⎰≋⋅≋⎱
Людвиг просыпается от неудобного ощущения громкого дыхания и большого количества тепла рядом с собой. Это не бесит, лишь подводит к ощущению недовольства, а потому он открывает глаза, желая выяснить, почему ему жарко. Первым же, что он видит, становится большая серо-чёрная шкура, которая оказывается вовсе не шкурой, когда Германия садится на кровати. Почти сразу в лицо немца утыкается мокрый чёрный нос. — Ой, — выдыхает Людвиг, стирая влажный след с щеки. — Как ты здесь оказался? Крупный волк отвечает ему странным взглядом и склонённой к плечу головой, но спустя минуту он подскакивает на кровати и скалит зубы, прижав уши к голове и подняв шерсть. Реакцию пса Германия сначала не понимает, а зачем поворачивается к зеркалу. Отражение показывает ему до дрожи знакомые ярко-красные глаза. Собственный испуг отрезвляет, заставляя понять, что он — это он, и всё хорошо. — Всё хорошо, Вань, — на автомате отвечает он, на что пёс скулит, укладываясь на кровать и положив голову на колени Людвига. — Подожди.... Ваня?! Волк тихо гавкает, дёрнув пушистым хвостом. — Почему ты пёс? И почему у меня..? Это... магия? Очередное виляние хвостом. — И стать человеком ты не можешь? Иван недолго раздумывает и слезает с кровати, вперившись взглядом в пол. Попытки представить себя человеком, перевернуться или что там делают оборотни, проваливаются. Он был бы не против вернуть себе руки и ноги, а так же поубавить количество шерсти на теле, но почему-то не получается. Разочарованный скулеж сам вырывается из пасти, и Брагинский поворачивается к своему немцу. — Придумаем что-нибудь. Наверняка в этом как обычно замешано колдовство одного известного нам человека. А пока что... Завтрак? — Россия громко гавкает, соглашаясь с этим. Сначала завтрак, а потом они потребуют от некоторых англичан объяснений и расколдовывания. А если этого не будет, то Иван пустит в ход свои новообретённые зубы. — Пойдём. По отсутствию шума в комнате Гилберта они определяют, что либо он не спит, либо он и не приходил домой, но на лестнице всё становится понятно. Обувь его на месте, а значит и он дома. Вопрос только в том, где именно он. Вторым вопросом становится мысль о том, что он тоже мог попасть под заклятие, которое превратило Ивана в волка, а Людвига... превратило ли хоть во что-то? Экс-Пруссию находят на кухне, сидящего спиной к дверям и что-то ожесточённо дёргающего со странными звуками. Первым звоночком для Германии становится то, что от головы брата до самого пола тянутся длинные белые волосы, которые совсем не похожи на парик, да и вряд ли бы Гилберт надел парик в доме, разве что ради какого-нибудь косплея. Но тут на него даже нет намёка. Вторым звоночком становятся сначала звуки, а потом и обнаруженные на полу пятна крови, на которые Людвиг не обращал внимания. Иван стоящий рядом переступает с лапы на лапу, а затем переводит взгляд на своего немца. Он тоже не понимает, что за чертовщина происходит. — Гил? Прусс замирает на табуретке, а затем медленно поворачивается, позволяя из-под волос увидеть окровавленную нижнюю половину лица и совершенно черные глаза с красными точками зрачков. От такого зрелища Брагинский тихо рычит, выступив вперёд для защиты Людвига. На всякий случай. — Блядь, я думал вы спите, — как-то странно хрипит Гилберт. — Кстати, где ты раздобыл лютоволка? — Это Ваня. Его превратили в волка. — Так ему и надо, этому кобелю. А с твоими глазами чё за херь? — Такой же вопрос к тебе, — фыркает Людвиг, на что экс-Пруссия ухмыляется. — Из нас троих, как я понял, больше всех не повезло мне, заебись. — О чём ты? — в ответ на это Гилберт полностью поворачивается и убирает волосы, обнажая то, что под ними. От полученного зрелища Германия морщится, под странную улыбку брата, которая выглядит поистине пугающе, при условии того, что левая щека у него полностью отсутствует, обнажая окровавленные зубы и мышцы, которые держат и двигают челюсть. Второе сгнившее — другое слово в голове не находится — пятно находится прямо на горле, обнажая не только мышцы но и едва заметные в общем красно-белом месиве трубки пищевода и трахеи. — Scheiße... Was zur Hölle? — Я думаю, что стал зомби, но что-то не похоже. По крайней мере мой мозг при мне и я не хочу чужих мозг— Экс-Пруссия опускает взгляд к себе на колени. — Сука, я забыл. — Это..? — в непонятном месиве костей и... шерсти Людвиг едва ли хочет определять что-то. Сейчас ему хочется побыстрее всё исправить, потому что именно это ему не нравится. — Было какой-то птицей. А стало моим завтраком. Не спрашивай меня, какого хуя и что за херь. Сам не ебу. Зато я понял, что я не могу пить, жрать траву и всякое ей подобное, а так же, ну, сбрить вот это всё лишнее, — Гилберт прихватывает пару прядей пальцами, пачкая белые волосы в крови. — Они отрастают спустя две минуты. Я засекал. И за десять минут я успеваю немного подгнить. Не очень классно, при условии, что вот эта хуйня со мной уже два с половиной часа. С Брагинским тоже, наверное. Да, псина? Взгляд Ивана полностью показывает, кто именно в доме псина. И это не он. — То есть за два часа ты настолько разложился? — А так же поменял цвет глаз — выглядит классно, согласись! — отрастил когти, бессмертие и мои любимые плюсы жизни Страны. Ловкость, сила и скорость на высших показателях. Даже при условии, что у меня, по ощущениям, гниют суставы. Я стараюсь замедлить этот процесс. — Как? Экс-Пруссия кивает на свой завтрак на коленях. — Мясо. Свежее. И побольше. — Ты же не съел моих собак и Бисквита? — на всякий случай спрашивает Людвиг, ожидая почти любой ответ. — Да, — отвечает прусс, показывая кончик языка сквозь новоявленное отверстие в щеке. — Возможно, — взгляд брата заставляет его признать правду без лишних шуток. — Нет. Я вышел на улицу и сбил с дерева то ли сокола, то ли ещё какую-то пернатую херобору. А потом сожрал. Это уже вторая птичка. — Думаю, завтрак отменяется, — Брагинский на это кивает, тычась носом в чужую холодную ладонь. — Нужно звонить Артуру. — Звони, — кивает Гилберт. — А то у тебя скоро вместо брата будет по дому лежать живой скелет. Пока Людвиг пытается набрать Артура, не отвечающего на звонок из-за и так большого количества звонков в секунду, Иван подходит к экс-Пруссии, осторожно обнюхивая его и обходя по кругу. — Чё надо? — Россия недовольно скалит зубы, садясь перед пруссом на пол, поджав хвост. — Тебе повезло, ты псина, а не ходячий гниющий труп. Хочешь поменяться? — Нет, — отвечает Брагинский, отчего Гилберт подскакивает на табуретке, едва не падая с него. Тело волка вытягивается, деформируется и линяет, а затем Иван встаёт с пола, немного пошатываясь. — Наконец-то. — Аха, псина-оборотень. Итого у нас есть зомбак, вервольф и... — Вампир, я думаю. У Людвига не бьётся сердце. — А у меня бьётся, ха. Значит, я не нежить. — Ты жить... мне не даёшь. — Я обязан не давать тебе жить. И давать тоже, пидор. — Это самое жестокое признание в любви, которое я когда-либо получал, — признаётся Иван, качая головой. — А что ты ожидал? Конфетти и увушные рожицы на шариках? Разве что на твоих похоронах, — экс-Пруссия выскабливает когтями в оставшейся тушке кусочки мяса, скатывая их в небольшой шарик, а затем закидывает сырую тефтель себе в рот, морщась. — Подгнивает. — Прям как ты, да? — Нет, как твой мозг. Кстати, — Гилберт улыбается, скаля зубы. Вместо привычного набора зубов моляры и премоляры стали острыми клыками. — Давай проверим его наличие у тебя. — Свою натуру зомби-каннибала можешь пока спрятать. Тем более боюсь, что при попытке меня цапнуть у тебя отвалится голова, — в похожей пруссу манере отвечает Брагинский, потираясь щекой о плечо. То ли он что-то сделал неправильно, то ли так и должно быть, но у него есть ощущение покалывания под кожей, из-за чего всё тело чешется. — Так что осторожнее. — Спасибо за заботу, дебил. — Не очень хотел прерывать вашу милую беседу, но я всё же дозвонился до Артура, — Людвиг опирается на дверной косяк, смотря в экран телефона, а затем переводя взгляд с брата на человека-Ивана. — У тебя получилось. — Быть псом не так уж и весело. — Собачиться с собакой намного проще, чем с долбоёбом, вернись обратно. Тем более ты молчишь и становится так хорошо. — Я не знаю как, — отвечает Брагинский. — Так что сказал Артур? — Он пытается решить проблему. Все Страны и Города в мире стали существами из мифов. Кстати, он сказал, кем стал ты, Гил. — Отлично. И что я за уёбище? — Гилберт пытается убрать лезущие в лицо волосы, быстро заплетая кривую косу с помощью прядей вместо резинки. — Ревенант. — Какая-то французская поебота, да? — Германия кивает. — И больше ничего? — Кроме того, что на расколдовывание у Артура есть меньше двух суток? Нет, — на немой вопрос «почему двое суток?» Людвиг отвечает кивком в сторону экс-Пруссии. Гилберт не истинный ревенант, он не восставал из мёртвых и у него нет цели, а значит и срок его жизни минимален для существ такого типа — двое суток. Неприятно и пугающе, потому что Англия может не успеть. И тогда пострадает наверняка не только прусс, но и кто-то ещё. — И что будем делать? Германия недовольно пожимает плечами, сжимая губы. Ему не нравится всё это, потеря контроля, угроза жизни брату, превращение в непонятно что. — Ждать? Что ещё остаётся нам делать? — Вот пока вы будете ждать я пошёл жрать, — Гилберт встаёт с табуретки, осторожно делая несколько шагов. На всякий случай, потому что ощущение хрупкости и гнильцы не проходит. — Артур добавил, что ты можешь не питаться мясом. Используй внутренние ресурсы или эмоции. Например, гнев. В конце концов, благодаря нему ревенанты восстают. — Я мяса хочу, — рычит экс-Пруссия и уходит из кухни, едва удержавшись от того, чтобы пихнуть Ивана плечом. — Думаю, ему нужно время, — вслух произносит Брагинский, наблюдая за тем, как Гилберт покидает дом. Для любого было бы непросто в какой-то момент узнать, что он стал наполовину зомби, имея при себе полное осознание себя, но при этом разлагаясь заживо. Тем более, это экс-Пруссия, для него внешность играет как минимум не последнюю роль. — Нам тоже. Всё равно мы бессильны. Звучит неприятно и даже отчасти оскорбительно. Даже если подумать о том, что Россия обладает какой-то магией, пусть и недостаточно сильной, но энергетически могущественной, а Германия может... Что-то. Он знает, что может, такой навык предвидения у обычных людей не бывает. Даже у Стран он не встречается и имеется только у него. Это ведь тоже магия, но её недостаточно, чтобы узнать всё, что могло бы снять с них это заклятие. Которое сработало даже на Ивана. — Это мне не нравится, — бурчит Людвиг. — Ты оборотень, волкодлак, если быть точнее. Гилберт ревенант. А я? — А ты... — Брагинский медленно обходит своего немца по кругу, вставая у него за спиной и прижимая его к себе объятиями, касаясь губами кончика прохладного уха. — Холодный. Красноглазый. Кровожадный. — Кровосися, — заканчивает вместо Ивана вернувшийся экс-Пруссия. — Обычная немецкая кровосися, но без шляпы. — Какой шляпы? — удивляется Россия, не выпуская немца из своих рук. Тот в целом и не против. Его русский горячий, как печка. — Ты не понял? Ладно, объясняю. Смотри, на улице солнышко, в окнах солнышко, Людвиг нежить и по всем канонам фэнтези он должен корчиться в муках и скулить, прижимая к себе сожжённые лапки. Но этого не происходит. А знаешь почему? — Гилберт откусывает ободранный кусок мяса от тушки в руках. — Он альп. — Кто? — Немецкий вампир, — отвечает на вопрос Германия. — Смесь инкуба и обычного вампира, — на слове «инкуб» Иван медленно, но очень понятно кивает. — Нет, — на слове «нет» Иван разочаровывается в инкубстве Людвига. — Я не хочу ничего. — Пока что, — кашляет в кулак Гилберт, на что получает уничижающий взгляд в ответ. — Что? Я констатирую. Либо кровь, либо человеческое молоко, либо секс. У тебя выбор побогаче, чем у меня! У этого пидораса он ещё больше. На то он и пидорас. — Подожди... Человеческое молоко? — немец смущённо кивает. Да. Неуязвимость к солнцу, огню, серебру и осине требует оплату в виде настолько извращённого вида питания. Всё из-за происхождения, наверное. В конце-концов, альпами становятся неупокоенные младенцы, которые умерли при своём рождении. — Оф. — Мхм, — соглашается Людвиг. Ему не нравится. Почему именно альп? Почему нельзя было выбрать что-нибудь другое? Он бы даже согласился побыть драугром или подобной гадостью. Даже объятия с попыткой спрятать лицо в чужой футболке не помогают отогнать эту мысль. Тем более объятия рождают новые мысли. Ещё хуже, чем были до этого. — Фу, уходите. Портите мне весь аппетит своими голубиными голубятнями. — Сказал ходячий труп, который доедает какую-то ворону. — Я хотя бы ем, а вы чё-то нет, хотя говорили, что сначала жор, потом приключения. Приключения вот, а где жратва? — Сейчас приготовим. Даже несмотря на то, что Брагинский окружён по-факту нежитью, сами "нежити" не отказываются от привычного им завтрака, в том числе и Гилберт, пусть он и гоняет по тарелке овощи, первым делом съев всё, что хоть как-то напоминало ему мясо. Людвиг же пробует привычный ему салат с осторожностью, боясь вызвать рвоту или тошноту самим наличием салата в организме, но потом расслабляется. Даже намёка на боль в животе нет, что радует. Как и то, что Иван не превращается в собаку даже тогда, когда расчёсывает своё предплечье, заставляя его покрыться пусть и белым, но всё же едва заметным слоем короткой шерсти. Точнее подшёрстка. Магическая природа требует своё — обернуться и бежать в лес, далеко, куда-нибудь, где он сможет найти себе семью. Только вот его семья здесь. Пусть и не полностью, но самая главная её часть сейчас сидит и доедает листья салата из тарелки, в то время как вторая часть выделывается и отказывается доедать то, что сама положила в тарелку. Семейная идиллия. Которая нарушается громким рыком и треском разбитой посуды. — Гил? Названный сидит, обхватив голову и как-то судорожно скаля зубы. Трогать его Людвиг не решается, в отличие от Ивана, которому не так страшно и который никогда не заботился о собственной безопасности. На прикосновение к плечу прусс реагирует более громким рыком и злым взглядом ярко-красных точек вместо зрачков. — Гил, успокойся. — Я блядски спокоен! — интонация на грани крика показывает, что нет, не спокоен. — Я просто.... Я... Р-р! Я не могу так. Я хочу есть. Постоянно! Я уже устал от ощущения боли в животе. Будто у меня дыра в нём, а не в горле, — болезненно ухмыляется Гилберт, обхватывая живот руками, давя на него сжатыми кулаками с боков. Вместо рыка выходит скулеж, на который Иван с Людвигом хмурятся и переглядываются. Может..? Брагинский на идею кивает, как и его немец, который не полностью в ней уверен. —Эй, — прусс дёргает подбородком, сообщая о том, что он слушает и слышит. — Как насчёт охоты? Я добуду для тебя мяса, а ты поешь. Экс-Пруссия кивает на такое предложение. Да. Это приемлемо. По крайней мере немного облегчит его страдания из-за очередной попытки Артура сделать что-то великое, но как обычно провальное. Гилберт остаётся дома, вместе с размороженным мясом, полностью доверяя Ивану. Потому что сколько бы они не ссорились и не спорили бы, но они друг другу как братья. А братья всегда друг другу надоедают и бесят. Но обычно это всё несерьёзно и по-домашнему, без рукоприкладства. А сейчас он вполне готов доверить России не то чтобы свою жизнь, но... Прусс не против его помощи и помощи в принципе. По крайней мере сейчас и до того момента, пока их не расколдуют. — И как ты..? — спрашивает Людвиг, но почти сразу за спиной раздаётся по-собачьи громкое дыхание, а затем ладони касается влажный нос. Брагинский в холке достаёт Германии немногим ниже края рёбер. — Пойдём? — русский скулит и поворачивается пушистым боком к своему немцу, предлагая ему небольшую поездку. — Вот как? Хочешь меня покатать? — Россия кивает, виляя хвостом. — Ладно. Только не урони. Не хочу портить одежду в грязи. Длинные и тонкие пальцы вцепляются в шерсть на волчьем горле для большей устойчивости, а затем Иван начинает волчий бег, достаточно аккуратно перемещаясь и избегая лишних прыжков, чтобы не уронить своего немца со спины. Как ездовой питомец он оказывается неплохим, но ещё лучше он оказывается в охоте, в прыжке опрокидывая на землю кабана, разорвав ему горло одним укусом. Всё маленькое стадо из трёх особей парнокопытных оказывается перебито и погружено на спину вынужденного оборотня, которого дополнительный вес не напрягает, лишь вынуждает идти, а не бежать, чтобы ничего и никого не упало. В крови бурлит адреналин, требующий ещё жертв для охоты, ещё прыжков, ещё бега, но разум от всего этого отказывается, заставляя тело двигаться мелкой рысью, осторожно переступая корни и мелкие лужицы болотной жижи. — Подожди, Вань, — Брагинский послушно останавливается с вопросом смотря на своего немца. — Люди. Ищут грибы, наверное, или просто решили устроить пикник в таком месте. Нужно их прогнать на всякий случай. Россия кивает, укладываясь животом на влажную от климата траву, опустив морду на лапы. — Я сейчас, — предупреждает Людвиг и идёт к мелькающим среди стволов деревьев силуэтам. — Эй! Вам лучше уехать домой! — Чего-й? — Тут опасно. — Почему? — Тут больные клещи. Мы недавно тут были и один из нас заболел, после укуса клеща. — Мы знаем, что тут энцефалитные клещи, — Германия закатывает глаза, едва удерживая себя от недовольного выдоха. Обычно это работает и люди уезжают, не желая быть укушенными. — Тогда предупреждение номер два, — фыркает Людвиг, ощущая, как за спиной движется трава. — Здесь огромные волки. Вот как этот, — под конец фразы из кустов выходит Иван, медленно обходящий своего немца по кругу и дёргающий хвостом в удовольствии от проделки. Люди, что логично, убегают в панике, едва видят размер Брагинского, сопоставимый с размером юного медведя. — Спасибо. Германия опускается на колено, отчего почти сразу на него нападает довольный Россия, вылизывающий чужое бледное лицо. — Фу! — на собачью команду ему совершенно плевать. — Ваня, фу! Прекрати! Плохой! — Иван почти по-человечески фыркает, а затем опрокидывает Людвига на траву, укладывая свою голову ему на живот. — Ай. Я же просил. — Уф, — соглашается Брагинский. Германия совсем немного пихает его ногой, пачкая светлую шерсть грязью с ботинка, но России плевать. Он счастлив. — Вставай, нам нужно принести Гилу еды, чтобы он не страдал всё то время, пока нас расколдовывают, — русский скулит, но с его предложением соглашается. Да. Надо вернуться и помочь Гилберту. Но перед этим можно и немного поиграться. Экс-Пруссия ведь сам говорил, что не умрёт.⎰≋⋅≋⎱
После мяса Гилберту и правда становится лучше. По крайней мере достаточно неплохо, чтобы жаловаться на боль в животе, тошноту и постоянный голод. Две туши кабанов на всякий случай лежат в погребе, где с ними ничего не случится и откуда экс-Пруссия всегда может их достать и разорвать на еду. Так что да, становится лучше. Под ночь только прусс жалуется на то, что не может никуда пойти или поехать и вынужден оставаться дома, но телевизор и видеоигры убирают его жалобы. Секс и общение интересны, когда у них нет более интересных конкурентов. Да и в их ситуации лучше остаться дома. Чёрт его знает, может кого-нибудь из них дёрнет и они попытаются друг друга сожрать. — Спокойной ночи, Людвиг, — запрокидывает голову Гилберт, сидя на диване. — Сдохни во сне, пидор. — И тебе сладких снов, Гил, — отвечают Иван с Людвигом. Германия берёт своего русского за руку, утягивая в комнату. Тот и не сопротивляется, послушный чужой воле, да и не хотящий ей сопротивляться. Это же Людвиг. Его Людвиг. Пусть из-за цвета его глаз все нервы в странном, но понятном напряжении. Он ждёт нож в бедро, но этого ножа у Германии нет. Ни в руках, ни за пазухой, ни в кармане или рукаве. Он чист. Но бдительность Иван не ослабляет, на всякий случай. Он ведь даже не знает, какие повадки есть у альпов. Может, там что-нибудь ужасающее и кровопролитное. Людвиг садится на кровать, притягивает к себе ближайшую подушку и обнимает её, всматриваясь странным взглядом в Брагинского. В этом взгляде он замечает лёгкую нотку грусти, несколько щепоток желания и голод. Почти такой же, который он видел в глазах Гилберта. — Meine Liebe, что случилось? — ...есть... — Что? — Хочу есть. Как с Гилом, но... — Германия прикусывает нижнюю губу. — Я не хочу мяса или убивать. — Подожди, разве вы не говорили, что альпы — это смесь вампира и инкуба? То есть, твой голод, он— Людвиг отвечает ему красноречивым взглядом, под вниманием которого Иван снимает с себя футболку и стягивает штаны, опускаясь на свободную половину кровати. — Я не хочу секса. То есть совсем. Ты же знаешь, что инкубы спят только с девушками? — Думаю, королю инкубов можно спать и с парнями. Лёгкий удар подушкой по голове почти им заслужен. — Лесть тебе не поможет. — Даже если я буду очень-очень сильно умолять? — спрашивает Брагинский, приподнимаясь на локтях и смотря на своего немца щенячьим взглядом. Действительно щенячьим — в голубых глазах отражаются желтоватые всполохи волчьей сути. — Пожалуйста? Позволь мне помочь тебе? Пожа-а-алуйста? Германия на это фыркает и вновь замахивается подушкой, попадая России по спине. Не больно, даже весело. — Плохой. — Почему же? — спрашивает Иван, меняя тактику на самую подходящую, а потому подсаживается максимально близко к Людвигу, утыкаясь носом ему в затылок. — Я просто хочу немного внимания от своего великолепного мужа, — шепчет русский, понижая интонации голоса до самых низких вибраций. — Немного ласки, — он опускает одну из ладоней на чужой живот, лаская чувствительную кожу сквозь тонкую ткань одежды. — Немного любви, — короткий поцелуй в волосы заставляет Германию слишком громко выдохнуть. — Немного всего, что ты позволишь мне взять. Пожалуйста. Ещё несколько осторожных поцелуев медленно высасывают его надежду, но спустя пару секунд Людвиг всё же оживает, реагируя и отвечая: — Люблю. — Я тоже тебя люблю. — Я спать люблю. — Я тоже. Тихий смех заканчивается нежным поцелуем, в котором Германия поворачивается к своему русскому, удерживая его рядом с собой с помощью ладоней, касающихся ледяными пальцами тёплых щёк. Нежно, медленно, ласкающе. Так, как нравится Людвигу. Только в этот раз он добавляет грубости, прикусывая чужую губу до крови, слизывая выступившие капли. Железо на кончике языка вспыхивает в самом низу живота ответной реакцией. Иван не реагирует на подобную агрессию ровно до тех пор, пока его немец не вжимается лицом ему в шею, вылизывая пульсирующую под кожей вену. Вместо того, чтобы отпихнуть Людвига или хоть как-то ответить на это, Брагинский лишь расслабляется, поднимая голову и подставляя шею под чуть шероховатые губы. Ему не страшно. Ему не страшно даже тогда, когда вместо губ на шее оказывается с десяток острых игл, которые, на деле, не так уж и болезненно впиваются в вену. Несколько десятков крупных глотков с почти болезненным ощущением покидающей тело крови, а затем лёгких толчок, опрокидывающий на постель и заставляющий мутным взглядом пытаться зацепиться хоть за что-то. Чем-то становится такое же мутное, как и взгляд, пятно в форме Людвига, панически вылизывающим рану. — Verzeih mir bitte, — шепчет Германия. Было так... странно и одновременно с этим приятно, что сознание попросту отключилось, пусть это всё и отговорки. Он ранил Ивана. Это непростительно. — Вкусно хотя бы? — ...Да. — Тогда всё хорошо. Я жив, вроде как не, — Россия касается следа от зубов на шее. На мазнувших раненную кожу пальцев совершенно нет крови, — умираю и ты в полном сознании и адекватности. — Я тебя чуть не осушил. — Ну не сушил же, — фыркает Брагинский, притягивая Людвига к себе, заставляя его упасть на одеяло. — А теперь лежим. Сейчас я вылечусь, посидим — или полежим — немного, а затем секс. — Ты противный, — хмурится Германия, насупливаясь. — Почему же? — Ты должен был сейчас на меня обидеться, — отвечает немец, вжимаясь в чужое тело, уложив одну из ладоней поверх бьющегося в груди сердца. Ритм мощный, чёткий и постоянный, будто никто и не выпил четыре литра крови из тела. — А ещё ты пахнешь псиной. — Ну, я и есть псина. В отличие от вас, нежить моя любимая. — Только Гилу это не говори, — улыбается Людвиг. — Что именно? — Что он твоя любимая нежить. Он тогда точно из дома съедет. — Завтра я обязан ему это сказать и дать два чемодана для сбора вещей. А пока что, — Иван быстро поворачивается, чмокая кончик острого носа своего немца, — спи. Завтра, будем надеяться, всё вернётся в норму. — Угу... Людвиг прикрывает глаза подозрительно, но мило расслабляясь. Слишком многое произошло в один день, значит нужно что-то большее, чем просто валяние на кровати. — Gute Nacht, Meine Liebe, — тихо шепчет Брагинский, накрывая их обоих одеялом. — Süße Träume. — М-м...⎰≋⋅≋⎱
— Всё получилось? — Думаю... Да. Я всё исправил и дополнил. — Отлично, Mon chéri. А теперь совершай свои ритуалы, чтобы вернуть всё на место. — Я бы согласился на то, чтобы ты остался куском камня, вместо лягушки. — Tais-toi et corrige ton erreur. — Ладно-ладно. — À l'heure actuelle. Артур устало опирается на стоящего рядом и ставшего человеком Франциска. Тот помогает ему удержаться на ногах, обнимая за талию. Вымотанный таким сильным и массовым заклинанием Англия не обращает на это внимание, желая только одного: Повторить ритуал, но уже правильно. И чтобы никакие французские гаргульи к нему не приходили.