Оболочка

Что же мы наделали? Можно ли всё вернуть? Это сердце зла, Это суть зла. … И сейчас вся твоя любовь будет изгнана, И мы найдем священников, чтобы тебя причислили к святым…

      Стоит хлипкой дверце кареты чуть приоткрыться, как морозный воздух врывается внутрь, дергает за слои одежды, плотно забивается в рот и нос так, что дыхание перехватывает. Во время пути от поместья Беневиенто до замка снегопад только усилился, практически превратившись в метель. Нужно поторопиться, пока узкую протоптанную тропу, змейкой вьющуюся вверх по склону, не замело окончательно. Скоро не будет видно вообще ничего, даже на расстоянии вытянутой руки. Мощеная крупным камнем дорожка, скользкая до невозможности во время весенних и осенних ливней, давно скрыта под увесистой толщей снега, который налипает на мыски сапог и размазывается белой крошкой по тяжелому подолу черного шерстяного пальто. Донна идет торопливо, но осторожно, прикрывая предплечьем лицо и чуть опустив голову, глядя себе под ноги. Среди множества снующих в голове беспокойных мыслей, в которые она была погружена, когда ехала в виляющей по заснеженной дороге карете, выделилась одна единственная — поскорее пробраться в замок. Все, что случится после, на данный момент ее совершенно не волнует.       Наконец она оказывается перед огромными деревянными дверями, минуя каменные ворота, на которых изображена воительница с копьем и уродливый рогатый демон. За спиной тоскливо завывает ветер, спускаясь с острых горных вершин и путаясь в многочисленных башнях векового исполина, что возвышается перед ней. Беневиенто обхватывает обеими руками толстое железное кольцо, торчащее из медной медвежьей пасти. Его холод и тяжесть чувствуются даже сквозь толстые кожаные перчатки. Раздаются три глухих удара. Ждать приходится недолго: вскоре парадный вход отворяется, рассеивая пасмурный давящий день золотистым светом, льющимся наружу. Донна с непривычки щурит глаза. Перед ней вырисовываются очертания женщины средних лет, одетой в темное закрытое платье с круглым белым воротником и манжетами. Служанка. Она опускает голову в почтительном поклоне и отходит в сторону, пропуская гостью внутрь. Донна ощущает, как вдоль позвоночника пробегает холодок, и внутри все сжимается от внезапно накатившегося страха. Возникает липкое предчувствие, что ее ждут.       Девушка делает шаг вперед, в теплое, просторное помещение, пестрящее изобилием раздражающей роскоши. Пальцы инстинктивно хватаются за толстый корешок дневника, что скрыт во внутреннем кармане пальто. Она не сразу может разобрать тихий, бесцветный голос служанки, которая обращается к ней. Все же Донна позволяет снять с себя пальто и повесить его на вешалку. Правила этикета высоко ценятся Леди Димитреску, и поэтому на ее территории необходимо педантично их соблюдать. Книгу приходится спрятать в потайной карман платья. Это неплохой вариант, если не считать того, что теперь стало слегка неудобно передвигаться.       Стоит ей поравняться с огромным изображением троих дев, как слышится назойливое жужжание, становящееся все отчетливее. Множество крупных черных точек перекрывает пестроту дорогих ковров, золотую филигрань на изысканной мебели и стенах. Их очень много; они неустанно движутся, пытаясь сосредоточиться в одной точке, однако не спешат приближаться. Краем глаза Донна замечает, что служанка спешит удалиться, но сейчас это не имеет значения. Дочерей Димитреску она не боялась никогда да и ведьмы не видели в ней угрозу или пищу, не делая никаких попыток навредить. Все не заходит дальше ехидных насмешек и сплетен, которые для их ограниченного ума являются чуть ли не жизненно необходимыми. Наконец перед ней предстает высокая девушка с каштановыми волосами и в темном одеянии, одним движением сбросив с головы капюшон. Золотистые выразительные глаза сияют любопытством, а нижняя часть лица неизменно заляпана запекшимися кровяными разводами. Кассандра. Беневиенто терпеть ее не может так же, как Белу и Даниэлу.       — Здравствуйте, — уважительно обращается к ней Донна, мысленно сжавшись под ехидно-высокомерным взглядом глаз, поблескивающих солнечным янтарем.       — Приветствую, — с напускным дружелюбием радостно протягивает она. Беневиенто едва не кривит лицо: бархатистая фальшь в голосе не вызывает ничего, кроме отвращения. — А где Энджи?       — Решила остаться дома. Она не любит зиму, — девушка старается говорить спокойно, не выдавая нервозности. Они обе смотрят друг на друга пристально, изучающе, так, что напряжение вот-вот начнет искрить в тяжелом воздухе.       — О, как же я ее понимаю, — беззаботно усмехается Кассандра. — Было гораздо лучше, если бы треклятого холода вообще не существовало. Представь себе: сидеть несколько месяцев в замке, как птичка в клетке, безо всякой возможности выйти на пару минут. Даже окно открыть… — она прерывает свой достаточно эмоциональный монолог и замолкает, словно вспомнив нечто важное. — Ах да, точно. Затворничество не пытка для тебя, так что ты вряд ли сможешь меня понять, — она слегка щурит широкие выразительные глаза, делая шаг вперед. — Зачем пожаловала?       — Сочувствую Вашему положению, — все же решает поддержать ее Донна, хотя в действительности не испытывает и толики жалости к младшей Димитреску; родители учили сострадать тем, кто доверился и решился излить душу. Из-за беспокойства ее голос тих и невнятен, будто через мгновение и вовсе пропадет. — Я хотела бы кое-что обсудить с Вашей матерью. Она у себя?       — Разумеется, — оживленно восклицает ведьма. — Ты вовремя. У них сейчас чаепитие. Как раз присоединишься, — нездоровый блеск в ее взгляде заставляет сознание трепетать в необъяснимом страхе.       «У них?» — запоздало проносится в спутанных мыслях Донны, когда Кассандра ведет ее за руку через богато обставленные залы, затем — по роскошному коридору с фарфоровыми расписанными вазами и картинами на стенах, изображающих разодетых до безвкусицы дам и распираемых тщеславием господ. Хрустальные люстры мелькают под белоснежным потолком, отделанным искусной лепниной. От золота и постоянно мелькающего тут и там бордового оттенка начинает рябить в глазах. Беневиенто понимает, что кажется невзрачно-темным лишним пятном на фоне всего этого великолепия. Она едва успевает за ведьмой, чувствуя крепкую, но пока еще безболезненную хватку на своем запястье. Но старается не отставать и не задавать лишних вопросов: Кассандра крайне нестабильна в своем поведении, может вспыхнуть мгновенно, как спичка, так что лучше ее не провоцировать.       Белые двери с выпуклым позолоченным узором под стать росту хозяйки замка. Они отворяются почти бесшумно, пропуская их внутрь огромной гостиной. По правую стену — камин, распространяющий жар по всему помещению, широкая лестница, спиралью идущая вверх и устланная алой ковровой дорожкой. По левую стену — большие напольные вазы, картины и несколько дверей, ведущие, очевидно, в гостевые комнаты. Под высоким потолком — хрустальная многоярусная люстра исполинских размеров, источающая огромное количество света, раздражающего чувствительные глаза. Рядом с камином овальный стол с ножками в виде львиных лап. Леди Димитреску расположилась на широкой софе, отделанной синим бархатом. Подол белого шелкового платья струится вниз, к роскошному и мягкому ковру. В руке, облаченной в короткую кожаную перчатку, зажата маленькая чашечка из китайского фарфора, застывшая на небольшом расстоянии от выразительных губ. Без черной широкополой шляпы ее голова с аккуратно уложенными короткими волосами теперь кажется совсем маленькой. По обе стороны от леди — Бела и Даниэла, что доверчиво прильнули к ней и внимательно слушают почетную гостью, которую Альсина несказанно рада видеть в своей обители.       На лице Миранды нет золотой маски, которую можно сравнить с прутьями незамысловатой птичьей клетки. Вместо нее застыло совершенно бесстрастное, не читаемое выражение; только глаза сияют холодным солнцем да бледные губы шевелятся, когда она успокаивает заметно нервную Альсину, говорит, чтобы та не беспокоилась насчет Хайзенберга.       — Я обещаю, что он больше не попытается навредить тебе и твоим детям. Отныне в нашей семье нет предателей, — доносится до слуха ее обманчиво ласковый голос. И Донна понимает, что ее сердце пропускает удар, а тело не слушается, ноги не идут вслед за Кассандрой, которая уже обернулась в недоумении.       — Мама! — окликивает она Альсину, и обе женщины теперь смотрят в их сторону. Бела и Даниэла, в свою очередь, не проявляют повышенного интереса, полностью увлеченные особым вином дома Димитреску. — У тебя еще одна гостья. Донна хочет поговорить с тобой о чем-то важном.       — О, как чудесно, дорогая! — хозяйка замка мгновенно оживилась, поменяв положение на софе и потеснив своих дочерей. — Давно не виделись, Донна. Рада нашей встрече, — Димитреску расплывается в приветственной улыбки, но ее пронзительный изучающий взгляд словно орлиные когти вцепился в бледное лицо Беневиенто, на котором клеймом застыла печаль и некая обреченность. Леди впервые видит ее без траурной вуали. — Можешь расположиться, где захочешь. Чувствуй себя, как дома.       — Альсина, — тихо обращается к ней Миранда, предварительно одарив вошедшую девушку легкой улыбкой, и Димитреску мгновенно оборачивается к ней, застыв в терпеливом ожидании. — Разве ты забыла, что Донне в тягость излишнее внимание? Не переусердствуй с расспросами. Сначала ей нужно привыкнуть к окружению, — мягко наставляет женщина свою подопечную.       — Безусловно, Матерь Миранда, — беспрекословно соглашается Альсина, кивнув Донне в качестве извинения. — Пусть леди Беневиенто наслаждается чаем и постепенно присоединяется к нашей беседе.       Кассандра усаживает девушку рядом с Мирандой и дает ей в руки чашку, источающую сладковатый травяной аромат. Все движения Донны происходят будто на автомате, она и сама до конца не осознает их. Но одно понимает ясно — отступать слишком поздно. Довольная собой ведьма устраивается рядом с привалившейся к бедру Альсины Даниэлой, готовая слушать в надежде, что мама не скажет им покинуть гостиную, как бывает достаточно часто, когда Леди ведет с кем-нибудь светскую беседу или переговоры. Но если они будут вести себя тихо, то их шансы на присутствие здесь значительно увеличатся. К сожалению, в замке зимой скучно до тягучей тоски и заняться совершенно нечем. Некоторое время Кассандра украдкой поглядывает в сторону Беневиенто, заинтересованная ее странным поведением, и окончательно убедившись в том, что все слухи, которые ходят о ней — чистая правда. Но это нисколько не настораживает, напротив — забавляет ее жестокую по своей природе натуру.       Они непринужденно беседуют. Несмотря на то, что Донне радушно предложена роль слушателя, она чувствует себя неотъемлемой частью этой «системы». Внутренний голос подсказывает, что так должно было произойти, и наивно полагать, что Миранда так просто признает свое поражение. Она будет защищаться до последнего вздоха врага, оставшегося в живых. Дом Димитреску является самым важным столпом, и она не позволит себе его потерять. Беневиенто невыносимо здесь находиться: ей будто тесно в собственном теле, а огромные стены и высокий потолок давят на сознание, как если бы тесный заколоченный ящик давил на человеческое тело. Ей не сбежать, и Миранда понимает это, но все равно не может удержаться от мимолетных взглядов, отчего-то в присутствии Димитреску не позволяя себе большего. Донна совсем рядом. Протянуть руку — и можно коснуться ее гладкой прохладной кожи. Девушка слышит, как во время очередного пылкого монолога Альсины из груди женщины вырвался тяжелый вздох, который остался больше никем не замеченным. Красноречивые слова, но совершенно бесполезная для нее информация. Миранда тянется к столику и наливает густое бордовое вино в два пузатых бокала на тонких ножках. Один из них легким быстрым движением ставит перед Донной.       Они продолжают говорить о виноделии и торговле. Альсина жалуется, что зимой спрос гораздо меньше да и сырье сейчас крайне ограничено. Разговор плавно перетекает из одной темы в другую. Когда Леди на мгновение умолкает, чтобы насладиться вином, ее старшая дочь решает внести свою лепту в обсуждение семейных дел.       — Матерь Миранда, нас очень волнует вопрос добычи главных ингредиентов. После нападения ликанов на деревню, в ней не осталось почти ни одной живой души. Наши запасы на исходе, а ходить в соседнее поселение слишком далеко и опасно. Как же нам быть?       — Соглашусь с моей милой Белой. Я беспокоюсь за своих девочек и не могу отпускать их так далеко от себя. Я очень боюсь их потерять.       Рука Миранды в этот момент дрогнула, как и ее темная душа. Вино в бокале, что она держит, всколыхнулось, накатывая то на одну его стенку, то на другую. Эти воспоминания всегда будут приносить боль, как бы она не старалась абстрагироваться и внушить себе глупую, но приносящую иллюзию утешения мысль, что все это произошло не с ней. Самообладание давно уже покрыли глубокие трещины, как и добрую часть подземной лаборатории, которую она разнесла накануне, больше не найдя в себе силы оставаться в этих белых стенах, насквозь пропитанных въевшимся запахом лекарств и химикатов. Еву больше не вернуть. И в этом не виноват никто, кроме Миранды. Она допустила ряд непозволительных ошибок, часто действуя согласно помешательству, ставя свои желания превыше всего. От желания оживить Еву уже давно не веяло искренностью. Это нужно было лишь для того, чтобы унять боль, которая изо дня в день сводила ее с ума. Для ее личной душевной гармонии. Беневиенто никак не может быть виновата в ее бесчеловечности и эгоизме. Ева вряд ли бы смогла полюбить такую мать. И Донна вряд ли найдет в себе силы заново любить эту женщину. Миранде ничего не остается, разве только тихо и безмолвно ненавидеть себя. Но неизменно продолжать любить Донну, жалеть о том, что совершила.       — Нет нужды волноваться. Голодать вы не будете. Я стану лично приводить к вам людей, как делала это в самом начале, — обещает ей Миранда.       Альсина щедро рассыпается благодарностями, не веря своему счастью, а Донне настолько противно, что тошнотворный ком подкатывает к горлу. Миранда прекрасно разбирается в людях, тянет за нужные ниточки душ и умело манипулирует их слабостями. Она может расположить к себе кого угодно, имея превосходную способность убеждать. С ее целями не сравнится ни одна жизнь.       — Моя дорогая Донна, — леди Димитреску все еще воодушевлена словами Миранды, ее голос, возбужденный от радости, схож с щебетанием диковинной птицы. — Так о чем ты хотела со мной поговорить?       Миранда совершенно невозмутима, делает вид, что ей нет абсолютно никакого дела. А Беневиенто совершенно не знает, что ответить. Мысли спутались в один огромный клубок, из которого, кажется, невозможно вытянуть за кончик ни одной нити. Обязанность отвечать тяжелым грузом опускается на плечи. К тому же, она теперь не может скрыть свои эмоции — все, что происходит в ее душе, видно как на ладони. Она допустила грубую ошибку, не взяв с собой Энджи, ведь многие думают, что Беневиенто разговаривает через нее, используя чревовещание. В этой ситуации она бы ей очень помогла, хотя это бы не гарантировало благоприятное завершение вечера.       — Леди Димитреску, — тихо отзывается Донна, стараясь скрыть дрожь в голосе. Пристальные взгляды Альсины и ее дочерей устремлены на нее как оружейные дула, и стоит огромных усилий, чтобы не опустить взгляд. — Должно быть, доамна Кассандра неправильно меня поняла. У меня нет к Вам никакого дела, — ведьма на ее слова лишь приподнимает бровь и кривит губы в ядовитой усмешке. Но не вмешивается, ожидая продолжения. — Я пришла просто повидать Вас и Ваших дочерей, — на последнем слове она с трудом сдерживает неприязнь и отвращение. Ведьмы — последние создания на этой проклятой земле, которых она желала бы встретить.       — Хм, — Альсина на мгновение задумывается, затем вновь поднимает заинтересованный взгляд на Донну, продолжая изучать ее лицо. — Ну хорошо. Так или иначе, мне приятен твой визит, — она прикладывает к губам мундштук, свободной рукой поглаживая по плечу одну из своих дочерей.       — Время — единственное эффективное испытание для любви и верности, — Миранда встает, поднимая в руке наполненный бокал. Твердый, но с прожилками нежности голос завораживающей музыкой льется по гостиной. Языки пламени в камине будто танцуют в такт ему. Епитрахиль и полы ее темного одеяния с шелестом расправляются, чуть опускаясь вниз. — Предлагаю испить священного вина во имя нашей благочестивой семьи, ради неразрывных уз. За тех, кто остался со мной до конца, не породив сомнений в своих любящих сердцах, — Альсина и ее дочери следуют примеру Матери, поднявшись со своих мест. Бокал с алым содержимым так и остается стоять перед Донной нетронутым. От возмущенных расспросов Димитреску ее отгораживает Миранда. Она же вскоре и просит оставить их наедине.       Леди Димитреску, все еще находясь в замешательстве, отдает в их распоряжение просторную, но затемненную гостевую комнату. Ее дочери тихо перешептываются, пока мать не велит им расходиться по своим спальням. Сама же направляется в свои покои. Едва массивная деревянная дверь закрывается с легким хлопком, отдавая их во власть полумрака, разбавляемого лишь тусклым светом, исходящим от камина и настенных канделябров, Миранда притягивает Донну к себе, обнимает крепко и порывисто, не желая выпускать. Ее мягкие губы беспорядочно, несколько отчаянно касаются бледного лба и щек; женщина чувствует, как чужие руки упираются в ее ключицы все более напористо, желая отстранить. И она нехотя подчиняется, глядя на Беневиенто из-под полуопущенных ресниц.       — Зря ты отказалась от вина. Оно было восхитительным, — на выдохе произносит женщина, не отводя глаз. Донна поджимает губы и отступает назад. — Альсину можно по праву считать Богиней винного дела.       — Не приближайся, — в голосе Донны тонкой нитью проскальзывает приказной тон, но это не меняет ее положения жертвы.       — Зачем же ты так? Я ни за что не поверю в то, что ты ни разу не думала обо мне за все это время, — Миранда цепляется за нее хищным взглядом, как острым крюком, и в следующее мгновение оказывается совсем рядом. Беневиенто вздрагивает, окончательно уперевшись лопатками в стену, и чувствует, как тонкие пальцы, увенчанные золотыми когтями, сжимают ее вьющиеся пряди, выбившиеся из высокой прически, и осторожно заправляют их за ухо. Она слишком близко. Все, что хочет девушка — исчезнуть немедленно. Тело окутывает липкий страх, ноги начинают подкашиваться, и она мелко дрожит, хотя пламя в камине, отбрасывающее странные тени, распространяет сильный жар по маленькому помещению.       — Ради чего весь этот спектакль? Чтобы в очередной раз взволновать твое самолюбие? — холодно интересуется Беневиенто. Как и на фабрике, страх преклоняет копье перед ненавистью, отступая прочь. Мысли о Клаудии придают сил.       Дернув уголком губ, Миранда все же отступает, позволив ей наконец вдохнуть полной грудью. Руки женщины безвольно опускаются вниз. Свет от пламени играет на прямых пепельно-русых волосах, застывших на спине ровным водопадом. Слова режут глубоко и беспощадно, кромсают рубцы от шрамов, полосуют, оставляя после себя новые раны. Она собирает остатки сил, позволяющие быть ее лицу таким же непроницаемым еще некоторое время.       — Ты ненавидишь меня настолько, что хочешь окончательно уничтожить, — спокойно констатирует Миранда, обратив золото глаз к танцующему пламени. — У тебя была сегодня хорошая возможность. Так почему не воспользовалась?       — Ты бы позволила мне сделать это? — с напускным удивлением спрашивает девушка. Она ошибочно полагает, что женщина мстит, издевается.       — Хайзенберг говорил, что я никогда не давала вам права выбора. Ты его послушала. И теперь не хочешь видеть истины.       — Что ты с ним сделала? — она почти уверена, что женщина не позволила ему уйти живым, отчего ярость вновь начинает плескаться внутри раскаленной лавой. Миранда не имеет права решать, кто будет жить, а кто умрет.       Заданный вопрос явно удивил женщину. Она вновь оборачивается к Донне, напряженно всматриваясь в ее практически поглощенное мраком лицо.       — Ничего, — коротко отвечает она, приподняв светлые брови. — Он просто ушел. Ты же знаешь.       Беневиенто опускает взгляд, инстинктивно заламывая руки. Ее слова нисколько не утешают: им нельзя верить.       — Сейчас мне нет смысла обманывать тебя, — заверяет Миранда, присаживаясь на скамью, отделанную гобеленом. — Как и нет смысла мешать осуществлению твоих планов. Думаю, Альсина очень даже хотела тебя выслушать. Вот только ты по какой-то причине не стала говорить. Так почему же? — она чуть отклоняется назад, опираясь на расставленные руки, в ожидании и с легким интересом оглядывает собеседницу.       — Еще не поздно это исправить, — парирует Беневиенто, смело заглядывая в ее по-благородному бледное лицо. И в нем что-то меняется, будто душа Миранды стала еще темнее, что отразилось во взгляде, сделав его более угрожающим, опасным.       — Поздно, — шепчет женщина ей в губы, вновь приблизившись почти вплотную. Донна уже не боится, лишь брезгливо отворачивает лицо. — Потому что я не даю второго шанса. Верни мне книгу, — не приказывает, а мягко просит Миранда, сделав шаг назад и протянув ладонь.       Донна вновь чувствует себя загнанной в угол, отчего проклинает Миранду и этот замок еще больше. Однажды ей уже удалось вырваться из ловушки — в убежище Хайзенберга была такая возможность. А вот дом госпожи Димитреску полностью на стороне этой женщины, как и все его обитатели. Приходится признать поражение, проглотив его горечь, как это сделал Карл. На этот раз обернуть удачу в свою сторону не получится.       — Что будет, если я не подчинюсь? — упрямится она, что несколько забавляет Миранду.       — Тогда буду вынуждена забрать силой, — равнодушно отвечает женщина. — Ты же не хочешь, чтобы твой саботаж обернулся для нас новой конфронтацией и жертвами? Разве тебе не было жалко Моро? — Донна не желает слышать подобных слов, потому как желание дать ей пощечину усиливается с каждым мгновением. Вновь эти грязные бесчеловечные манипуляции. Как же она устала от них!       — Чего ты добиваешься? Хочешь переложить часть ответственности за то, что произошло, на меня? — Беневиенто уже не в силах скрывать яд ненависти в голосе и во взгляде. В лице Миранды вновь что-то меняется, но лишь на мгновение, после чего оно вновь превращается в застывшую маску.       — Нет, — ее голос дрогнул, но женщина вновь возвращает самообладание. — Я не хочу допустить новые жертвы. Если все это останется в тайне, так будет лучше для всех нас, — ее интонация твердая, но в ней прослеживается давняя боль, являющаяся лишь самой верхушкой айсберга; все остальное же надежно скрыто под толщей фальшивой отчужденности.       Донна резким движением извлекает дневник и вкладывает в ее протянутую ладонь. Лишь мгновение, но она чувствует, как внутри что-то обрывается. Как гнилые канаты, держащие веревочный мост над пропастью. Назад пути нет. Она сделала выбор, но не тот, который хотела изначально, потому что Миранда сломала ее в очередной раз. Беневиенто принципиально не смотрит, как пламя вспыхивает яркостью и жаром, разгорается, лижет толстую обложку, радушно принимая ее в свою пасть и безжалостно уничтожая все, что Миранда желает скрыть от посторонних глаз.       — Я была в твоем доме. И сожгла оставшиеся дневники, которые у тебя были. Не хочу, чтобы ты истязала себя их перечитыванием, — она замолкает на некоторое время, чуть нахмурившись и погрузившись в тяжелые размышления. Донна молчит. Все, чего ей хочется — это то, чтобы этот день для нее закончился как можно скорее. — Спасибо, что пошла мне навстречу. Проси, чего хочешь, — наконец продолжает Миранда. В ее голосе не осталось и тонкой корки льда. Беневиенто изумленно смотрит на нее, не в состоянии вымолвить и слова. Миранда терпеливо ждет, не смея торопить. Мгновение кажется вечностью прежде, чем она выносит свой вердикт.       — Исчезни и никогда больше не появляйся в моей жизни. Это все, о чем я могу попросить тебя, — внутренний голос настойчиво вторит Донне: это совсем не то, что она хотела сказать. Но Беневиенто никогда себе не сможет простить жалости к этой женщине. Поэтому нужно выдернуть сочувствие из своей души, пока оно еще является молодым и нежным ростком.       — Похоже, жизнь Клаудии оказалась более ценной, чем жизнь Евы. Ты не можешь простить. А я смогла.       — Не сравнивай, — шипит Донна, дернувшись, словно обожженная.       — Надеюсь, что время поможет унять твою боль, потому что ты, очевидно, не хочешь, чтобы это сделала я.       Миранда подходит ближе, легонько коснувшись ее плеча. Беневиенто отдергивает ее руку, сторонится. Даже в глаза смотреть не желает. Женщина не решается просить ее о прощальном поцелуе, отворачивается, скрывая черные, обжигающие слезы, стекающие по мягким скулам. Она уходит не попрощавшись, разлетевшись стаей черных ворон на улице. Снежная буря уже почти утихла, являя миру ясную звездную ночь. Она знает, что им еще суждено встретиться. А пока они обе будут хранить в памяти тот день, когда судьба решила соединить их тернистые пути.