***
Зрение плывет, размазывается, как предсмертная картина, писанная нетвердой рукой импрессиониста-эпилептика, чернотой вкрадчивой затягивается понемногу. Хочется обниматься и хохотать. Тошнит жутко. Пока его с размаху не прикладывают щекой к ледяному кафелю, Дадзай не осознает, в каком из времен заблудился. — Ты чего, козлина, кони тут задвинуть собираешься? Да черта с два я тебе позволю! Чуя тоже пьяный вдребезги, хотя обещал, что все проконтролирует — первый раз, как-никак, прикрытие для чужого желания уйти если не красиво, то хотя бы с желанием обниматься и хохотать. Правда, в отличие от Дадзая, Чуя, налакавшись виски, не планировал выжрать полпачки снотворного. Сейчас его сил и чувства равновесия хватает ровно на то, чтобы держать распластавшегося по стене напарника за волосы и проклинать его суицидальность на чем свет стоит. Дадзай краем расплывающегося сознания мечтает Чуе что-нибудь эдакое ответить, а молодой организм, не привыкший к такому количеству алкоголя, мечтает избавиться от всего, чем его напоили. — Я врежу тебе, зеленая физиономия, — заплетающимся языком предупреждает Чуя, оттаскивая Осаму к унитазу, — если ты опять полезешь обниматься и завещать мне свою зарплату вместе с алкогольной девственностью. Давай, прочищайся, и чтобы больше я такой фигни у себя дома не видел! Его маленькая, но сильная рука крепко держит Дадзая за волосы, пока беднягу полощет полурастворившимся снотворным и виски. После этого Дадзаю уже совершенно неохота обниматься, зато хохот из груди рвется наружу — хриплый, рваный, раздирающий глотку. Бессильный. Чуя рядом рычит, как адская гончая, и утверждает, что в следующий раз ни к чему, кроме вина, не притронется. Он спасает этого юношу еще не раз, сквозь напускное — отчасти — раздражение, пока тот не принимает решение покинуть Портовую мафию.***
Удара тела о водяную гладь не происходит, зато воротник рубашки резко впивается в горло, а пальто — в подмышки. — Куда это ты намылился? — мрачно интересуется Куникида, так несвоевременно оказавшийся рядом. — Ну, в воду? — невозмутимо отвечает Дадзай, продолжая свешиваться с перил лицом вниз. Тут слова излишни: Куникида считал его тупым болтуном до этого момента. С этого... вероятно, понял, что дело немного серьезнее, чем просто фарс с разговорами о суициде. Он бесцеремонно затаскивает Дадзая обратно на мост и рывком ставит на ноги. — Сейчас все могло бы закончиться, — тянет Дадзай, оскаливаясь почти по-звериному. Куникида инстинктивно делает шаг назад, но быстро берет себя в руки. Его терпение лопается прямо здесь, на людях, но голоса он не повышает. — Ты чертов эгоист, Дадзай. Зачем приперся к нам работать, если так мечтаешь убить себя? — Зачем спасаешь? — вопросом на вопрос отвечает, глядя бесстыдно Доппо в лицо. — Да потому что директор мне голову за тебя оторвет, чмо ты перебинтованное. Тебе твои выходки сходят с рук только из-за него. — Так ты будешь меня и дальше спасать? Куникида поднимает руку, будто собираясь ему вмазать, но останавливается: передумал. Лишь чертыхается тихо. — Будь моя воля — давно бы тебя уже в психдиспансер справил, — ворчит он себе под нос, направляясь вместе с нерадивным напарником в Агентство. — Ненормальный. Он спасает этого молодого человека еще не раз, как и обещал, прикрываясь пожеланием Фукудзавы-доно и веря в то, что не испытывает ни капли сострадания к человеку, не нашедшему до сих пор смысла в жизни.***
На тот самый мост Дадзай снова приходит спустя два года. Он прыгает в воду вниз головой, не раздумывая, и позволяет времени замереть. Очень сложно перебороть инстинкты организма, который, в отличие от души, жить яростно хочет и пытается вынырнуть, вдохнуть, барахтается. Но вода попадает в нос, в рот, заливает легкие и обволакивает сознание. Пока чья-то рука — уже в какой раз за эту чертову жизнь? — не хватает его за треклятый воротник. Дадзай наблюдает, будто со стороны, как незнакомый мальчишка, захлебываясь и отплевываясь, мужественно сопротивляется течению и тащит, тащит на сушу долговязое безвольное тело в мокрой тяжелой одежде. Возвращение в сознание происходит моментально, будто кто-то огрел по затылку прикладом винтовки. Впервые Дадзаю хочется двинуть своему спасителю, а не наоборот, как раньше. Но желание улетучивается, едва он фокусирует взгляд на мальчишке. Тощий и белобрысый котенок с искрами в глазах, словно у голодного тигра, Накаджима Ацуши. В будущем и он спасает Дадзая еще не раз. Кто знает, может быть, Ацуши — часть той неведомой силы, которая однажды заставит Осаму осознанно сказать смерти «нет».