Контроль

      На самом деле, ему действительно повезло. Повезло с этой чертовой эмоцией.       Он не смеялся, как придурок, днями напролет, не рыдал, захлебываясь истериками, не боялся абсолютно всего, шугаясь от каждого прикосновения. За это все Арсений действительно был благодарен природе, сделавшей его более-менее сносным и пригодным для работы.       Вот только даже чувство благодарности он не мог подделать так, чтобы никто не понял, что на самом деле он не чувствует абсолютно ничего: ни злости, ни раздражения, ни радости, ни страха. Лишь полная пустота, позволяющая не гиперболизировать собственные проблемы, анализируя их полностью чистым, даже стерильным разумом. Порой казалось, что он — робот.       Хотя, почему «казалось», если на самом деле так и было.       Но даже это задеть его не могло, к полному разочарованию окружающих.       Кажется, чтобы исправить это, нужно было встретить того самого мифического соулмейта, но это было действительно редкостью, на которую родителям Арсения сказали не рассчитывать, а мальчишку отправить в какой-нибудь офис. А ведь он когда-то действительно испытывал что-то подобное надежде, когда смотрел различные фильмы, спектакли, ходил в театр… он хотел стать кем-то похожим на этих людей, полностью контролирующих собственные эмоции. Но они это делали так профессионально лишь потому, что знали, как именно они ощущаются. А он так не мог.       Не мог изобразить даже счастье или выдавить улыбку. Кажется, когда он спрашивал у матери насчет того, можно ли ему пойти на курсы актерского мастерства, она сказала «даже не надейся», и именно тогда пропал даже тот мимолетный интерес, который Арсений раньше как раз называл этой самой «надеждой».       Действительно, какой смысл надеяться, если его будущее уже предрешено?       С его «даром», на самом деле, людей было очень мало — они считались редкими экземплярами, разбавляющими этот поток негативных и позитивных эмоций других людей. Именно поэтому построить будущее с безразличием было намного проще, чем с тем же страхом и печалью. Вот только родители, у которых рождались такие дети, не чувствовали себя избранными, ведь это означало не только хорошее будущее, но и то, что их ребенок никогда не сможет проявить по отношению к ним абсолютно ничего, всю жизнь оставаясь бесчувственной ледышкой, не способной даже на сочувствие.       К сожалению это действительно было так: Арсений даже представить не мог, что ощущают все люди, и как именно стоит реагировать на то или иное их действие. Он правда пытался адаптироваться к окружающим, но даже к шестнадцати годам мало что вышло. На самом деле, вместо попыток влиться в коллектив, он практически полностью избегал какие-то социальные взаимодействия, чтобы не демонстрировать свою основную слабость, но если ты учишься в школе, то это слишком проблематично.       А вдвойне проблематично, если ты учишься в одном классе с тем, кто, помимо ничем незамутненной ярости, не чувствует абсолютно ничего, так как нужно быть готовым к тому, что твое безразличие выведет этого человека из себя за считанные секунды. Нет, Арсению было плевать на это с моральной точки зрения: он не ощущал никакой обиды или жалости к самому себе, но постоянные избиения доставляли уйму проблем физических, с которыми постепенно становилось все сложнее и сложнее справляться.       На самом деле, он так и не понял, почему этот парень со своими приспешниками прицепился именно к нему. Какой смысл пытаться вывести на эмоции и слезы того, кто не ощущает абсолютно ничего? Да, ему было больно. Да, он уже задрался скрывать гематомы и ссадины от родителей. Да, это доставляло кучу неудобств. Вот только больше ничего на этот счет он и не мог сказать. Это просто было неудобно и болезненно.       Арсений не чувствовал себя униженным, не спешил жаловаться в слезах директору или матери, даже не думал накатать заявление в полицию. Какой в этом всем смысл? Это ведь лишь дополнительные неудобства, с которыми сейчас нет сил разбираться. На самом деле сил в последнее время действительно не оставалось ни на что, даже на подготовку, хотя экзамены были далеко не за горами. Все чаще Арсений, приходя домой, просто падал на кровать и не двигался, в попытке унять физическую боль, откровенно радуясь, что моральной он не чувствует.       Апатия прогрессировала с каждым днем все сильнее и сильнее, заставляя даже прекратить то бессмысленное изучение человеческих эмоций, которым он занимался всю свою жизнь, чтобы хотя бы немного влиться в коллектив. Какой в этом смысл, если Арсений все равно предпочел избегание вместо каких-либо действий?       Каждый день был рутиной, которую просто следовало пережить, а потом, сдав все экзамены, сменить одну рутину на другую, перейдя в университет или колледж. Так было принято. Арсений не знал — кем именно, но все так твердили, поэтому следовало просто подчиняться и плыть по течению, оставив позади все проблемы.       А он ведь даже завидовал вечно злющему однокласснику, который каждый день добавлял ему все новые и новые синяки на теле: он все-таки чувствовал хотя бы что-то. Хотя, какая тут может быть зависть? Так, просто понятие, вычитанное из очередного сайта, на котором описывали все возможные эмоции — не более. Он не знал, как ощущается зависть. Он просто не мог знать этого, но хотел. Так сильно, как может хотеть тот, кто не чувствует абсолютно ничего.       Если так подумать, было не удивительным то, что человек, желающий испытать хотя бы что-то, выбрал для себя физическую боль в качестве катализатора. Физическую боль, которую причинял себе раз за разом, с каждым ударом тупого предмета или очередным порезом, продолжая прислушиваться к сознанию, ожидая хотя бы жалости. Жалости к самому себе, ведь чаще всего люди испытывают именно это чувство, когда прибегают к чему-то подобному.       Даже в этих постоянных избиениях, сопровождающихся оскорблениями и унижениями, он пытался найти хотя бы какой-то отголосок эмоций. Обиду, ярость, разочарование в людях… хотя бы что-то. Но ничего не выходило: даже если порез становился глубже, удар в стену сбивал костяшки в кровь, а очередной тычок сопровождался сильным ударом головы о стену и обещал сотрясение, он не чувствовал ничего. Лишь боль, которая приносила только временное облегчение, давала почувствовать себя не роботом, а человеком. Таким, какие окружали его каждый день. Живым.       Вновь попытавшись перевернуться на другой бок, Арс, почувствовав вспышку боли, оставил это занятие, ощущая, как по небу течет отвратительная на вкус кровь из разбитого носа. В этот раз они были чересчур жестокими, раз прилетело даже по лицу. Хотя, какие «они»? Он.       Антон Шастун — одноклассник, прицепившийся к Арсению еще несколько лет назад, только переведясь в его школу. Он пугал абсолютно всех: ярость была редкой и опасной эмоцией, которую все старались купировать, а те, у кого этого сделать не выходило, в итоге попадали либо в лечебницу, либо в тюрьму.       Чаще всего, таких людей в самом детстве перестраивали так, чтобы их гнев шел только на самих себя, лишь бы уменьшить вред окружающим, но были и такие, кого родители отказались перевоспитывать, и чаще всего они были именно такими, каким был Шастун: невероятно агрессивными, раздраженными, готовыми в момент кинуться на любого, чье поведение покажется неприемлемым.       На самом деле, от таких детей чаще всего отказывались, но родители Антона, кажется, действительно гордились своим сыном, ведь он не стал плаксой или нюней. Он стал именно таким, каким они хотели его видеть изначально: человеком, которого никогда не сломают.       Все же, скорее всего, это было единственным, что волновало Шастуна-старшего. Ему было важно, чтобы наследство в виде компании не ушло в руки какому-нибудь плаксе или весельчаку. Этот человек был готов на все ради сына, даже отвалить несколько десятков тысяч, лишь бы его приняли в очередную школу, закрыв глаза на не слишком-то приемлемую репутацию.       Это была вся информация, которой Арсений располагал об этом человеке, а большего ему и не было нужно, чтобы составить примерное представление о том, какая это личность на самом деле. Да и, если честно, ему даже это было не слишком-то интересно. Подобная информация просто не пригодится в будущем.       Прямо сейчас главным приоритетом были экзамены и избавление от пагубной привычки вредить себе, так как в последнее время это обещало зайти слишком далеко, если судить по жжению и боли, которыми отдавали совсем свежие порезы на бедрах.       Он вполне мог разобраться со всем сам. По крайней мере, ему так казалось, а причин не доверять самому себе никогда не было. Все-таки он стабилен.