Bittersweet

Мори умеет бесить до белых пятен перед глазами и густой звенящей ярости. «Почему именно он?» Этот вопрос они оба задавали вслух и мысленно бессчётное количество раз, задают даже прямо сейчас, глядя друг другу в глаза. Их не устраивает ответ сенсея о полировке бриллиантов. Какие, к чёрту, бриллианты, если они – кровь и наточенный металл? Кровь покрывает лезвие ржавчиной, лезвие лишает жизни. Если подумать, неплохо отражает их способность становиться молотом судьбы в один момент и совершенную несовместимость во все остальные. Фукузава ненавидит Мори. Мори считает Фукузаву идиотом, не желающим смотреть правде в глаза. Эмоции и логика, Инь и Ян – бесконечно раздражает этот дуализм в негативе, а больше него раздражает факт, что эту мысль они делят на двоих. Снова. – Подавление эмоций, знаете ли, не всегда полезно. Вредит репродуктивной функции организма. Мори откровенно насмехается. На коже до отвратительного чётко проступает метафизический след от прикосновения его языка. Фукузаве хочется брезгливо отереть щёку, несмотря на то, что Огай сидит от него в полутора метрах. Достаточно, чтобы не успеть защититься от неожиданной атаки. – Мне эта информация ни к чему. – Значит, вы не планируете обзаводиться потомством? Подсечь его под ноги и повалить на живот, схватить за запястья и вывернуть руку до хруста в плечевом суставе, сжать его хлипкую шею и почувствовать частый пульс на кончиках пальцев. Воображаемое чувство отзывается в реальности чуть слышным электрическим покалыванием под кожей, и Фукузава прикрывает глаза, потирая ладони о ткань хакама – словно смахивает несуществующую пыль. Наваждение стекает по изнанке век, по шее и рёбрам, оседая горячей тяжестью внизу живота. Эмоции Фукузавы написаны шрифтом Брайля: их можно только прочувствовать на собственной шкуре, а Мори не привыкать проводить исследования органолептическим методом. Какова на вкус его кожа, когда он злится? Поднимается ли температура его тела? Какие мышцы напрягаются первыми? Невозмутимость Фукузавы его не обманывает, но и прочесть содержание не позволяет. Это злит и вгоняет в раж. Мори существует на лезвии бритвы, танцует на нём и на нервах других людей, не представляя, с каким огнём играет, но безошибочно чувствует чужую необузданную ярость затылком и ведёт носом по ветру, как хищник, учуявший запах крови, но не видящий источника. Эмоции Фукузавы – торнадо в банке, и Мори с завидным усердием пытается открутить крышку. Ту самую, которую Фукузаве рвёт где-то под внешней невозмутимостью мраморного изваяния. Их личное, давно ставшее интимным противостояние. Задеть за живое, распять на воображаемом операционном столе, раскрыть рёберную клетку цветком и голыми руками сжать трепещущее сердце. Может, хотя бы тогда его лицо изменится? Или лучше сжать руками его яйца? Кажется, до сих пор Мори не сделал ни того, ни другого только потому, что не смог определиться с выбором. Мори ухмыляется своей самой мерзкой и презрительной ухмылкой, больше похожей на звериный оскал. Фукузава обжигает тёмным опасным взглядом, сцепив челюсти до тупой боли в висках. Здесь, в реальности, Мори наглый, дерзкий, невыносимый и самоуверенный. Там, в воображении, Мори слабый, беспомощный, жалкий и растерявший всю спесь. Ещё никто не позволял себе насмехаться над Фукузавой, его принципами и самим естеством так откровенно и безнаказанно, равно как и никому прежде не удавалось продержаться и не попытаться перерезать за это горло Мори. Фукузава закрывает глаза и медленно выдыхает, отчётливо представляя, как хрустят чужие тонкие запястья, как тело под ним содрогается, как сокращаются мышцы, когда Мори нервно сглатывает. Почти слышит, как он жалобно хрипит и царапает короткими ногтями пол. Или рвёт под собой простынь и сладко стонет, прогибаясь в пояснице?.. Обычно на этом моменте Фукузава всегда разворачивался и уходил прочь, кое-как добирался до ближайшего крана и совал голову под струю холодной воды. Иногда этого не хватало, и тогда под воду приходилось лезть целиком. Его личная фобия – однажды прийти в себя не от холодной воды, а от чужих вымученных стонов и дрожи: либо в предсмертной агонии, либо… Фукузава боится и потому непростительно упускает момент, когда Мори оказывается слишком близко, валит на спину совсем не метафизически и устраивается на бёдрах верхом. Отпечатавшийся на губах поцелуй вскрывает Фукузаву, словно скальпель, и факт, что это приносит облегчение, взрывает его реальность так, словно в его банке было не торнадо, а целая сверхновая, а его дьявольский хирург оказался демиургом. – Ненавижу тебя. – Так вот что упирается мне между ягодиц. Твоя ненависть. Я запомню.