Слуга двух господ

В неизменной пустоте ты переродишься снова, ярким светом ослепленный, луной благословленный, в тиши ночи. Неприятно — внутренности и кости начинают формироваться заново — на месте куска мяса уже можно угадать человеческие черты. Оно хрипит и харкает кровью, поглощая скверну, разлитую в воздухе. Пока все живое дохнет от одного дуновения ветерка, а землю поглощает гниль, глазные яблоки смотрят на темное небо. Срываются слезы, что жгут только-только нарастающую кожу. Луна сегодня такая красивая; за тучами только скрылась, словно не желая смотреть висевшего буквально на волоске яксу, что перебил всю нечисть в округе, отравившись гнилой кровью, из-за чего начал буквально гнить заживо. Мир еще так слаб перед злом и ненавистью, что невольно напрашивается желание помогать, даже ценой жизни. За мир который видеть и любить нам не суждено — а для следующих поколений в самый раз. Крылья за спиной переломаны, сгорели, и выглядят прямо как у ощипанной курицы. Перья, что с сиянием солнца сравнимы, кружатся в воздухе. Алатус жив, еще жив, пусть пока еще плохо чувствуя себя из-за нескончаемой боли и дыша через раз. Так ли люди видят смерть? Лунный свет будто лечит — мягкими тенями ложится на поврежденные участки кожи, остужает кипящую будто лаву в жилах кровь. Будто мать укачивает неразумное дитя в колыбели, что снова полезло на рожон; Алатус не может иначе — мелкая нечисть, объединившись в одну массу, лезла в дома к людям, кусала пятки, локти, присасывалась как пиявка, выпивая жизненные силы. Оставляла высушенные тела и ускользала прочь. Проохотившись за тварью пару дней, якса пытался добить дрянь копьем с оберегом у черенка, но быстро переломилось, погрузившись в мягкое желе. Но брошенных прямо в глаз чудовища подгоревших угольков хватило, чтобы его ненадолго ослепить и — поджечь заживо. Вот только сбежать далеко Златокрылый не успел — будто шарик взорвалась дико верещащая масса, залив гноем с головы до ног. Но сейчас… что происходит? Почему душа не отправляется к прародителям и не приобретает первозданный облик? — Твое тело сильно, раз ты не умер раньше. Удивительно для тьмы порождения. — Алатус не знал этого голоса, но он ясно услышал его, не смотря стук собственного сердца в ушах. На глаза легла прохлада — холод касаний распространился по всему лицу — высокий лоб, чуть вздернутый нос, тонкие губы. Зрение только-только возвращалось, все плыло, но чувствительность вернулась раньше — подушечки пальцев провели по кадыку, острым ключицам, слабо вздымающейся груди, остановились на животе. Чуть надавили, будто что-то искав. — Органы почти восстановились, ты на удивление живуч… — Бесстыдник. — Прикасаться к Священному Зверю запрещено и наказуемо, даже среди богов. Его запахом пропахла вся округа, было бы странно это не заметить, любой бы поморщился и свернул бы с пути. Скрыться бы от этих наглых рук, слиться с темнотой. Но расплывчатым пятном мельтешит перед глазами спаситель — липкая аура все тело будто в кокон оплела, холодно очень. — Руки бы тебе по локоть отрубить. — О, ты так груб со мной, что же мне делать? Так страшно, что аж мурашки по коже. Впервые встречаю такое неблагодарное существо. Тебе стоило бы поучиться манерам, — восстановление почти завершено, и на земле лежит прекрасный юноша с подступающим румянцем к щекам, пока мужчина в дорогих одеждах лечит холодом и разминает мягкие мышцы. — Для того, чтобы восстановились крылья нужно больше времени. Они такие красивые, будто расплавленное золото вылили на белизну перьев. Алатуса приподняли за плечи и накинули прямо на крылья халат с узором облаков, в который он тут же запахнулся, волком глядя на непонятно откуда взявшегося спасителя. Спасителя ли? Неужели до слабейшего яксы снизошел кто-то из богов? — Имя мне Мофей Су, и я Архонт Снов, что проходил мимо и почувствовал выброс темной энергии, — начал говорить мужчина, привстав с земли и отряхивая одежды. — Знаешь, я наблюдал за тобой, как быстро ты разделался с той гадостью, фу, до сих пор гнилью несет, мне необходима ванна, да… Но вот твое оружие и оружием-то не назовешь — палка с острым наконечником, сразу же сломалась. И то, что ты рвешься в бой сломя голову не лучшая тактика для сражений. Ты же омега, в конце концов, нужно же думать брать в расчет возможные раны, которые ты можешь получить. Вдруг ты не сможешь иметь потомство? Якса начал трястись от нарастающего гнева и… страха. Он так стремится стать настоящим воином, способным защитить родные земли, но нежное омежье естество иногда напоминает о себе: его истинная форма далека от человеческой, но хрупкость и изящность он скрыть не смог. Но стойкий запах горькой полыни отпугивает окружающих и уже начавших пускать слюнки альф — Алатус может постоять за себя. В крайнем случае, всегда можно убежать. У этого бога взгляд не был полон вожделения, он изучал его, но только физическую составляющую. — Если ты пришел за силой, то можешь уходить — я не жажду крови своих врагов, я всего лишь пытаюсь очистить этот мир от скверны. Обратись к какому-нибудь Архонту, может, ему понравится твоя идея. — Дурачок, мне не нужен кто-то другой. Мне нужен ты. Ты не недооцениваешь себя, — бог смеется присаживается на корточки и начинает трепать волосы. Якса не успевает среагировать, только вжимает голову в плечи. — Я вижу силу, вижу желание защищать. Этого уже достаточно, чтобы сделать этот мир чуточку лучше. Вот скажи, почему как остальные яксы не ищешь вечного покоя и просветления, не пытаешься слиться с природой, а гоняешься за тварями разных мастей и размеров, что гораздо превышают твою силу? Якса не чувствовал ничего плохого, исходящего от этого бога, но внезапная заинтересованность сбила с толку. Хочет ли он чего-то от людей, чей век так короток? Нужна ли ему похвала от собратьев, которые в упор не замечают самого младшего якса? И, где-то во снах, быть может, снизойдёт за его заслуги божье благословление? Сама Селестия заметит мелкую сошку, как он? — Я хочу научится драться, — начинает он и вытягивает руки. Они бледные и тонкие, как сучки на дереве. — У воина не должны быть такие руки, не знающие ни одного боя. У меня нет никого, кто смог бы меня обучить. Но ты… сможешь? Бог доволен и не скрывает этого — он широко улыбается и протягивает руку; лазурные волосы отливают серебром, а кожа бледна, как у мертвеца. — Вот и отлично, ты такой умница, принял правильное решение. Но сейчас, позволь позаботиться о тебе. Алатуса принимает протянутую ладонь, и привстает, пошатываясь, но идет сам, выходит из-под лунного света прямо в черноту. Якса чувствует себя обманутым: ранее неизвестный бог мало того, что не начал его тренировать, так и оставил в спрятанной от людских глаз пещере, давно покинутую ее жителями. Кто жил здесь раньше, что прогрыз столько входов и выходов? Именно прогрыз — людям прорубить камень не под силу. Сталактиты под потолком то затухают, то вспыхнут снова, являя хоть какой-то свет. — Дерьмо, — выдохнул Алатус, снова придя к уже разжитой части пещеры, в которую его принес на руках Мофей Су, оскорбив его достоинство. На сколько бы не силен этот странный бог, он не смог вылечить его застаревшие переломы, что открылись, стоило ему только кинуться на агрессивно стоящего в километре от них демона в обличии оленя. Разумеется, у него ничего не вышло, олень втоптал его в землю и собирался забить его копытами. Ледяные стрелы, упавшие с небес, пробили его насквозь. А Бог Снов только покачал головой: — Вот же непослушный ребенок. Он называл его Инь. Говорил, что имя это с нежностью сравнимо. Но само понятие «якса» далеко от этого — если твоим главным предназначением является истребление зла и уничтожение темных сил, имя должно быть со тьмой сравнимо. В углу, на словно свитое гнездо из шкур и мягких покрывал прилег якса, поморщившись от запаха пепла и пыли. Он не знал, сколько прошло времени. Тускло светили почти выгоревшие свечи. Алатус чувствует резкий запах морозной свежести и ночного воздуха. Приподнимается на локтях и хмурится. — Где ты был? Бог будто и не замечает его, ставит тяжелые сумки наземь и уходит в дальнюю комнату с магическим замком. Что-то крутит, нажимает и пропадает из поля зрения. Якса принюхивается: из сумок тянет травами, специями. Он часто готовит для Алатуса, блюда простые, для бедняков, потому что усвоить что-то кроме риса и подслащенного чая якса не может. Ест, как птичка, по чуть-чуть. Голод — последнее, что будет волновать Защитника Ли Юэ. Архонт быстрой походкой пересекает комнату, достает из сумки горько пахнущие травы, кидает их в чайник и ставит его на огонь. Заменяет свечи, заваривает чай и начинает варить рис. Алатуса начинает тошнить от этой заботы. Вскоре у перед ним оказывается поднос с чашкой ужасно сладкого чая, горячего риса и очищенного миндаля. Бог садится рядом с ним и протягивает палочки. Кладет прохладную ладонь на лоб. — Я не уйду, пока ты не съешь хотя бы половину. — Алатус начинает хмуриться, но упрямство Бога Снов сильнее его, поэтому он сдается и начинает грызть миндаль. — Ты обефал, фто будеф меня тренирофать. — Да, обещал. Но, — он крутит на указательном пальце гладкое кольцо кальцита, значит он волнуется. Или придумывает очередную отмазку? — Ты еще не полностью восстановился. Учитывая твое рвение, нужно подождать еще пару недель. От гнева якса обнажает клыки. Бог не напуган, а лишь устало вздыхает. — Мой дорогой Инь, не напрягайся так. И не рви простыни, все равно не будешь потом зашивать. Если ты так хочешь, то я начну твое обучение завтра, как только встанет луна. Он протягивает руку и зачесывает упавшую на глаза челку. Якса был грязным, с запутанными волосами и всяким мусором в нем. Архонт даже обрадовался, что Инь тогда был ослаблен: иначе он никогда не затащил его в купальню и не позволил себя вымыть. У него были длинные, чуть вьющиеся к концам волосы, сравнимые разве что с красотой павлиньего хвоста. Были — так как пришлось больше половины срезать, пока сам якса не срезал их чем-нибудь острым и не поранил себя в процессе. Инь сидел в ворохе одеял и чихал от запаха мыла, рассматривая в карманном зеркале новую прическу. Он любил ухаживать за собой, пусть и громко фырчал, когда приходилось менять простыни. А перевязывать раны сначала не позволял: либо кричал, либо махал когтями, а один раз резко умудрился прокусить руку до крови. Сжался, будто сам от себя такого не ожидал. Но гнев все же проскочил в чужих глазах. Место укуса покрыла корочка льда, а лицо расколола улыбка. «Все нормально. Мне не больно». Но якса почувствовал, как на пару градусов снизилась температура и даже облачко пара начало таять на воздухе. Бог вдохнул пару раз, будто бы успокаиваясь, и холод начал уходить. Мофей Су накинул на чужие плечи теплый плед. И скрылся у себя в комнате. Не выходил несколько дней, предоставив яксу самому себе. А когда вернулся, след укуса исчез. Искусству врачевания Алатус научен не был, поэтому мог только безмолвно восхищаться. Якса зевает, когда Бог забирает поднос. Его сны пусты, хотя Архонт утверждает, что всегда посещает его сны и отгоняет все кошмары. Верить или нет? Какая разница, если Алатусу ничего не присниться, когда желудок полон, а тело так мягко обволакивают теплые чистые простыни? «Он спит так сладко, что сводит зубы, — думает Бог, когда моет посуду. — Его сон был бы таким сладким, но если я поглощу его, то его неокрепшая нервная система тут же выкинет меня прочь, а Инь будет болтаться на грани сна и реальности.» В лаборатории он берет образцы крови яксы и рассматривает их на свету. Результаты ему не нравятся. Кровь в реакции с его плохо сворачивается, а саму группу определить практически невозможно — как будто все вместе смешали, отчего эксперимент может провалиться. Пробирку покрывает ледяной узор, и она падает вниз, разбиваясь при контакте с землей. Бог вздыхает и делает пометки снизить количество сахара в пище.