Контроль

— Сука, блять, ебаный урод. Нахуй тебя вообще высрали, дефектный выблядок? Кому ты нахуй всрался такой пизданутый на голову? — каждое слово сопровождалось сильным ударом по трещащим ребрам и тихими хрипами Арсения, уже начавшего терять сознание. В этот раз Шастун сорвался слишком сильно. Кажется, это грозило стать последней стычкой в целом, если он не остановится. Но даже осознание этого не помогало прийти в себя, встать на ноги и дать отпор. Какой в этом смысл, если это просто повторится вновь? Будет проще, если все закончится так, а не тогда, когда он проживет еще шестьдесят лет амебой.       Да, он бы был вполне полезен для общества, ведь подобные люди действительно высоко ценились в последнее время: стабильные, редко идущие на обман. Действительно роботы. А хотел ли Арс быть одним из них?       Неужели, он все это время разбирался в людях и их ощущениях лишь для того, чтобы сидеть всю свою оставшуюся жизнь в душном офисе, перебирая бумажки, и слушать нотации злющего босса? Кажется, так и было. Но… зачем тогда все это нужно в целом? Не проще будет просто умереть, чем жить, словно амеба? Хотя, ему же все равно.       Полностью погрузившись в свои мысли, Арс даже не заметил, как удары прекратились, а парень над ним что-то зло начал втирать своим дружкам, выпинывая их из переулка. Дышать было невыносимо больно, в какой-то момент грудь сдавило так сильно, что Арсений закашлялся, отхаркиваясь кровью и пытаясь ухватить хотя бы глоток спасительного воздуха.  — Блять… Блять! — Шастун изо всех сил врезал по каменной кладке, тут же зашипев от боли и прижав к себе поврежденную руку. Кажется, он ни капли не успокоился и, раз выпроводил своих шестерок, значит решил довести дело до конца. Что же, это было вполне ожидаемо. — Какого хуя ты ведешь себя так? Почему ты вообще не испытываешь никаких эмоций? С хуя ли тебе похуй на то, что я творю? — казалось, что парень сейчас просто разрыдается от злости: его руки дрожали, удерживая тяжело дышащего Арса за ворот окончательно испорченной рубашки, как и голос, которым он продолжал что-то спрашивать, с каждым вопросом все сильнее встряхивая ослабевшее тело.  — А почему ты все время злишься? Что же я сделал такого, чтобы вывести тебя из себя? — вопрос был задан тихо: хриплый голос с трудом слушался своего хозяина, но молчать отчего-то не хотелось.  — Я таким родился, долбоеб.  — Так и я таким родился, долбоеб, — это было мало похоже на ответную агрессию, так как в тоне не было и намека на нее, но Шастуну этого хватило, чтобы врезать ему в несколько раз сильнее, прикладывая затылком о твердый бетон. Кажется, он почувствовал, как что-то теплое потекло вниз, за ворот школьной рубашки. Опять одежду на выброс.       И как Арсений после этого пойдет домой в таком виде? А зачем ему вообще идти домой?..       Все тело болело так, что не хотелось шевелиться, голова кружилась, а перед глазами плыло. Казалось, что даже движение мизинца отдастся где-нибудь невыносимой вспышкой боли, которая, словно разряд тока, потянет за собой и остальные нервные окончания. Больше говорить не хотелось, да и не было возможности: язык, казалось, стал в несколько раз больше, полностью отказавшись слушаться, а в голове была лишь каша, через которую он пытался продраться, думая, что вообще ему теперь делать.       Шастун все еще был рядом, с завидным усердием избивая стену жилого дома, видимо, поняв, что убийство одноклассника не приведет к добру, и даже отец не сможет его вытащить из этого дерьма. Что обычно чувствуют в таких ситуациях другие? Радость? Облегчение? Спокойствие?       Арсению было бы интересно ощутить хотя бы что-нибудь из этого. Что-нибудь, пришедшее на смену привычному безразличию. Это было бы действительно занимательно и, скорее всего, изменило бы его жизнь полностью, дало бы какую-нибудь надежду на будущее, но… ничего. Абсолютно ничего не лезло в голову, кроме осознания того, что ему сейчас невыносимо больно и это может сказаться на учебе и состоянии здоровья в целом, а дальше — пустота.       Кажется, прикрывая тяжелые веки, он слышал тихий плач и непрекращающиеся глухие удары, но как же ему было все равно на это. Ему в принципе было все равно абсолютно на все.

***

      Арс не был уверен, сколько он провалялся без сознания, но в себя он пришел, когда солнце уже почти скрылось за горизонтом. Каждое движение отдавалось режущей болью где-то в груди и тупой в животе. Голова пульсировала, собственное сердцебиение било по ушам, а кроме него слышать ничего и не удавалось.       Шастуна не было рядом, только его брошенный рюкзак валялся в пыли, и Арс, который должен был вздохнуть от облегчения, лишь устало повел плечами, пытаясь сесть. Ну, ушел и ушел, что в этом такого? Он понятия не имел, что бы было, если бы Шастун остался здесь, поэтому не мог сделать никаких выводов на этот счет. Зачем, если уже произошло абсолютно противоположное?       Прямо сейчас единственным, что вызывало какие-либо вопросы, было то, как он вообще будет добираться до дома.       Вряд ли его возьмет хотя бы кто-то, если он будет голосовать прямо на дороге, а в целости телефона Арсений очень сомневался.       Вторым вариантом был общественный транспорт, но его туда ведь просто не пустят в таком виде, да и вспомнить ни одного общественного туалета поблизости, чтобы привести себя в порядок, не получалось ни в какую.       Скорее всего, родители сейчас волнуются за него, переживают… А он ведь никогда не сможет ответить им тем же, не сможет показать свою любовь и благодарность. Не потому что не хочет, а потому что он просто не знает, как. Не знает, что он должен испытывать, когда волнуется за кого-то, когда обрывает телефон, переживая за чье-то здоровье. Никогда.       Когда он вообще стал думать об этом настолько часто? Жил ведь себе спокойно, никого не трогал, учился, а тут… еще и этот Шастун. Зачем ему вообще нужно было цепляться именно к Арсу? Ведь именно с него началось все это. Именно он заставил задуматься об эмоциях, именно он своими грубыми словами задел что-то внутри, и именно поэтому Арсений все еще молчал об избиениях, думая, что в следующий раз он почувствует хотя бы что-то, что Антон добьется своего подобным образом.       В итоге, это оказалось бессмысленным, а он сейчас просто сидел на холодном асфальте какого-то переулка, борясь с тошнотой и головокружением, думая, как бы добраться до дома так, чтобы родители не узнали о подобном состоянии собственного сына.       Не стоило заставлять их волноваться: слишком много потом будет проблем у них же. Особенно с семьей Шастунов.       С громким стоном привалившись к холодной стене, чувствуя, как в груди что-то смещается с тихим хрустом, сопровождающимся адской болью, Арсений с огромным трудом заставил себя подтянуть ближе собственный потрепанный рюкзак, который уже почти пришел в негодность, благодаря подобным выходкам.       Удивительно, но все вещи были на месте: пенал, учебники, целый телефон, бумажник. Кажется, в этот раз обошлось без ущерба имуществу, но этот ущерб теперь перенесся на его тело, не позволяя полноценно дышать и двигаться. Перебирая собственные вещи и проверяя их на целостность, Арс, нажав на кнопку питания телефона, дожидаясь, пока он включится, полез в пенал, чтобы окончательно убедиться в том, что эти люди ничего не тронули из личных вещей.       На самом деле, лучше бы он этого не делал, так как в ту же секунду кончики пальцев прошлись по знакомой ребристой рукояти, а ладонь сжала ее, привычно устраивая большой палец на фиксаторе лезвия.       Канцелярский нож нужен был сегодня для каких-то ремонтных работ в классе, поэтому Арсений его принес, выполняя довольно вежливую просьбу улыбчивой старосты, но сейчас, чувствуя, как довольно увесистый предмет согревает окоченевшую ладонь, он думал о ремонте в самый последний момент. А может, в этот раз сработает?       Он прекрасно знал ответ, но раз за разом продолжал пытаться, не думая отбиваться от ударов того же Шастуна и превращая кожу на ногах в кровавое месиво, которое потом не позволяло нормально передвигаться. Он знал ответ, но все равно делал. Да и, что он может потерять, особенно в этот раз?       Надежды у него не было никогда, людьми он не дорожил, а учеба была важна лишь его родителям, которым было важно, чтобы их сын закончил школу на «отлично». Так почему бы не попробовать еще раз, приложив немного больше усердия?       Задумчиво повертев в руке ярко-красный предмет, Арсений решительно выдвинул совсем новое лезвие, на секунду залюбовавшись его отблеском в свете далекого фонаря. Он знал, что ничем хорошим это не закончится. Хотя, понятие «хорошо» и «плохо» Арсений представлял довольно расплывчато, поэтому, кто знает, может для него все закончится именно хорошо.       Смена положения далась тяжело: он немного сполз вниз, практически полностью ложась на спину и вытягиваясь поперек переулка. Руки немного подрагивали, но это было скорее от холода, чем от волнения: волноваться Арсений не умел. Он никогда не боялся боли и смерти.       Первое движение удалось сделать слишком легко, но силу рассчитать не вышло. Порез оказался слишком глубоким, вызывая обжигающую боль, отдающую в плечо и грудь. Тихое шипение вырвалось непроизвольно, а кровь согрела руки, позволяя наконец нормально согнуть и разогнуть окоченевшие на холоде пальцы. Хотя, зачем это нужно было, если они уже начинали неметь. Оставалось надеяться, что нервы не были повреждены.       На секунду показалось, что стало легче. Впервые появилось какое-то ощущение эйфории и вседозволенности. Неужели, этот раз действительно оказался не таким провальным как прошлые?       Как жаль, что это ощущение было мимолетным, но оно все же было. Ну, или это у Арсения окончательно поехала крыша, что было вероятнее.       Упускать хотя бы малейший шанс было слишком неразумно. Именно поэтому он продолжил, уверенными движениями раскраивая слишком тонкую кожу запястий и оставляя там уродливые, расходящиеся в разные стороны, её части, в сумраке напоминающие темные продолговатые дыры.       Арсений уже не контролировал себя, полностью погрузившись в собственные мысли, анализируя их на предмет хотя бы малейшего отголоска чего-либо, кроме боли, затапливающей сознание все сильнее и сильнее. Сдаваться не хотелось, да и сделал он слишком много, чтобы заканчивать на полпути. Это было тем, что заставляло его раз за разом проводить тонким лезвием по истерзанному запястью, сжимая зубы от новых вспышек боли и прилагая все большую силу для каждого нового пореза.       Вскоре, от новой рубашки уже не осталось ничего: весь рукав, вплоть до ворота, был окрашен в красный цвет, казавшийся черным из-за недостаточного освещения. От рюкзака тоже мало что осталось, ведь он все это время лежал прямо на коленях, не защищенный ничем.       На запястье уже не было места для новых повреждений, поэтому пришлось переключиться на чистую руку, перекладывая нож в другую и с трудом сжимая ладонь на скользком влажном лезвии. Пальцы абсолютно не слушались, пульс отдавался где-то в ушах, усугубляя полученное сотрясение, а кровь бежала, и не думая сворачиваться, согревая и пачкая его все больше и больше.       Арсений изначально не думал, что дело дойдет до смерти или даже потери сознания: кровь обещала свернуться быстрее, но сейчас, понимая, что в глазах начинает темнеть, он стал осознавать, что можно смело сомневаться в собственных словах, так как они оказались ошибочными. Но из-за чего?       Гемофилия? Точно нет: он совсем недавно проходил медицинское обследование, где его кровь остановилась даже слишком быстро. Анемия? Вполне возможно, но он не был уверен.       Волноваться не было смысла, да и он просто не имел возможности, поэтому, тяжело выдохнув от боли в груди, он сильнее сжал нож в поврежденной руке, прицеливаясь и думая, куда нанести следующий порез, когда откуда-то сбоку послышались торопливые шаги и тихие чертыхания, пропитанные агрессией и ненавистью.       Повернуть голову удалось с огромным трудом. Казалось, она весила тонну, когда Арс отнял ее от стены, наблюдая мутным взглядом за приближающимся человеком. Фигура была вполне знакомой, но узнать не получалось, так как мозг отказывался переваривать любую информацию, какая бы не поступала в него. Вот только гадать о том, кто же является неожиданным визитером, не пришлось долго: он сам выдал себя, подав голос, в котором плескалась привычная ненависть.  — Ну и хули ты до сих пор не съебался, долбоеб? Ты настолько сл?.. — Шастун прервался на полуслове, замечая его руки, полностью покрытые свежей кровью и нож, как раз готовый сделать следующий порез. Кажется, он не видел всего этого ранее из-за хренового света, но сейчас, в полутьме, все разглядел. Даже слишком отчетливо, судя по сжавшимся в кулаки ладоням и раздраженному скрипу зубов. — Ты ебанулся? Совсем припизднутый что ли? Отвечай, блять! — он оказался слишком близко, выбивая нож из ослабевшей руки одним резким движением и хватая Арсения за ворот мокрой от крови рубашки.       Отчего-то вновь казалось, что Шастун сейчас просто разрыдается: настолько он разозлился от этой картины. Руки, удерживающие Арса, сильно дрожали, как и голос. Да, он продолжал говорить что-то, но слушать не получалось: сейчас было совсем не до этого.       Как он здесь оказался? Зачем вернулся? Почему его злость обернулась именно в эту сторону? Зачем помешал?       Вопросы крутились где-то на периферии, позволяя оставаться в сознании, но это слишком быстро переставало действовать, так как эти самые вопросы тут же отбрасывались куда-то во тьму отстраненным «какая разница?». Действительно, зачем ему знать все это?       Ну, пришел и пришел. Помешал, да. Но даже если это произошло, то, должно быть, так и надо было, иначе бы Арсений просто отбросил здесь коньки и все. А так, хотя бы что-то произошло.       Отчего-то даже сейчас единственным, что вызывало мимолетный интерес, было то, какой именно подвид гнева Шастун сейчас испытывал. Сможет ли он когда-нибудь встать на его место и испытать что-то подобное, что имеет несколько различных граней и вариаций? То, что не ограничивается чем-то одним. Было неудивительным, что даже в мыслях не выходило этого сделать.       Почему же? Почему у них получалось чувствовать что-то помимо основной эмоции, несмотря на то, что она была доминирующей, а у него нет? Почему именно он родился таким?       Да, люди могли понимать значение остальных эмоций, ведь тот, кто испытывал лишь печаль, мог легко расплакаться от злости или радости, а постоянно счастливый — зло рассмеяться над неудачей другого. Они видели эту грань, а Арс мог лишь читать об этом, понимая, что у него нет ни малейшей возможности разобраться в этом. Все эти вариации и возможные исходы были слишком непонятны для него.       Вот только сейчас почему-то казалось, что Шастун злится из-за того, что испугался. Нет, не за него, а за то, что его смерть повесят на него самого, не оставив возможности отвертеться. Это было вполне логично, но порадоваться за себя не представлялось возможным.  — Нахуя ты это сделал? Ответь мне! — голос Шастуна вплыл в поплывшее сознание, заставляя сфокусировать взгляд на его лице, замечая влажные дорожки слез, которые и вправду прочертили щеки. — Если ты сейчас мне не ответишь, то я закончу то, что ты начал, хватит молчать! — крик резал по ушам, заставляя морщиться от боли. Проще действительно было сказать что-то, чем продолжать слушать эти вопли.  — Я… я хотел почувствовать хотя бы что-то, — правда далась слишком легко. Только язык не слушался, заставляя запинаться и проговаривать каждое слово особенно долго и тщательно.  — Еблан, блять. Заебись у тебя методы, полудурок, — Шастун был чертовски зол, и ему действительно много чего хотелось сказать, но он ограничился лишь этим из-за нехватки времени. — Я вызываю скорую. И только попробуй мне, блять, отрубиться. Я тебя после этого разъебу нахуй. Понял?       Арс в ответ лишь устало кивнул, не воспринимая угрозу как что-то серьезное. Ну, разъебет и разъебет. Действительно просто закончит начатое, и все. Разве это что-то изменит?  — Блять, в пизду этих хуесосов. Еще блять и линия занята. Ко мне поедешь, суицидник недоделанный, — увы, но эту фразу Арсений уже не слышал, все-таки отключившись. Не слышал и не видел он и того, с какой яростью Шастун врезал по настрадавшейся шершавой стене, воя от боли, но радуясь, что хотя бы часть эмоций вышло выплеснуть таким образом.       Что же, возможно, это было даже к лучшему.