь всё может измениться, правда? — с затаённой надеждой спросил он. Скрудж нахмурился, словно внутри него шла напряжённая борьба, и вдруг обнял Гломгольда. Бурлящая мешанина эмоций захлестнула Флинти с головой: удивление, лёгкий испуг, а потом странное, давно позабытое чувство уюта и защищённости, от которого на мгновение все страхи улетели куда-то далеко-далеко... Внезапно Флинтхарт вздрогнул. А ведь он всегда был ужасно одинок — начиная с раннего детства, когда с приехавшим из Шотландии в Африку ребёнком никто не захотел дружить, и заканчивая переездом в Даксбург из-за какого-то крупного дела. Родителей он похоронил, с племянником особо не общался и жил в затворничестве, каждый день убеждая себя, что всё в порядке, и что именно так и должно быть. Даже у Скруджа — такого же старого упрямого скряги, как и он сам — была семья. Гломгольду было совершенно ясно, что Макдак не в своём уме. Может, это проделки Магики, может, кого-то другого, может, просто странный нервный срыв — Флинти не хотел знать причину такого состояния соперника. Но он твёрдо знал одно — это временно. Может, пройдёт месяц, может, пара часов — но Скрудж опомнится и тут же оттолкнёт от себя заклятого врага, к которому сейчас так тепло улыбается, сжимая в своей ладони его подрагивающую руку. А это значит, что ни в коем случае нельзя привязываться. Даже если взгляд Макдака будит совершенно позабытые чувства, таящиеся в глубинах тёмной души. Даже если сильно хочется обнять его в ответ, на мгновение позабыв о собственном одиночестве. Даже если так мучительно больно. — Нет.