— Просто признай, что ты перегорел.
Тэхён пожимает плечами, но со стороны это не выглядит отчетливым движением, только лишь неприметным, но довольно глубоким вздохом. Как будто он сожалеет, но не находит в себе сил для того, чтобы достаточно ярко это выразить; или не видит необходимости.
За высокими окнами и колыхающимися на ветру дневными шторами разливается весеннее море пусанского солнца, но смуглые пальцы крепко цепляют шерстяную ткань кардигана и запахивают края на груди. Тэхён или согревается. Или защищается.
— Нет, — произносит Ким одними губами, отворачиваясь от своего жестокого собеседника.
На низкой кушетке в окружении небольших мягких подушек лежать очень удобно, особенно, зная, что у одной из изогнутых ножек стоит бокал, наполовину заполненный красным полусладким. Прохладный ветер из открытого окна освежает лицо и помогает в нелегком деле, прятать взгляд от настойчивого взгляда молодого парня на другом конце комнаты — порывы мягко подхватывают вьющиеся кудри и роняют их на глаза.
Так Ким Тэхён может не видеть осуждения Чимина, разбросанные листы недописанной рукописи и несколько конвертов, лежащие на столе прямо у ног Тэхёна. Всё это доставляет очень много головной боли — сдавливает виски.
— Нет? — спустя пять минут тишины переспрашивает Чимин.
Он сидит на широком кресле, скрестив ноги в районе щиколоток, основательно установив локоть правой руки на подлокотник и подперев висок указательным пальцем. И его бокал уже давно пуст. Тэхён думает, что совесть выглядела бы именно так, если бы и в правду существовала.
— Нет, — повторяет Ким.
— Тогда как называется то, что за последние три месяца ты не написал ни строки?
А Тэхён, пожалуй, не знает, как это называется. Все прошедшие месяцы он пытался найти себе оправдание, сидя с застывшими над клавиатурой пальцами, что в недалёком прошлом летали над буквами с невиданной скоростью; когда слова опережали мысли и надёжно отпечатывались чёрным на белом. Но, честно говоря, так и не нашёл достойного оправдания или хотя бы объяснения.
— Может быть, — предполагает Ким. — Может быть, нет вдохновения?
Чимин болезненно морщится, как от острой зубной боли, ведь сказанное только что — полнейший бред. Тэхён затылком чувствует чиминово выражение лица, в эти дни буквально поселившееся на лице его друга, помощника и агента.
— Ты сам осознаешь, что говоришь? Мы в Пусане, твоём любимом, вдохновенном городе. Ведь, вспомни, в прошлый раз «Лебединую песнь» ты написал за три недели именно здесь, — восторженно и чуть громче нужного заявляет Пак, Тэхён слышит в третий раз звук наполняемого бокала. — «Песнь» снова вернула тебя на первую строку, на первую полосу, первое место, ты стал писателем года в Корее.
— Поверь мне, Чимин, я всё это знаю, — Тэхён подхватывает бокал с пола и делает один маленький глоток. Но не для того, чтобы выпить, а для того, чтобы друг не пил в одиночестве.
— Знаешь. Но от этого легче не становится. Мы снова в Пусане, были на смотровой площадке, обедали в твоём любимом кафе, любовались цветущей сакурой, всю ночь гуляли по улочкам и встретили рассвет на пляже Кваналли. И что в итоге?
— В итоге ничего, — тут же отзывается Тэхён, прекрасно понимая — возразить на это ему нечем.
— Ничего, — эхом отзывается Чимин.
— Я же говорю, нет вдохновения. Может быть, Пусан изменился.
— Это естественно, — произносит Пак. — Пусан меняется, но остаётся таким же прекрасным. А вот кто и изменился не в лучшую сторону, так это ты. Посмотри на меня.
В другой день, в другом разговоре, даже несмотря на все годы, проведённые вместе, Чимин не сказал бы так, но его подтолкнула небывалая бессильная злоба и два бокала вина, ударивших не в голову, но разлившихся по щекам.
Тэхён послушно оборачивается и убирает вьющиеся волосы за уши, выполняет просьбу-приказ — смотрит на Чимина, который застывает на несуществующую шестьдесят первую секунду, а потом качает головой. Пшеничного цвета чёлка легко гладит его по бровям.
— Да.
— Что да?
— У тебя не тот взгляд, который раньше пробирал до костей.
— Какая тривиальность, — криво усмехается Тэхён, опуская взгляд.
— Ты сгорел.
— Сгорел — слишком конечное слово, безвозвратное. Как будто я больше не вернусь, — возражает Тэхён, опуская ноги с кушетки и снова перехватывая взгляд друга. — А отсутствие вдохновения — это временно.
— Тогда пиши.
— Ты не можешь заставить меня писать.
— Делай хоть что-нибудь, не останавливайся на одном месте. Бездействие — это гибель, — Чимин встаёт со своего места, проводит ладонями по лицу, сгоняя все малейшие проявления красного полусладкого. В его руках оказывается крепко зажата пачка писем со стола. — Ты даже читателям своим не отвечаешь, хотя делал это очень часто.
Тэхён снова валится спиной на кушетку, болезненно прикрывая глаза руками.
— Я не могу сейчас тратить слова на письма.
Но Чимин не мог бы так превосходно исполнять свои обязанности друга, если бы не умел сопротивляться красиво сведённым тёмным бровям, чувственным рукам, закрывающим лицо, и устало сомкнутым губам. Пак наугад достаёт из множества одно письмо в голубом конверте и опускает на колени Тэхёна.
— Одно письмо — один твой ответ.
Безоговорочно. Кто не умеет сопротивляться долго, так это сам Тэхён. Такому тону, такому Чимину. Поэтому пальцы быстро отрывают часть бумаги, умело не повредив письмо, и разворачивают навесу один листок, как Чимину кажется со стороны — совершенно пустой.
— Что там написано?
Тэхён отвечает не сразу — один раз приближает листок, пару раз замедленно и немного недоумённо хлопает изогнутыми ресницами.
— Здесь написано — «Я люблю Вас».
Чимин усмехается — удачное письмо выбрал. Минимум содержания, максимум чувственности.
— Видишь? Тебя любят, а ты позволишь этому письму остаться криком в пустоту.
Чимин складывает оставшиеся письма в аккуратную стопку, закрывает рукопись романа для того, чтобы убрать это всё с глаз долой — очевидно, что сегодня Тэхён к работе не вернётся. И завтра тоже. И вообще никто не может знать, когда пальцы Кима снова запорхают над клавиатурой или сожмут ручку для того, чтобы написать несколько абзацев от руки. Даже Чимин этого не знает, что очень сильно раздражает, буквально до покалывания в пальцах.
Поэтому Пак в своей привычной манере начинает наводить порядок в комнате, чтобы он был хоть где-то, раз в разуме и душе абсолютный бардак — отправляет вино и бокал на кухню, рукопись и письма в шкафчик рабочего стола. Тэхён всё это время проводит в неизменной позе — лёжа на спине, откинув голову на подушки, аккуратно держа письмо прямо перед лицом.
— Крик в пустоту? — озабоченно бормочет Ким так, как будто эта фраза была произнесена только что, а не добрых десять минут назад. — Но что я могу ответить, чтобы это не было криком в пустоту?
Чимин снова тяжело опускается в кресло, держа в руках чистый лист и чёрную ручку с тонким стержнем.
— Хочешь поменять письмо?
— Нет… но не могу же я ответить тем же? — Тэхён переводит вопросительный взгляд на друга, тот неопределённо пожимает плечами и начинает теребить одну расстёгнутую пуговицу на вороте своей шёлковой рубашки. — Почему ты волнуешься?
— Что? — пальцы застывают, равно как и сам Чимин. Теперь он вопросительно изучает лицо напротив.
Из этого изучения полезных наблюдений — ноль.
Зато есть одно, напрашивающееся само собой. Тэхён как будто сам вышел из своих же романов. Мягкий, податливый, на вид и на ощупь, немного отстранённый, немного по-европейски богемный, но сохраняющий глубоко внутри горящий огонёк родного Тэгу. Пак не особо понимает, зачем отмечает эти особенности, но они как будто против собственной воли всплывают в голове.
— Чимин, я тебя давно знаю, давно изучил. Если ты не оставляешь в покое пальцы — значит волнуешься. В чём причина? — Тэхён снова прячет кудри за уши и подбирает к себе ноги. Ступни как всегда босые — Ким не жалует ограниченность.
Чимин думает, что Тэхён чертовски прав — покалывание в пальцах унять не удалось.
— А ты всё ещё не понял, что отсутствие вдохновения, как ты это называешь, и в принципе твоё состояние меня правда волнует?
— Так другой причины нет?
— Не надумывай.
Тэхён удовлетворённо кивает головой, а Чимин думает, что не так уж хорошо его изучили за прошедшее время.
— И я думаю, ты можешь ответить тем же своему читателю, — добавляет Пак, возвращая их обоих к теме с письмом. — Это не будет ложью, ты же любишь всех своих читателей со всех уголков планеты. Откуда, кстати, пришло это конкретное письмо?
Тэхён бегло осматривает конверт и обратную сторону листа.
— Письмо из Сеула. Тут и подпись есть. «Август». Не думаю, что это настоящее имя и не понимаю этого стремления людей закрыться за псевдонимами.
— Говорит человек, на книге которого значится Винсент Ким, — фыркает Чимин. — Да о чём можно говорить, если твоё настоящее имя знает только семья, я и паспорт?
Тэхён картинно закатывает глаза.
Если Чимин не в настроении, а он точно не в самом лучшем расположении духа, значит на протяжении всего дня в адрес Винсента будут сыпаться претензии. Что ж, в какой-то мере он сам виноват в этом и заслужил пару-тройку упрёков. Поэтому Тэхён решает быть немного осмотрительнее. И почаще улыбаться другу — это часто срабатывает.
— В моём случае всё немного по-другому, — деловито начинает Ким, прекращая позировать неизвестному художнику в стиле дамы во французском салоне в конце восемнадцатого века, садится и ближе подвигает к себе низкий столик. Чимин своевременно кладёт на столешницу чистый лист и письменные принадлежности. — Я — личность медийная. Наличие псевдонима — это не прихоть, а необходимость. В частности, необходимость в личном пространстве, которое я вместе со своим настоящим именем хочу оставить только для себя.
— Ну да, ну да, — Пак дёргает бровью и тоже двигает своё кресло ближе к столику, желая принять активное участие в написании письма. Потому что всё это становится довольно интересным, и, при хорошем раскладе событий, может снова зажечь хотя бы тусклый огонёк в глазах Тэхёна.
— А в случае того, кто отправил мне это письмо, псевдоним не так уж обязателен, — Винсент кивает головой, соглашаясь со своей собственной мыслью, и начинает медленно покусывать кончик ручки, поочерёдно прожигая взглядом то свой лист, то лист с одной строчкой.
«Я люблю Вас».
Август.
— Да что ты прицепился к этому псевдониму? — Чимин не сдерживает нервного цоканья и заводит назад пару раз чёлку своим излюбленным жестом. Тэхён по обыкновению ухмыляется на этот заученный жест. — Может быть, человека и правда так зовут…
— Вряд ли.
— …да без разницы. В любом случае, имя красивое.
— Вполне, — долго тянет Тэхён, и Чимину на секунду кажется, будто это чёрный лоснящийся кот тянет своё урчание, развалившись на тёплом подоконнике. — Август.
Кажется, теперь Тэхён действительно начал воспринимать эту затею со всей той серьёзностью, с которой вообще можно отнестись к забаве. Он пробует имя, перекатывает каждый звук на языке, словно пытаясь понять только по короткому слову, написанному в самом углу, как выглядит этот человек. Какого цвета его волосы и какой длины; какой разрез у его глаз — кошачий, лисий или, может быть, будто у дракона; какого роста и каким парфюмом пользуется; что делает по вечерам, когда остаётся в одиночестве и какую нашёл причину для того, чтобы написать такие слова. Тэхён морщится.
— Имя красивое. Очень. А вот содержание письма банальное.
— Что? Для тебя признание в любви — это банально?
— А, по-твоему, это что-то оригинальное? — Тэхён подпирает щеку ладонью и испытывающе прожигает взглядом лицо Чимина. Таким взглядом, действительно, только прожигать. — И вообще, на каком основании Август делает такое заявление?
— Может, он молится на твои произведения, или на твою внешность, или на образ. Хотя, скорее всего, на тебя в целом, если пишет вот так сразу и уверенно.
Тэхёна на вид не удовлетворяет такое объяснение, он, прокручивая ручку пальцами, смотрит теперь сквозь Чимина так, как будто его и нет вовсе. Снова уходит в свои мысли.
— Но ни одно из этих предположений не помогает, — заключает наконец Ким. — Что мне ему написать в ответ?
«Ты иногда бываешь чертовски глух к тому, что я говорю» — проносится в голове Чимина с известной долей недовольства, но слова так и остаются без озвучивания.
— Я тебе уже сказал, ты можешь ответить тем же. Возможно, немного не в том ключе, в котором Август написал тебе, но всё же. Напиши, что ты благодарен за эти слова и они помогут тебе продвинуться чуть дальше в написании твоей новой работы, — Пак угрожающе наклоняет голову в сторону и с нажимом выделяет слова «чуть дальше». — Поверь, для него самым прекрасным будет знание, что его слова дали его любимому писателю стимул писать дальше.
По лицу Ким Тэхёна можно было сказать только одно — он разочарован в своём друге или находит это предложение слишком скучным. Чимин считывает и нахмуренные брови, и осуждение в глазах, и напряжённую складочку у рта, в ответ пожимает плечами, мол, придумывай тогда сам.
Листок на столе подрагивает от порывов ветра. Тэхён думает. И, как всегда бывает в моменты особенной задумчивости, перестаёт контролировать свои действия, позволяя только самим раздумьям быть осмысленными. Ким закладывает ручку за ухо, рискуя оставить на коже чёрные тонкие полосы, обхватывает ладонями лицо, время от времени проводит пальцами по завитым волосам; кардиган, лишённый поддержки рук, сползает вниз — Тэхён и не думает поправить одежду, только ведёт смуглым плечом и в сотый раз закусывает нижнюю губу.
Чимин знает заранее — потом ему нигде не скрыться от жалоб на неприятную боль и потрескавшуюся кожу, но не встревает. Даже не дышит, боится спугнуть. Потому что вот таким он не видел Ким Тэхёна больше трёх месяцев — как будто он не содержание письма продумывает, а сюжет новой книги. В подобные моменты лучше вообще не существовать в поле дыхания Тэхёна.
Поэтому Чимин как можно тише поднимается со своего места, прикрывает немного окно, чтобы застывшего Винсента не продуло и подхватывает объёмный пиджак — к вечеру в Пусане сильно похолодало, это слишком отчётливо ощущалось по остывшему воздуху в квартире.
— Я схожу прогуляться, — шепчет Чимин у двери. — Куплю тебе выпечки из булочной напротив.
Шепчет тихо, практически не разжимая губ. Тэхён никак не реагирует — оно и понятно. Даже при особом желании и громких словах, Тэхён Чимина бы не заметил.
«Почему?»
Винсент К.
