***
— Быстрее, гитары на сцену, ударная установка тоже! Живее, живее! — организатор был вне себя. Все шло не так, как планировалось, график сдвинулся, выступления и пожертвования тоже. Шатенка поправляла черное платье. С зеленым отливом, как рубашка того знакомого Дамиано. Кстати, о нем. Она постоянно поглядывала на него и кусала губы каждый раз, когда видела его состояние. Он был на нервах, он был злой, он был расстроенный. Постоянно витал в облаках. — Эсма Цингер, ты семнадцатым номером. Эй, Måneskin! Вы пятнадцатые! Голубоглазая вздохнула. Придется стоять за кулисами вместе, давить взгляды и слезы. А когда она появилась в нужном месте, то поняла, насколько это тяжело. Сминая в руках папку с нотами, девушка переживала, выглядывала на сцену. Где-то там сейчас говорит ведущий. Он говорит о том, как важно поддерживать друг друга, даже если не знаешь никого из тех, кому отправляешь деньги. Как же срать на это. — Волнуешься? — Итан подошел тихо и почти незаметно, перебирая палочки в руках. — Очень.. — шатенка поджала губы и посмотрела на мужчину. Он был спокоен, но где-то внутри его темных глаз все равно проглядывалось волнение. — Будут транслировать по всей Италии, — Торкио задумчиво нахмурился, но через пару секунд поменял выражание лица. — Все-таки бросаешь? — Нет, без сигарет я не проживу, — шатенка вздохнула. — Я про Дамиано. Взгляд тут же переместился на вокалиста. Внутри все загорелось болезненным огнем. — Не я. Мы оба. — Он не хочет отпускать, — барабанщик чуть наклонил голову. — В этом нет смысла. Мы больше никогда не увидимся. Игра стóила свеч, но ничего не изменить, — дева отвела взгляд. — Но вы же.. — начал Итан, но его перебил организатор: — Пятнадцатый номер! Они были великолепны. Экстравагантность и невероятная харизма, запоминающийся образ и музыка. В них все было идеально. Она тоже сумела спеть. Да, дрожащим от подступающих слез голосом, но спела. Кажется, это даже было лучше, чем в трезвом состоянии ума. Ноль дней. Несколько часов.***
Дорогой Дамиано. Как жаль и какое счастье, что это не письмо, а всего лишь голос в голове. Ты никогда не услышишь этих слов вживую. Ты заставил полюбить себя, и вот — мы больше никогда не увидимся. Что ты там говорил про розы? Первый бутон, юная роза. Я похожу скорее на ромашку, растущую возле дороги — с помятыми лепестками и вся в пыли из-под шин. Мы никогда не станем общаться. Нам не нужно это. Ни я, ни ты никогда не увидим друг друга. Все время, проведенное вместе, стóило своего. Поздравляю, ты первый, кто все-таки растопил мой холод. Да-да, именно тот холод о котором ты твердил мне и на крыше, и в номере, и за выпивкой. Ты самый прекрасный Дьявол. Если бы только можно было попасть в твой Ад, утонуть там и остаться навсегда, я бы сделала это. Но это невозможно. Знаю, что слышишь меня на расстоянии. Чувствуешь мои мысли. Что бы там не происходило, знай: я люблю тебя. Прощай, мой Дьявол, мой грех и мое спасение. Ты спас меня от смерти, отговорил считать дни до смерти. Прощай. Я люблю тебя.***
В аэропорту было холодно и слишком людно. Все то и дело тараторили о впечатлениях от отпуска. Однокурсники хвастались успехами концерта. Слушая вечные хиты Beatles и Metallica на виолончели, шатенка отдирала последний лак от ногтей. Пластина давно отрасла, и теперь «маникюр» выглядел ужасно. Мысли были далеко, где-то в Милане. Там, где живет счастье и любовь. Все чувства сплетались в один сплошной комок, завязывали узелки. Можно было вязать свитер или мягенький топик. — Идешь? — Геральд смотрел на Цингер, придерживая чемодан. Он аккуратно почесал веснушки на носу и вздохнул. Эсма кивнула, вздохнула и поднялась. Взявшись за ручку чемодана, она устало и печально улыбнулась давнему другу, поплелась за ним. Она попрощалась со всеми. Со всеми, кроме него. Не захотела. Не успела. Не смогла. — Войдешь на трап после меня — с тебя мороженое, — Геральд хитро улыбнулся и пошел к выходу. Шатенка вздохнула и тихо усмехнулась. — Возьмешь мне пломбир, — Цингер обогнала блондина и побежала к трапу.***
Дорогая Эсма. Даже не попрощалась, горе-ледышка... Приятно видеть, насколько сильно ты изменилась. Из льдины в более весеннюю, подтаявшую льдину. Спасибо Геральду, он помог тебе с вещами. Видел, как ты плакала, когда выходила из номера. И видел, как ты плакала, когда обнимала Итана. Он тоже немного расстроен, что все закончилось. Сказал, что было весело. Передай Марку, что Торкио понравилось перекидываться кукурузными шариками. За это недолгое время я успел замерзнуть из-за твоего взгляда и утонуть в ласке и нежности. Думаю, про страсть можно не говорить, я не забуду. Человек, с которым я первый раз нарушил клятву. Можно ли нарушать ее вновь? Думаю, что да, но делать это не стану — нет смысла. Попробовал горячий шоколад с водкой по твоим пропорциям. Приятно удивлен, это даже вкусно. Согревает и пьянит. Совсем как ты. Пытался написать тебе, но ты заблокировала меня во всех соцсетях. Мы больше никогда не увидимся. Я жутко расстроен. Мне больно. Спасибо за все, я желаю тебе только счастья. Влюбился, как дурак. Прости за то, что вот так вышло. Мы не подвластны себе. Люблю тебя, моя горе-ледышка. Прощай.***
На вилле было жарко, солнце палило без остановки. Де Анжелис отдыхала где-то в тени, пока мужчины боролись за право спать с Чили, милой собачкой Виктории. В голове с темными волосами и карими глазами было множество мыслей, как обхитрить Томаса и забрать собаку себе, но Дамиано не спешил осуществлять их. — Шашлыки! — строго крикнула блондинка, отчего мужчины с криками подскочили и понеслись к мангалу — мясо почти сгорело, оставив маленькие черные угольки. — Мариновать по новой будете сами! — Вик надела солнцезащитные очки и легла на лежак. Ее вид был до смеха серьезный. — Маринуем по очереди, — Раджи усмехнулся и направился в дом, чтобы принести мясо и соответствующие специи. — Я буду последним, чтобы уделать всех вас, — Итан улыбнулся и пошел за другом. — Кто кого? — Давид улыбнулся в ответ м зашел в особняк.