Колючим терновником порос юный лотос

Рваные вздохи и лёгкие постанывания заполняли пустую тишину комнаты, казалось, разогревая воздух, но будь здесь комнатный термометр, отметка бы все ещё оставалась ниже нормы. Два тела, находясь предельно близко, дарили собственное тепло друг другу, обволакивая желанным костром любви лучше всякого одеяла. Быть взрослым сложно, быть взрослым в серьёзных отношений ещё сложнее, а совмещать это с работой, которая требует всего тебя без остатка, граничит с невозможным, но они в каком-то смысле справлялись. Ссоры на пустом месте давно изжили себя: они оба были слишком уставшие для этого дерьма, да и редкие встречи, когда они заставали друг друга, приводили к иному. После двухнедельного перерыва желание близости было столь ярким, что от простых прикосновений с едва заметным налётом грубости у Му Цина перехватывало дыхание. По рукам, по глубокому и опьянённому взгляду, по слишком сбивчивым вдохам и выдохам он ощущал, как сильно Фэнь Синь жаждал всего его. Му Цин, жадно целуя его в ответ, проводя языком по зубам, а ладонями — по упругим мышцам спины, чувствовал разгоревшийся огненный вихрь. Он знал по каждому стону и горячему прикосновению, как ему нравились порывистые и глубокие поцелуи, настойчивые и тягучие поглаживания. Предложения Фэнь Синя поменяться ролями за долгое время не удивило Му Цина нисколько, но одна вещь всегда оставалась неизменной в их прелюдиях и ласках: Му Цин настаивал на том, чтобы всё происходило в сидячей позе, а сам часто располагался прямиком на Фэнь Сине. Кошачья привычка возлюбленного в их первый раз казалось нелепой и смешной. Он действительно рассмеялся тогда, но, почувствовав как напряглись мышцы плеч под его рукой, резко замолчал. Зимние ночи превращали небо в полотно, покрытое толстым слоем чернил, словно художник в один миг ощутил, как же его рисунок на холсте безобразен, и со злости в смеси с разочарованием вылил все баночки с тушью. Тогда они жили в однушке на краю города, единственным источником света была луна, скрытая смогом, и темнота разливалась и заполняла каждый сантиметр комнаты. Му Цин отстранился, закрывая руками грудь, и встал с ног ошарашенного Фэнь Синя: — Что такое, Му Цин? Я сделал что-то не так? Фэнь Синь с непониманием и волнением посмотрел на сгорбленную фигуру на полу, едва различимо он видел движения его рук, которые, кажется, что-то пытались нащупать. Послышалась холодная усмешка и язвительный тон голоса: — Член у тебя явно маловат. Я ожидал большего. Фэнь Синь тяжело вздохнул: в нём снова начал закипать коктейль злости и обиды, и пару недель назад он бы наверняка пустился в словесную перепалку, но теперь он знал, что каждый раз, когда Му Цин старается спрятать свои чувства, он начинает капать ядом и выпускать когти. Ему понадобилось столько времени, чтобы начать понимать поведение Му Цина лишь процентов на тридцать. Се Лянь здорово помог в этом, объясняя ему, как воспитатель в садике детям, что драться нельзя. Рукоприкладство уже давно закончилось, ещё в школе, когда неожиданно Му Цин вместо привычного ответного удара и отклонения вдруг подставился под удар и извинился. — Давай, я лампу включу, а то так… Му Цин резко выпрямился, и даже в кромешной темноте Фэнь Синь ощутил, как злобно и настороженно на него смотрит парень. Раздался строгий голос: — Не смей. Фэнь Синь окончательно растерялся, а ответное и язвительное «а то что» так и не прозвучало. Пока он сосредоточенно пытался понять происходящее, Му Цин нашёл футболку на полу и одним точным, но торопливым движением надел, тихий звук вдоха достиг ушей парня, но нисколько не объяснил ситуацию. Заползая обратно на Фэнь Синя, и ощущая на себе его удивлённый и ошарашенный взгляд, он холодно фыркнул, смотря упрямо в глаза: — Теперь будем так всегда. Продолжим? Они встречались уже пять лет, но за всё это время Фэнь Синь так и не разу не видел полностью оголенного Му Цина, а до груди даже в одежде не давал касаться. Фэнь Синь импульсивно задавал вопросы, но ответа так и не получил. Он строил догадки от самых нелепых до таких, от которых прошибает озноб даже летом. Му Цин так и не показал свои ожоги, и Фэн Синю пришлось смириться, хотя принять ситуацию полностью он так и не смог, и изворачиваясь, пытался выяснить всё. Он снова стыдливо обратился к Се Ляню: все это было камнем в кроссовке, что впивался в ногу при ходьбе. Почему Се Лянь знает и видит в разы больше? Иногда его гнев переходил допустимую грань и он срывался, но Фэнь Синь, скорее, бросит пить, чем расскажет правду. Он прекрасно ощущал своё ребячество и глупое поведение, но как контролировать бурный поток чувств, в котором рискуешь утонуть? Он не Му Цин, в конце концов. Се Лянь же не смог ответить на его вопросы, и такое случалось впервые. Он взволнованно хлопал ресницами и, задумчиво смотря в экран монитора, словно там сейчас появится ответ, выдал: — Единственное, о чем я почти не знаю из его жизни — детство. Думаю, ответ кроется там, либо это что-то иное, — руки Се Ляня легли на плечи в знак поддержки, — Фэнь Синь, не дави на него, найди подходящий момент, и он сам расскажет, не хочу снова увидеть его таким. Он столько раз слышал это от друга, но как может раскаленная магма стать прохладным ручейком, мягким и нежным? Рядом с Му Цином он многому научился: терпению и сдержанности, совершенно не свойственной ему до него; не только видеть, но и наблюдать. Фэнь Синь не перестал бегать к Се Ляню за советами и вскоре больше не слышал смеха с откровенной издёвкой, и лисий прищур Хуа Чена исчез, зато появилось любопытство и волнение. За всем этим оставалось одно небольшое «но»: как бы человек не изменялся в ходе эволюции, он остается животным, так и Фэнь Синь не мог полностью изменить свой темперамент. Он старался, сначала с неохотой и шаг за шагом, а его гордость была уязвлена. Почему он должен меняться ради него и принимать Му Цина таким, какой он есть, а тот в свою очередь так и оставался ядовитой жабой? Фэнь Синь был слишком упрям, чтобы бросить всё: он стал замечать, что с каждой ступенькой их отношения менялись и поведение Му Цина тоже, будто река сменила русло и когда-то засохшая почва вновь ожила, они выбрались из глины и смыли её в бурном течении. Положительные изменения произошли и в учёбе, и на работе: оказалось, что многие проблемы решаются элементарно. Не изменилось только одно — Му Цин, жарко целующий его и аккуратно прикусывающий губу, всё ещё сидел в своей домашней и поношенной футболке. Разумнее её было назвать уже одеждой для секса. Фэнь Синю хотелось тронуть и впитать в себя каждый сантиметр его тела, и было невероятно сложно сдержаться и не повалить того на кровать, вжимая в себя без остатка, соприкасаясь оголенной кожей везде, где только можно. Он слишком хорошо знал, что как бы сам Му Цин не был возбуждён, как бы он страстно не целовался, он очень любит нежные и аккуратные прикосновения к себе, каждое его движение было легким и элегантным. Его походка и действия всегда сохраняли свойственное ему изящество, и Фэнь Синь шутил о его тайных занятиях балетом до тех пор, пока случайно не увидел, как тот перед зеркалом пытался изображать грубую мужскую походку, горбился и строил грозные гримасы, а потом сел на корточки и расплакался совершенно беззвучно, лишь мелко дрожащие спина и плечи выдавали его. Фэнь Синь тогда впервые увидел его таким: они знали друг друга с раннего детства, но даже в песочнице тот не плакал, если кто-то ломал его куличи и игрушки. Он молча, но зло смотрел, возможно, пытаясь уничтожить ребёнка взглядом, а Фэнь Синь всегда закидывал обидчика песком и кричал слишком грубые для своего возраста слова. Руки Фэнь Синя скользящими движениями переместились на низ живота Му Цина, и он то нежно и невесомо, то с нажимом касался и гладил его, поднимаясь выше. Его ладони оказались чуть выше уровня пупка, и он ощутил как расслабленные мышцы немного напряглись, но этого было слишком мало. Разум плыл от внутреннего жара и желания. Проведя по нежной и белоснежной коже вверх, его пальцы коснулись твердых сосков. Он тут же осознал, что пересёк грань, нарушил табу и испуганно замер в ожидании. Му Цин превратился в оголенный провод, он моментальным и точным движением ударил Фэнь Синя в грудь, тем самым отталкивая его, а сам отодвинулся как можно дальше, натягивая растянувшеюся футболку на колени и цепляясь в неё остервенело до тупой боли в пальцах. Он не сказал ни слова, но поджал губы, впиваясь в них зубами, даже не дрогнул, но с испугом уставился на Фэнь Синя. Такой Му Цин был редким и незнакомым, слишком чуждым и загнанным, заставляя Фэнь Синя ощущать себя последней мразью на земле и вместе с тем рождая в груди колючее волнение, оплетающее его лёгкие. Грудная клетка всё ещё немного ныла от удара, и Фэнь Синь растерянно потёр её рукой. Му Цин не пожалел сил, случайно или специально, но удар вышел действительно мощным. Он медленно попытался приблизиться к нему, подползая и виновато смотря своим щенячьем взглядом. Собственный шепот в мертвой тишине казался слишком громким: — Му Цин, извини, я забылся. Мы так давно не были вместе, что я потерял контроль, — по протянутой руке ударили наотмашь и гневно зашипели. — Да пошёл ты! Почему я его не теряю и спокойно выполняю твои желания. Одно правило, твою мать, всего одно грёбаное правило — и то не можешь соблюдать. Что у тебя за вечная мания к груди, я че тебе, женщина? Почему так сложно прислушаться к моим просьбам? Обида, которая, казалось, давно забыта, вновь разгорелась ядовитым пожаром, задымляя всё вокруг. Она разорвалась так внезапно: раздражение пронеслось быстрее, чем кровь по сосудам, забывая о всяком контроле. Он выпалил яростную тираду: — Да я только и делаю, что прислушиваюсь к твоим просьбам и желаниям! Ты вечно ходишь с такой миной…будто говна наелся, если что-то не так. Вечно я должен угадывать что не так, искать причины, а ты никогда нормально, прямо ничего не говоришь. Взять эту футболку: я терплю эту хрень уже несколько лет, у тебя что все ещё какие-то комплексы передо мной. Почему ты всё ещё не доверяешь мне?! Ты действительно ведёшь себя как те стереотипные девки-истерички… Прокричавшись он наконец выдохнул и почувствовал облегчение и наслаждение, как долгожданный дождь после засухи, но стоило ему взглянуть на человека перед собой, как тревога сковала его по ногам и рукам, глаза, распахнувшись, округлились. Кусающие беспокойство заполнило всё его нутро. Му Цин опустил голову и его плечи заходили ходуном, совсем как тогда, непривычно тихо и сдавленно он пробормотал: — Если ты так хочешь, то можешь…ну…посмотреть и сделать то что надо тебе, — руки крепко вцепившееся в края футболки, словно потеряли за раз все силы и поднимали не ткань, а бетонный плиты. Фэнь Синь совсем не такое хотел услышать от Му Цина. Лучше бы если тот в ответ наорал как обычно, а потом они как и раньше помирились и дружно занялись сексом. Шокированный происходящим, он ринулся к Му Цину, накрывая его руки своими, заставляя отпустить ткань и аккуратно обнял его, шепча на ухо: — Прости, Му Цин, прости, не хотел тебя обидеть. Му Цин, ничего не надо, всё нормально, я повел себя как мудак. Му Цин, пожалуйста, извини. Он всё продолжал бормотать эти слова, крепче обнимая возлюбленного. Чувство вины разрослось в один момент до чудовищных размеров и пересилило всё остальное. Немая сцена в зале так и застряла перед глазами, накладываясь и переплетаясь со состоянием Му Цина сейчас. Это было выше его сил, все что угодно, но не вид разбитого и испуганного Му Цина. Фэнь Синь не мог видеть Му Цина и его молчание сильно напрягало, слова извинений перестали звучать и тот ласково пытался успокоить его, но, ощутив как голова коснулась его плеча, волнение отлегло до тех пор, пока кожа на плече не стала мокрой. Му Цин плакал. Второй раз за всю жизнь он видел это и первый раз почувствовал на себе. Осознание происходящего вылилось на него ведром холодной воды: оба раза он сделал ему настолько больно, что довёл Му Цина, которого большинство считало высокомерным, холодным и расчетливым, до слёз. Он, как и его руки в тот момент, достигли и перешагнули тонкую и стеклянную грань, наступив на неё и разбив вдребезги, но осколки не прилипли к его подошве, они медленно уходили под кожу Му Цина. Чувство вины перерастало в ненависть к себе и своей глупости, импульсивности. Слова Се Ляня эхом звучали в голове: «Фэнь Синь, ты пока этого не замечаешь, но Му Цин очень хрупкий». В школьном зале перед зеркалом он уже убедился в этом, но это было так давно, что воспоминание было припорошено снегом и забыто в дальнем углу, но стоило вновь по неосторожности нажать там, где трогать нельзя, как он вновь поломал его, пустил ещё одну трещину, и все, что было забыто, вновь засияло черным блеском. Он злился, но в этот раз не на Му Цина, футболку или ещё что-то, а на себя, но как он мог позволить снова выйти гневу наружу из-за ерунды, когда у него в руках было такой разбитый и открытый Му Цин. Совсем тихо, шершаво и бархатисто, голос холодный и с хрипотцой разрезал тишину на лоскуты с неровными, рванными концами. Фэнь Синь всегда грел как печка, поэтому он не выносил лето, а Му Цин согревал себя его жаром. Он прижался сильнее, унимая солёно-холодную дрожь, неуверенно сжимая его руки: — Я правда так похож на девушку? Фэнь Синь замер, перестав дышать на секунду. Совершенно не такой вопрос он ожидал услышать от него: они оказались в такой ситуации впервые, и он сам не знал, что рассчитывал услышать, но это было точно что-то другое, что-то более характерное для Му Цина и его стилю защиты в общении. Уж лучше бы тот начал кусаться или драться, отрицая любое проявление открытой заботы. Драться может тот бы и не стал, а лишь сильно укусил, ведь раковина, в которой он жил долгие годы, давно стала мягкой. Фэнь Синь сказал столько всего неприятного в его адрес, но это была просто неаккуратно брошенная фраза и не более. Ему захотелось легонько поднять его лицо за островатый подбородок, провести рукой по щеке и мягко, едва касаясь, как кошка, вскользь выпрашивающая корм, игриво и невзначай проводит кончиком хвоста по ноге или как мимолетное, воздушное ощущение крыльев бабочки на пальцах, расцеловать напряженный лоб, веки, кончик носа и уголки губ. Му Цин так долго отрицал и притворялся, что он терпеть не может эти щенячьи нежности; с пеной у рта доказывал как это отвратительно и какая это глупая трата времени. Фэнь Синь почти соврал, когда «признался» как сильно его возбуждают нежные поцелуи и прикосновения, и Му Цин перестал возникать. Он часто был глупцом, но свои ощущения и глаза его не обманывали, и он с первого раза понял, что до истомной дрожи нравится ему, сколько бы тот не брыкался. Фэнь Синь в тайне радовался и ликовал: только он знал об этой до нелепости милой и забавной черте Му Цина. В кинотеатр долгое время они ходили исключительно на триллеры и ужасы, но взгляд возлюбленного всегда цеплялся в афише на драмы или что-то глубокое. Фэнь Синь никак не мог понять, почему он столь остервенело отрицает себя. Если сравнивать до и после, то Му Цин уже перестал так дико бегать от самого себя, хотя бы рядом с Фэнь Синем. Му Цин всегда прятался ото всех и вряд ли бы захотел показывать своё заплаканное лицо, и понимая это Фэнь Синь ограничился лишь тем, что аккуратно распустил пучок волос, массажными движениями гладил голову. У Му Цина она часто болела, а сейчас вероятно горела изнутри: — Нисколько, не принимай эти слова близко к сердцу. Я ляпнул и не подумал. Му Цин тихонько хмыкнул и с привычным для Фэнь Синя саркастичным тоном ответил: — Впрочем, как всегда, — повисла долгая пауза, — я доверяю тебе больше чем кому бы то ни было, но я не могу… — Почему не можешь? — подобные вопросы звучали уже сотни раз, и он не слишком надеялся получить ответ, но Му Цин хотя бы открыто заговорил о своих чувствах, даря горькое тепло. — Как же, черт возьми, сказать, — он нервно и сдавленно засмеялся, — после такого тебе будет со мной некомфортно и противно. Да и это всё очень странно звучит, и ты не поверишь, никто не поверит, да я бы сам… Фэнь Синь вскользь коснулся губами тонкой шеи, и напряженные мышцы шеи моментально расслабилась и словно задышали. Му Цин приподнял голову, но всё ещё избегал прямого контакта глаз: — Пообещай, что не будешь насмехаться? — Обещаю, — он зарубил себе это на носу ещё когда тайно наблюдал за Му Цином. Он уместился между ног Фэнь Синя, развернувшись к нему спиной: слишком сложно говорить об этом смотря в его чистые глаза. Он столько молчал и не позволял никому заглянуть туда, да и его распухшие глаза всегда были нелицеприятным зрелищем. Его прожигал стыд за такое яркое и истеричное проявление эмоций, но он потерял контроль в какой-то момент и всё привело к тому, чего он опасался больше всего на свете. Рассказать и вспомнить о своём детстве, хотя он и не забывал, не мог, но игнорируя проблему, делая вид, что её нет, начинал верить в это. Фэнь Синь не доставал его вопросами и не просил развернуться, и, кажется, всё понимал. Му Цин не хотел говорить об этом и вообще старался не планировать, отодвигая тревожные и навязчивые мысли. Он знал, что избегать вечно не получится и Фэнь Синь вряд ли успокоится. Смирится и забудет об этом с его то бараньим упрямством? Он не только волновался о нём, но и чувство достоинства явно было ущемлено якобы «недоверием» со стороны Му Цина. Ощущая себя королевой драмы и не меньше, он начал свой рассказ, мечтая о том, чтобы молния ударила в него прямо сейчас: — С раннего детства я только и слышал, что родители хотели девочку… *** — Хоть в этом нам свезло с тобой, — женская рука потрепала его за щёки. — ты не родился девочкой, но твоя внешность очень миловидная и мягкая. Если тебя переодеть в платьице и заплести косички, то никто и разницы не заметит. — Мамочка, но я не хочу опять так ходить. В садике я спросил у других мальчиков, и они все засмеялись. Фэнь Синь сказал, что я дурак, — он надул губы и насупился. — Глупый, тебя не должно волновать слова других, а только наше, родительское. Мы самые близкие люди для тебя, и ты должен нас слушать и быть благодарным, — она присела на корточки и пристально всмотрелась в распахнутые глаза ребёнка. — Ты любишь маму и папу? — Да, — баз колебаний ответил он. — Значит, хочешь нам сделать приятно и радостно? — малыш снова кивнул. — Хочешь же чтобы папа тебя на ручках носил и играл? — глаза Му Цина заблестели и он радостно улыбнулся. — Тогда, — она приподнялась, — будь хорошим ребёнком. — Папе я тогда буду нравится больше? Папа меня похвалит? — Конечно, милая. Му Цин гусиными шагами засеменил к себе в комнату. Он выдвинул нижний ящик комода и взял самую первую вещь сверху. Это было платье нежно-розового цвета, напоминающее зефир, который он съел утром, оно было сшито с любовью и трепетом. Мама часто ему повторяла эти слова, но он и без них видел как щепетильна и внимательна она вовремя работы. Он провёл пальцем по стежку, кожей ощущая гладкую ткань. Родителям нравится, когда он похож на девочку и ведёт себя так же. Папа начинает с ним играть и гладить, ходить за руку и брать к себе. Но когда он выглядит как мальчик, то ничего подобного не происходит, и его постоянно ругают и шпыняют, а Му Цин не понимает за что. Он же ведёт себя хорошо и послушно независимо от одежды, но папа рад и улыбается ему, только когда он в платье и копирует поведение Юй Ши из садика. Мама тоже была радостной и счастливой в основном при виде на Му Цине своих творений. Она не была так равнодушна и холодна, когда видела перед собой мальчика, но её улыбка скорее пугала, а глаза были строгие и не грели, как дрова в камине зимой. Иногда он думал, что если бы родился девочкой, то было бы лучше для всех: его бы всегда любили и для этого не пришлось бы надевать глупые наряды, спать на белье с розовыми облаками и заниматься гимнастикой. Ему бы не пришлось пытаться соответствовать девочке, потому что он был бы ей. Он частенько смотрел на себя в зеркале, пытаясь отыскать в себе хоть что-то от противоположного пола, но не находил ничего и от того жутко злился на себя, ненавидя своё отражения и бил по зеркалу. Долгое время Му Цин считал происходящее чем-то естественным, как чистка зубов, но стоило об этом заговорить, как дети посмотрели на него, словно на непроходимого дурака. Он очень жалел, что спросил тогда об этом у Фэнь Синя, ведь конечно, что тот может, кроме как обзываться и смеяться, когда сам не мог посчитать сколько будет пять плюс шесть. Нужно было сразу идти к Се Ляню: он единственный кто не давил лыбу и не смеялся, никогда и слово плохого ни про кого не говорил. Он задумался, потерев точку между бровей, и ответил, что никогда такого не видел даже по телевизору. Сразу же последовал вопрос: — Тебе это нравится? — Се Лянь был единственным, кого Му Цин подпускал к себе, поэтому, когда он взял его за руку, Му Цин не отдёрнул её. — Да, — но внутри что-то отчаянно кричало обратное, и он поморщился. Му Цин не любил лгать, однако он сказал правду, ведь родителям это нравится, но во рту разлилось кислое отвращение. — Тогда, думаю, в этом нет ничего страшного, — он добавил. — лучше уточнить у мамы, — для него она было образцом великой мудрости. — Не надо, и так всё понятно. — Как хочешь, Му Цин, — Се Лянь ласково улыбнулся и настроение мгновенно улучшилось. Взяв мальчика за вторую руку, он посмотрел ему в глаза и тихо сказал, — если хочешь, можешь всегда со мной делиться чем-то. Ты бываешь таким грустным, а я не хочу, чтобы моему другу было плохо. Смутившийся Му Цин, отвернулся и смотря куда угодно, но не на Се Ляня, прошлёпал губами: — Да, да, да и ты тоже…ну говори со мной. Му Цин с нетерпением и рвением ожидал, когда сможет пойти в школу. В его голове рисовались картины, где он с компанией друзей гуляет, веселиться и играет, как они вместе учатся, встречаются после школы и вместе делают уроки. Он мечтал о том, чтобы все было как в телевизоре, но все, что он себе навоображал, было разбито о реальность. Большинство детей были глупыми и скучными: они только и делали, что выводили учителя из себя. Му Цин задавался вопросом, что неужели родители не говорили им, что только послушным и примерным поведением они смогут кому-то понравится. Никогда он ещё не был настолько разочарован в людях, и всё шло не по его задумке и не как хотел того он. Фэнь Синь и Се Лянь быстро вписались в шумную и активную атмосферу класса. Се Ляня любили и уважали все, но Фэнь Синь стал неоспоримым фаворитом и главным заводилой. Никто не пытался оспорить его авторитет и дети следовали за ним. Му Цин же всё больше отделялся от этих безумцев, предпочитая спокойствие и тишину, а весь этот звон раздражал его всё сильнее и сильнее. Он стал невидимкой для всех, кроме Се Ляня, Фэнь Синя и учительницы, которая души не чаяла в таком идеальном по её меркам ребёнке. В средней школе невинная, искренняя, как первые побеги весной, детская дружба начала немного пошатываться. Троица долгое время была единым и крепким ядром и даже Му Цин, становившийся всё более нелюдимым, стал незаменимой частью. Всеобщая популярность Се Ляня и Фэнь Синя наконец сыграла с ними злую шутку, монетка упала на руку обратной стороной. Другие дети хотели проводить с другими двумя столько же времени, сколько это делал Му Цин, и они стали всячески искать способы и предлоги для продления общения и игр; каждую перемену старались завладеть их вниманием, увлекая их во двор, подальше от Му Цина. Человеку, у которого было всего два друга и когда все общение и коммуникации заканчиваются на них, трудно было не заметить насколько его стало меньше. Му Цин, перепуганный происходящим, равнодушно смотрел вслед уходящим и опускал голову, оглядывая поля тетради, казавшиеся бесконечными, как когда-то дружба. В самом начале Се Лянь и Фэнь Син активно завлекали его, но он показательно вертел головой. Одноклассники ему не нравились и были хуже, чем из его начальной школы, и вливаться в коллектив, который лишь раздражал, было бессмысленно. Он дорожил лишь двумя людьми, но ничего с этим поделать не мог, ведь не будет же он вечным хвостом. Неприязнь была взаимной, но если дети сначала игнорировали существование Му Цина, то теперь в моменты отсутствия главного укрепления защиты, начинали подтрунивать над ним. Всё началось безобидно и с не слишком остроумных и детских подкалываний, а после плавно перетекло в порой такие грубые слова, что не каждый взрослый себе позволяет сказать такие вещи. От слов они перешли к делу: сначала пострадали длинные волосы Му Цина, за которые дергали и несколько раз выдирали пряди, но он оставался таким же непоколебимым и мрачным: лишь морщился от резкой боли, которая ощущалась и расползалась по голове ещё некоторое время. Этого оказалось слишком мало, перестало заводить и забавлять детей. Маленькие руки с недюжинной силой пропитанные завистью толкали его от одного одноклассника к другому, смыкаясь в круг. Му Цин поджимал губы от обиды и злости, выставлял руки в попытке отгородиться, но легче не становилось. Му Цин начал покидать класс во время перемен, избегая обидчиков, отсиживаясь в самых глухих и укромных местах, которые только смог найти на территории школы. Ни Се Лянь, ни Фэнь Синь понятия не имели о происходящем и увидев пустующую парту друга удивлено вытаращились, ища подвох. Се Лянь проскользнул вперёд, осматривая поверхность: учебник на краю парты, тетрадь ровно посередине и чуть дальше пенал с карандашами и ручками, выложенными по цветам. Всё было на месте, но ни Му Цина, ни подобия записки не было. Се Лянь погладил рукой спинку стула и грустно произнёс: — Мы слишком отдалились от него. Лицо Фэнь Синя искривилось в издёвке и лёгкое чувство обиды оплелось вокруг лёгких: — Разве не он от нас? Постоянно сидит, уткнувшись в телефон и куда не позови, нос вертит. Это он от нас решил отвернуться… Се Лянь покачал головой и с непривычной серьёзностью на лице заговорил: — Всё не так. Му Цин всегда проводил всё своё время только с нами, ты же знаешь, он плохо относится к своим одноклассникам и не хочет проводить с ними время ни под каким предлогом. Мы слишком увлеклись и оставили его одного. Фэнь Синь сложил руки на груди и, нахмурив густые брови, отвёл взгляд в сторону, покосившись на парту. Ему не хотелось признавать это, но Се Лянь был прав. Но его мысли заевшей пластинкой возвращались к одному и тому же. Му Цин ввёл себя отвратительно по-детски, упрямо стоя на своём. Ребята были хорошие, добрые, внимательные и умеющие развлекаться как следует, а Му Цин же был закостенелый, хмурый и ворчащий как старик. Ему стоило попробовать пойти с ними, что от этого изменилось бы? На непредвиденные обстоятельства Се Лянь и он всегда рядом. Повисшее молчание прервал торопливый топот детских ног и звонкий голос, разносившейся по коридору, в котором узнавалась их одноклассница. Они подошли ближе к двери и с интересом вслушались: — Эй, мы его нашли! Слышишь, сейчас будет настоящая драка. Пошли, пошли, пошли, пошли, — она тянула за рукав не слишком радовашегося мальчика. Фэнь Синь вышел в коридор и крикнул энергичной девчонке: — Кого вы нашли? О чём ты говоришь? — узнав голос того самого Фэнь Синя, она вздрогнула и медленно повернулась, неловко улыбаясь и судорожно ища выход из ситуации, но беспорядочный поток мыслей так и не зацепился ни за одну. — Чего ты молчишь? — Ха-ха-ха, да так, никого. Совсем никого… Мальчик, всё это время молчавший, резко выдернул руку и осуждающе уставился на свою одноклассницу, не ожидавший подобного от неё: — Она говорит про Му Цина. Он стал прятаться каждую перемену, чтобы его не доставали, но кто-то смог его отыскать. — О чём ты? — спросил Се Лянь, не скрывая волнения в голосе. Мальчик сначала изумленно посмотрел на них, а потом вспышка осознания мелькнула у него в глазах, а брови взметнулись вверх: — Точно, вы же ничего не знаете, — одноклассница задергала его за рукав, пытаясь остановить, но он не обращая ни грамма внимания на неё он продолжил, — над ним издеваются уже несколько месяцев, тщательно скрывая это от вас. Ну, знаете, они ревновали и решили избавиться от вашей дружбы таким образом, отдалить вас друг от друга. Ну как бы это оказалось действенно, — он пожал плечами. Фэнь Синь с трудом верил в услышанное, ведь как подобное могло происходить у них перед носом? Почему Му Цин ничего не сказал и всегда молча провожал их взглядом? Он мог хотя бы попросить остаться хоть раз, но тот не сделал этого ни разу. Они замечали, что одноклассники не жалуют Му Цина, но с его поведением это не казалось чем-то удивительным, и Се Лянь всегда считал, что им необходимо узнать его лучше, и тогда они поймут. Но как легкая неприязнь переросла в жестокое обращение? Всё казалось каким-то нереальным, и огромный поток смешанных чувств поглотил бы Фэнь Синя, если бы не холодный страх с замирающим сердцем от мыслей, что именно могло происходить с ним всё время. Он сорвался с места и подошел к девчушке, которая испуганно пряталась за одноклассником. Он был выше неё на голову, поэтому, разозлившись, он выглядел для неё поистине угрожающе. Метая молнии, он прорычал: — Где он? — На складе инвентаря, — пискнула она. Не теряя больше времени, Се Лянь и Фэнь Синь побежали на первый этаж, попутно пытаясь вспомнить где вообще находится это помещение, в правом или левом крыле. Туда даже преподаватели заходили крайне редко, что уж говорить об учениках. Оставалось загадкой как для них, так и для Му Цина, как же его нашли. Му Цин отступал назад, пока не наткнулся на стену спиной, слегка ударившись. Его голова была пуста, а проблема обнаружения стала вторичной. Ничего, кроме бушующего шторма паники и гулких ударов сердца, которое, казалось, переместилось в голову и колотило с неистовой силой, он не ощущал. Сегодня всё было иначе. Му Цин не мог объясните себе, что изменилось, но всё чувствовалось иначе. Всё происходило уже множество раз, часто по одному и тому же сценарию, а режиссёр переснимал одну и ту же сцену миллион раз, но в этот дубль он добавил пару деталей. Изменения в незначительных местах повлекли за собой коррекцию всей сцены. В помещении было удушающе жарко, но исполинский страх Му Цина окунул его в ледяные воды Байкала, где он медленно погружался на дно. Он одновременно был здесь, в этом забитом битком людьми помещении, и в тоже время ощущал всё словно через пелену. Му Цин совершенно не выглядел как забитый в угол трясущийся от паники и страха зверь: его лицо сохраняло безразличие, прямая спина ничуть не изменилась в осанке. Он не походил на жертву, не позволяя терять себе лицо. Только предельно внимательный человек или хорошо знающий его мог заметить как он закусил щёку, вдыхал через раз и ногтями впивался себе в ладонь. — Молодец, — из толпы хлопая в ладоши, вышел худощавый парень среднего роста, — ты хорошо прятался. Только вот это тебе несильно помогло, — он подошёл вплотную к Му Цину, толкая его с игривой улыбкой, вот только за всей этой игривостью крылась разъедающая агрессия, и он вложил как можно больше силы. Он пошатнулся, найдя опору в виде стены, остался на ногах, одарив его ненавистным взглядом. — Опять молчишь? Прекрати на меня так смотреть, тебе не идёт с твоими-то замашками. Уж если ходишь с такими длинными патлами, веди себя соответственно, как девка, ты и так похож. Он грубо схватил его волосы, сжав руку в кулак. Му Цин знал все его действия наперёд, но места чтобы увернуться не было, поэтому следующее, что он увидел и почувствовал, было как чужое колено бьёт его по животу. Боль оказалась взрывная, и из глаз посыпались искры. Последовало ещё два удара, и боль, казалось, галопировала с каждой секундой. Он не мог больше терпеть и съехал вниз по стенке, но его сразу же дернули вверх за волосы. Всё это время, с самого начала, он хотел ответить, и в голове рождалось куча оскорблений и острот, которые могли их заткнуть. Он сжимал руки в кулаки, представляя как разбивает нос человеку перед собой, как у ублюдка справа ломаются очки от удара и разбитое стекло попадает тому в глаза, но он не мог. Му Цин был вынужден терпеть всё молча, превращаясь в мученика и жалкого слабака, каких он презирал и к которым относился сам. В ушах стоял звон, голоса перемешались, что-то различать было сложно, но он услышал как ему почти на ухо выплюнули слова: — Ты, урод, должен знать своё место, — Му Цин ожидал удара, но вместо этого услышал яростный вопль. — Это ты должен знать своё! Фэнь Синь пронёсся напролом, расталкивая всех на своём пути, и ударом молнии сшиб тело, нависшее над Му Цином, а Се Лянь растаскивал окруживших Му Цина. Если Фэнь Синь дрался эмоционально, каждый его удар был в разы сильнее, пропитавшись гневом, то Се Лянь, занимавшийся борьбой с детства, элементарно укладывал на спину любого. В помещении было темно, поэтому никто не разглядел лица двоих, но те, кто узнал голос Фэнь Синя сразу же испуганно отступили, не тратя больше времени. Се Лянь осторожно подхватил Му Цина, и они втроём как можно быстрее вышли, ища место, где можно осмотреть парня и поговорить. Коридоры были пусты: видимо, уже начались уроки, поэтому свободное сидячее место оказалось найти легко. Фэнь Синь был чертовски зол на всё и всех: он хотел выпустить весь свой гнев на Му Цина, который раздражающе высокомерным взглядом смотрел на него, раздувая пламя вихрем. Фэнь Синь задыхался из-за ярости, поднимающейся, кажется, из самых недр земли; столько слов и вопросов крутилось на языке, что он не знал, с чего начать. Фэнь Синь шумно выдохнул и приоткрыл рот, но неожиданно Се Лянь прервал его, положив руку на плечо, безмолвно говоря «не горячись». Он присел перед Му Цином и размеренным, нежным голосом обратился к нему: — Му Цин, нужно осмотреть тебя. Давай, пойдём в медкабинет. Сильно болит? — Нет, всё нормально. — Му Цин, нет нужды притворяться, — он аккуратно положил руку ему на колено, — ты получил сильные травмы, их нужно обязательно осмотреть и обработать. Пожалуйста, Му Цин, мы волнуемся за тебя, — Се Лянь хотел приобнять его, чувствуя себя виноватым в произошедшем и в попытке успокоить испуганного друга, которого выдавали лишь руки, напряженно вцепившееся в скамью. Му Цин не был сделан из железа, и Се Лянь знал и видел это, но сам друг правду отрицал, пытаясь доказать всем обратное. Он выжидающе долго смотрел Се Ляню в глаза, пока ухмылка не озарила его лицо, так и говоря: «да как же». Для Фэнь Синя это стало последней каплей в чаше: как он посмел обвинять их, когда и сам виноват в этом шторме на озере? Преодолев расстояние одним широким шагом, он схватил Му Цина за воротник и приподнял: — Как ты смеешь насмехаться над нами? Считаешь, что в этом нет твоей вины? Закашлявшись и нисколько не испугавшись поведения Фэн Синя, он продемонстрировал беззубую улыбку и хрипловатый смех: — А в чём я виноват, собственно? — Фэнь Синь, остановись! — Се Лянь пытался отцепить его руки, но он держал настолько сильно, что сложно было что-то сделать. — В чём?! — переспросил он, наклоняя голову и сводя зубы от злости. — Ты ещё спрашиваешь?! Ты нихрена не говорил! Хоть бы слово или намёк! А теперь так косишься, словно это мы тебя туда отправили собственными руками. Ты всегда себя так ведёшь, как эгоистичный чурбан, слово не вытянешь, но можешь рассказать хоть что-то? С кем я вообще всё это время общался? Ты странный и неудивительно, что они над тобой издевались, ты даже толком в ответ не мог… Горящий гневом взгляд столкнулся с леденящим насквозь. Он отпустил Му Цина, и тот с грохотом рухнул на скамейку. Се Лянь не переставал отчитывать Фэн Синя, загородив собой друга. Фэнь Синь поймёт позже, что он погорячился и его слова должны были звучать мягче, да и орать на избитого Му Цина было жестоко. Выслушав Се Ляня, он развернулся и зашагал обратно в класс, не желая лицезреть этого придурка. Фэнь Синь никак не мог знать, что увидит в следующий раз его только через несколько лет и столько раз пожалеет о своих ещё не произнесённых словах, даже больше чем о произнесенных минуту назад. Через несколько часов случилось то, чего он боялся больше всего: о произошедшем узнали учителя, далее его родители. Он предпочёл бы и дальше терпеть происходящее, чем, если бы об этом узнали мама и папа, Му Цину хотелось рвать волосы на себе, он старался не думать о том, что его может ожидать. Синяки на животе ужасно ныли и на любое движение отзывались протяжной волной боли, заставляя Му Цина корчиться. Се Лянь так и остался сидеть с ним в медкабинете в абсолютной тишине, словно давая время на обдумывание. Слова этого придурка так и крутились в голове. Он всерьёз думает, что Му Цин такой мазохист или что? Если бы у него только была возможность сказать, он бы обязательно попросил помощи, воображая обеспокоенное лицо Се Ляня и удивление, покрытое налётом раздражения, Фэнь Синя, он представлял, что всё могло сложиться иначе. Му Цин всегда был верхом послушания и тем самым ребёнком, которого ставят в пример, а для взрослых он был удобен во всех аспектах. Родители улыбались ему и были с ним ласковы, когда он не приносил проблем и был покорен, они его любили именно таким. Ему так хотелось получать эти лучи внимания и нежности и, если он потеряет статус хорошего и послушного, родители могут превратиться в пугающих до комка в животе равнодушных людей. Когда Му Цин после школы потребовал объяснений, почему они продолжают переодевать его дома, ведь это ненормально, то увидел, как по их лицам пошли трещины и улыбка превратилась в сжатые губы. Никогда никто ещё на него не смотрел с таким отвращением и ненавистью, и он никогда не забудет то унижение, не понимая, почему он не промолчал, а его проклятый язык снова всё испортил. Его поставили на четвереньки, задрали пышный подол платья, и он не мог видеть происходящего, но услышал звон пряжки ремня и плевок, казалось, пропитанный ядом. Сначала отец для устрашения пару раз ударил по дивану и через несколько мгновений град ударов обрушился на спину и зад сына. Воздух из легких выбило, а вдохнуть он не мог, и даже плакать, кричать или стонать, хоть что-то должно было раздаться, но только пыхтение отца и звонкие звуки ударов об кожу раздавались в комнате. Му Цин знал, что если тот проявит хоть какую-то слабость, что запрещалось, то рука разойдётся пуще прежнего и количество ударов за несколько секунд увеличится. Он кусал щёки, пытался отвлечься, но всё было бесполезно: с каждым ударом вспышка боли возвращала его в реальность. У Му Цина всегда было ощущение ненависти со стороны отца, но оно заметно смягчалось, если он был девочкой. Впервые он почувствовал её, прячась в своём убежище от отца, и даже платье и розовые заколки с пучком не спасли его. Он научился не задавать никаких лишних вопросов, только послушание и молчание, лучше во всём соглашаться, улыбаться и кивать. Обида сменилась смирением и мыслями, что, наверное, он сам виноват и поступил неблагодарно с теми, кто его растил. Они его буквально создали и заботились о нём, так какое он имеет право быть недовольным? Его захлестнул страх, который и в сравнение не шёл с тем, что обуял его в помещении для инвентаря. За простой вопрос с него разве что кожу не содрали, но что будет после такого? Му Цин доставил всем проблемы, он разочаровал их и вместо похвалы снова увидит расколотые улыбки. Се Лянь, тихо сидевший на краю кровати, повернул голову в сторону Му Цина и с разливавшимся раскаяниям в глазах заговорил: — Му Цин, извини нас, пожалуйста. Если бы мы не оставили тебя, ничего бы не случилось. Фэнь Синь волнуется, потому так разозлился, и принять свою вину ему сложно. Он закатил глаза и с полным равнодушием в голосе ответил: — Оставь свои извинения при себе. Какая уже разница. Он подвинулся поближе и неожиданно взял его за руку, отчего тот вздрогнул: — Помнишь, ты обещал мне говорить, если что-то случится? — он дождался кивка. — Почему ты ничего не сказал, Му Цин? Это была очень серьёзная ситуация, но ты молчал, даже там…когда все накинулись на тебя, молчал. Се Лянь всегда занимал в жизни Му Цина особое место. Общаться с ним было сродне греться под лучами солнца в погожий весенний денёк и чувствовать нежный и скользящий бриз. Му Цин стеклянным взглядом уставился на свои руки: он понимал, что ему больно из-за сдавленных лёгких и тупой, разливающейся внутри черной тоски, но чувства одновременно были и нет. Внутри железные пластины, отгородившие его от любых ощущений, и только по слабым постукиваниям Му Цин знал, что он всё же ещё жив и что-то ощущает. Сколько бы он не пытался прислушаться к самому себе, он натыкался лишь на глухую стену, непреодолимую, по которой сколько ни бей — ни царапин, ни трещен. Почему он не рассказал? Как он мог это сделать? Он родился человеком с языком и ртом, губами, связками, но все это ничто, когда боги говорят, что у тебя этого нет, и ты им веришь, неважно хочешь или нет. С самого детства способность говорить самому была вырвана, нитки прикрепили к челюсти, рукам, ногам, и кукловод с лисьей улыбкой забавлялся, дергая так, как надо ему, уча куклу, следя за ней и даже бросая её. Кукла ощущала взгляд, направленный на неё, и фантомные руки. Любые движения подавлялись беспрекословно и жестоко, потому он больше не решался двигаться сам, давно перестал понимать, что такое «сам». Родители учили её быть кроткой и послушной, не задавать вопросов и не искать ответов, но в школе не было её, так как он должен себя вести? Му Цин решил ориентироваться на въевшееся в мышцы нити послушания, он старался не тревожить больную мать, а значит нужно быть тихим. Он не моргая и слегка растерянно посмотрел на Се Ляня, который так бережно и аккуратно смотрел на него, продолжая сжимать руку. Ответив безэмоциональным и глухим тоном голоса, он почти не соврал: — Не знаю, — он делал так потому что нужно, иначе не умеет и боится. Родителям не нравилось, когда он плакал или кричал во время наказания. С каждым ударом на нём словно красным отпечатком оставались их слова «заслужил». Се Лянь взволнованно взглянул на друга: он всегда был мрачноват и замкнут, не хотел лезть, куда не просят, сохранял границы, но этот ответ заставил его съёжиться. Он больше не хотел оставлять друга одного. — Послушай, если идёт что-то не так, то это нормально — обращаться за помощью. Нет нужды терпеть, когда ты можешь получить помощь. — Да, — он кивнул, — я не терпел, не хотел доставлять проблем и беспокойства, как сейчас. Се Лянь вскинул брови и, чуть наклонившись, жалобно простонал: — Му Цин! Без беспокойства и проблем не проживёшь, и от того что ты не говоришь они не исчезают, а нарастают снежным комом и хуже становится тебе, а не кому-то ещё, — он приобнял его, — мы друзья и ты не один, ты можешь всегда положиться на нас. Се Лянь ощутил, как подбородок коснулся его плеча, и после услышал неуверенный голос: — Поможешь, даже если просто попрошу, без объяснений? — Конечно. Не сомневайся в Фэнь Сине, мы оба поможем, если понадобится. — Спасибо. Последний диалог с Се Лянем оказался самым приятным событием, который он впоследствии прокручивал в голове порой слишком часто. Перед смертью от мук люди испытывают наркотическое наслаждение, последнею вспышку удовольствия, организм пытается облегчить гормонами адскую боль. Этот разговор стал чем-то подобным, перед финишем, ставшим очередным концом света. Сразу же после его перевели на домашнее обучение, и это был его последний день в школе. В процессе перевода родители решили, что ему незачем больше там появляться. Как и опасался Му Цин, матери стало значительно хуже. Её самочувствие резко ухудшилось, и его предупреждали об этом так часто, что если бы он ввёл календарь, то красный крестик стоял бы в каждом квадратике. Мама перестала покидать спальню, казалось, приросла к кровати, а домой приходили врачи и меняли капельницы, проводили анализы и уходили, но её лицо становилось только бледнее. Даже когда она была в сознании, её разум был затуманен, а тонкие губы легонько улыбались. Отец впервые наказал её так жестоко, а не Му Цина. Он давно перестал искать признания у отца, опирался только на женскую версию себя перед ним, и никак не был готов к происходящему, хоть и знал, повторял беспрерывно в голове: «Заслужил, заслужил». Журнальный столик был отодвинут в дальний угол комнаты тяжёлой мужской ногой. Отец схватил сына за предплечье и поволок в центр ковра. Словно специально предназначенный для наказаний, вытканный обруч, переплетенный терновником, располагался в середине. Му Цин растерянно перехватил своё второе запястье и сжал, неотрывно смотря на родителя перед собой. В самые холодные и лютые зимы растения промерзают насквозь, так и каждая клеточка тела Му Цина покрылась льдом и чёрная тишина ожидания заволокла всё пространство вокруг него. Он оказался не в окружности, в тюрьме в ожидании гильотины. По коже хлыстом проходился взгляд разочарования и негодования, и прошло ещё несколько тошнотворных и текучих мгновений прежде чем отец заговорил: — Ты понимаешь к чему привело твоё поведение? — он подошёл впритык к Му Цину. — Да, я виновата в произошедшем и хочу получить наказание, — Му Цин не отвёл взгляда и не опустил голову, впиваясь взглядом в каждое движение отца. — В чём ты виновата? — холодно произнёс он и положил руку на плечо, сдавливая его. — Из-за меня возникла стрессовая обстановка, которая прервала ремиссию… — Нет, — резко прервал он, — ты будешь виновата в её смерти, и именно из-за тебя она умирает сейчас в соседней комнате, и если бы не наркотики, то так ещё и мучилась бы от боли. Тебе дали всё, что ты требовала и ничего взамен не просили, но ты не только ни с чем не справлялась, но и оказалась неблагодарной. Именно после беременности тобой у неё начался рак, ты и только ты причина всех бед. От тебя сплошные несчастья и сама ты проклятие. С самого зачатия ты ошибка: даже не смог родиться нормальной девочкой, а стал этими уродством. Разве ты не мог дать им сдачи? Даже своему биологическому полу не соответствуешь, мусор. — Отец…я… — Замолчи! Ненавижу когда ты мямлишь, — он надавил двумя руками на плечи, заставляя его осесть на колени. — Снимай, — он указал на платье, — не хочу испортить её работу. Он был готов принять физическое наказание, но слова, прозвучавшие резким шквалом ветра и нежданной стеной ливня, уничтожили в нём всю его готовность. Руки, готовые до этого нажать на курок задеревенели, суставы рассыпались в пыль, и он, медленно, негнущимися пальцами пытался снять платье, расстёгивая казалось не пуговицы, а разрывая железо. Огромная комната сжалась до коробчонки и остался лишь Му Цин и слова, которые воланчиком отбивались об стены, звуча громче и громче, ломая каждую кость шрапнелью. С самого начала его жизнь и появление были не ошибкой — они были разрушением и смертью. Само его рождение стало антонимом для жизни его матери, сам он стал синонимом смерти.Му Цин должен был быть долгожданным даром, а стал терновым венцом. Его пальцы отмерли и он расстегнул последнюю пуговицу. Он заслужил кары. Почему он родился таким, почему он принёс столько проблем? Скрывая проблемы с одноклассниками, он думал, что ведёт себя разумно и правильно, не давая отражаться происходящему на семье. Скромность и послушание — родители всегда благоговели перед этими чертами, воспитывая их в Му Цине, так почему же это оказалось неверным выбором, который привёл к трагедии? Папа учил его быть кротким, но почему отец говорит ему о драке и защите? Платье отобрали и аккуратно сложили на диване. Воздух был теплым, но кожа Му Цина вся покрылась мелкими мурашками: ему казалось что он трясётся, но он был неподвижен и твёрд, во взгляде даже вскользь не отразилось ни доли его мыслей и чувств. Он выглядел как серьёзный человек, принимающий важные решения, а не как подросток в ожидании несправедливого и бессмысленного избиения, которое не изменит ничего. Каждый вдох и выдох сквозил печалью и глухим разочарованием во всём, только теперь Му Цин окончательно понял, что неважно, во что он был одет, как себя ввёл — всё это лишь мишура на засохшей ёлке. Он был той самой долгожданной ёлкой, но совсем не подходил под нужды и желания людей, которые получили кота в мешке. Для его папы он в любом виде был уродливым, он видел в нём не то чтобы новогоднее засохшее дерево, а скорее неплодовитый куст черники, на которой без сожаления и жалости можно наступать и топтать снова и снова. Какая разница, ведь все равно вырастит такой же? Он сделал несколько шагов, обходя Му Цина, встал за спину: — Опусти руки вдоль тела, опусти взгляд. Конечности неприятно липли, холодный пот казалось стекал не только по телу, но и заполонил кровеносные сосуды. Ничего кроме замораживающего страха, перехватившего дыхание, и сдавленного ощущения в груди. Волосы на спине встали дыбом, прежде чем его уши уловили звенящий звук пряжки и скольжение кожаного ремня по хлопку штанов. Отец резко вытащил ремень и воздух резкой волной колыхнулся над Му Цином. Неважно, первый раз это или сотый, каждый раз страшно одинаково, боль остаётся болью, пускай вырабатывается привычка, но нервные окончания не перестают её ощущать. Комната до нелепости залита холодным и равнодушным солнечным светом, а Му Цин на обозрении у всех возможных богов и высших сил, но никто не придёт и не поможет: его боги ломают и перекраивают как им угодно, другие игнорируют его существование. Впрочем, он давно не верит ни в одного из них. Разве бы они допустили такое? Разве те, кто тебя любят, стали бы смотреть в замочную скважину из облаков на происходящее сквозь пальцы? Свист, одно точное движение и воздух рассекается на две части, и вместе с ним все чувства любви, привязанности к родителям на до и после. Ему потребовалось столько времени, чтобы понять что к чему. Ремень бьёт точно по лопатке, и резкая, ноющая и разрывающая боль не успевает расползтись, как обрушается второй стихийный удар. Они сыпятся градом по всей спине: не остаётся ни одного пятнышка белой коже спины, всё расплывается и мешается в красно-синюю гуашь. Ремень попадает на плечи и руки, оставляя следы змеиных ожогов. Вся поверхность спины одна сплошная скатерть ноющей и рвущей боли. Сил терпеть нет, но он не может ни упасть, ни лечь, ни отползти: будет ещё хуже. Приравняется к непослушанию и там, где не достанет ремень, будут подошвы домашних тапочек. Его мыслям не за что зацепиться — он пытается думать о приятном, но все мысли возвращают его на ковёр и кричат: «Виноват! Заслужил!». Му Цин не замечает и не ощущает собственных слёз, которые всегда казались позорными и отвратительными, признаком слабости и уродства. Такие как он не должны лить слёз, но всё это уходит куда-то далеко и теряет свою значимость, когда перед его заплывшим взглядом кроме свисающих прядей волос появляются утонченные щиколотки отца. Одними кончиками пальцев, разительно холодными, едва касаясь Му Цина он поварачивает его голову вбок. Горящая голова от пульсирующей боли в виске на миг напрягается и, кажется, может взорваться. Охлаждающие ленты страха ложатся волнами и почти ласково касаются мест удара, а строгий и каменный голос звучит пугающе близко, эхом заполняет комнату: — Думаешь, это всё? Она так мучается, а ты получил несколько ударов и всё? — мужчине не понравилась затянувшееся тишина. — Отвечай! — Нет, — в груди стало давить сильней, дышать или говорить давалось с трудом, вместе с дрожащим голосом вырвался предательский всхлип, — я должен получить ещё наказания. — Ты не имеешь права позорно рыдать, не ты сейчас лежишь после очередной химиотерапии. — Не имею, отец прав. Я прошу прощения за свою слабость. Он не смел поднять взгляд, поэтому так и не смог понять верно ли подобрал слова, а затянувшееся молчание, подобно верёвке на шее, напоминало, что в любой момент доступ к кислороду может быть перекрыт. Глаза опухли, и неприятные ощущения увеличенных век при каждом взмахе ресниц неприятно давили, всё лицо побелело, нос и уголки глаз щипало, дорожки слёз так и не успели высохнуть. Му Цин хорошо знал как выглядит, когда поддаётся слабости, даже если это происходит редко, но он хорошо запомнил своё гадкое отражение не зеркальной поверхности. Слёзы были не только чем-то постыдном, но и всегда слегка болезненным, словно заржавевший механизм педалей велосипеда спустя лет пять снова заработал из-за чьей-то прихоти. Всё скулёжно скрипит, но работать продолжает и лишь из-за качества сборки и самих деталей не рассыпается в пыль. Тишина разрывается так же как сосуды в широко распахнутых глазах и неполный выдох Му Цина. Плотная и жёсткая кожа ремня встречается с нежной и тонкой кожей живота и груди, а хаотичные удары направлены лишь на причинение боли, затмевающей рассудок. Большая часть обрушается на не защищенную грудь, и Му Цин сгибается пополам и протяжно стонет, кусая щёку. Грубая хватка на плечах кажется ласковым поглаживанием, и он бы не заметил силу, если бы его не заставили выпрямить спину. Особенно тонкая и шелковистая кожа на груди и горчит и обжигает ядом, несколько тоненьких струек крови стикают вниз. Жидкость горячая, но по сравнению с ощущениями растекающимися по всему телу, словно он горит заживо, она кажется холодной водой из устья реки. Пряжка ремня несколько раз попадает по животу в разных местах, прежде чем он теряет сознание и валится на пол. Ресницы слиплись, поэтому веки размыкаются с трудом, и резкий розоватый свет ударяет в глаза вместе с вспышкой головной боли. Он болезненно морщится, из-за чего становится ещё хуже. Всё тело онемело и ощущается тяжёлым и расплывшимся, сквозь покалывания иголок он ощущает мутную и пронизывающую всего его саднящую боль. Опираясь на диван, он приподнимается и пошатывается, но равновесия не теряет, ища опору в мебели и стенах больше по памяти, чем осознанности, так и доходя до двери в комнату матери. Руки Му Цина ложатся на металлическую скользкую ручку от двери, и он настолько сильно облокачивается на неё, что она опасно скрипит. Мама спит спокойно, ее дыхание ровное и тихое, лишь тон кожи и бледные губы говорят о нездоровье молодой женщины. Он как можно тише обходит кровать, стараясь не опираться на скрипящую спинку, и аккуратно, напоминая кошку, проскальзывает под одеяло матери и неуверенно трясущимися руками прижимается к ней, обнимая. Всё взрывается от боли, он кусает себя за щёки, пытаясь сменить эпицентр боли, но легче не становится, а на языке ощущается металлический вкус. Он жмётся сильнее, желая пропасть, обменять свои года жизни на ее, всё что угодно. Сдавленный и тихий хрип заполняет пространство комнаты: — Мамочка, прости меня, пожалуйста. Только не умирай, — её сознание всё ещё во сне, но ладонь ложится на спину, заставляя его вздрогнуть от боли, но он лишь сильнее прячется в её руках. Все остальные года пролетают в туманной рутинности, нет ни одного ценного воспоминания: он словно в вечном состоянии сна, когда до пробуждения остаются считанные минуты, но ты блуждаешь где-то в подсознании, на грани. Домашнее обучение под жёстким надзором отца, тайное новое хобби, перенятое частично от матери: под матрасом эскизы с женской одеждой, о котором узнаёт отец по случайно выпавшей бумажке. Му Цин ожидает серьёзного наказания, близкому к тому, от которого остались уродливые шрамы на груди, словно он подрался в подворотне на ножах. Но отец лишь загадочно хмурится, просит постирать вещи и уходит. В один день он просыпается от хлопка входной двери. Му Цин выходит из комнаты в одной ночной рубашке и на цыпочках, наблюдая за всем из-за угла. Дверь в мамину комнату открыта на распашку, хотя обычно она всегда закрыта, чтобы не было сквозняка. Отец сидит на диване, уставившись в пол пустым взглядом и руками подпирает голову, его спина непривычна согнута. Пустой и бесполезный журнальный столик вдруг пригодился и на прозрачной поверхности лежали бумаги и ручка, куча визиток. С атмосферой в комнате казалось напряжённой, воздух стал каким-то тяжёлым и густым. Он нерешительно застыл на месте, не зная, как ему поступить. Отец выглядел опасно и нестабильно, его эмоциональность была явлением редким и чуждым. Он казался непривычно слабым и жалким. Му Цин подумал, что для него это было бы самым постыдным, увидь кто его таким, особенно Фэнь Синь. Он сделал пару шагов назад, но прежде чем понял, что поставил ногу не на то место, пол под ним взвизгнул и тихо заскрипел. Му Цин зажмурил глаза и одними губами выругался, но звук достиг слуха отца моментально, и он резко выправился и напрягся, вскочив с дивана, изучая тёмный угол: — Му Цин? — Да, — жесткость в голосе заставляет напрячься его ещё больше. — Выходи. Сжавшись, мелкими шагами он выходит на свет, готовый в любую минуту убежать в свою комнату, и его пугает другая пришедшая мысль, что он не убежит. Отец пробегает по нему взглядом, останавливаясь на рукавах-фонариках с кружевами, моргает и равнодушно спрашивает: — Будешь есть? — Буду. Ничего пугающего и выходящего за рамки не происходит, но сделать вдох становится сложнее, и стук сердца отдаёт в уши. Му Цин тенью скользит за отцом на кухню, пока тот разогревает что-то из морозилки. Тишина в один момент разбивается вдребезги и осыпается дождём из стекла, в котором тонет болезненная, скованная фраза, рушащая абсолютно весь мир: — Моя жена умерла. Никто из них не чувствует запаха полуфабрикатов, заполонивший всю кухню, не слышит звуков проезжающих машин на улице: слова оглушают и создают вакуум из невысказанной пустоты и боли. Му Цин произносит в голове каждое слово отдельно и не понимает смысла ни в чём, словно ему не восемнадцать, а пять. Он не верит. Такого быть не может! Она же вчера ещё была жива, и в последнее время ей стало значительно лучше: она меньше спала и стала улыбаться, они говорили вечером о погоде на завтра, и Му Цин собирался приготовить пирог с бобовой пастой на десерт, а она обещала показать ему одну из своих выкроек. Она не собиралась умирать, так почему он услышал эту фразу? Бред. Он щипал и щипал себя до синяков, но кухня с отцом, смотрящим в никуда, так и осталась перед глазами. Му Цин встаёт со стула и на негнущихся ногах идёт к раскрытой двери, но спотыкается об какую-то мебель, не замечая ни боли в мизинце, ни дрожи по спине. Хватается за ручку и стоит несколько минут не в силах посмотреть в глубь комнаты. Его взгляд спотыкается на дверном косяке и там и остаётся. Так проходит несколько минут, после чего он делает судорожный вдох и заходит в абсолютно пустую комнату. Постель всё ещё смята, на тумбочке ваза с мятными леденцами, раскрытая газета валяется на кровати, капельница стоит в углу, домашние носки аккуратно сложенны у кровати. Каждая деталь говорит о том, что она здесь была, всё говорит о ней, но мамы здесь нет, остался только её запах, напоминающий ореховый, перемешенный с лекарствами. Му Цин закрывает дверь, разворачивает горсть конфет и все сразу отправляет в рот. Он забирается под лёгкое одеяло, накрываясь с головой, носом уткнувшись в подушку, где недавно лежала её голова, и обнимает вторую. Он весь сжимается, стараясь вжаться в подушку и зажмуривает глаза, и ни то хрип ни то надрывный всхлип срывается с губ вместе с тихими словами, которые возможно слышит её дух: — Мамочка, прости, прости, прости. Я виноват, всё из-за меня, давай я проснусь и ты снова будешь здесь. Мамочка, ты ещё не показала мне выкройку и я пирог не испёк. Я больше не буду ходить в мужской одежде вообще и пол сменю, всё что угодно, только вернись, умоляю, прошу, мам. Рано или поздно, но люди встречаются со смертью: кто-то издалека, а кто-то лицом к лицу. Вроде умер другой человек, а кажется, что ты сам вместе с ним разделяешь гробовую доску. Чем ближе вы были, чем чувствительнее человек, там глубже чёрные цветы прорастают и распускают бутоны, их стебли оплетают, шипы колят и внутри остается одна сплошная дыра, абсолютно чёрное и сломленное тело. Время если и лечит, то явно не людей, ты лишь привыкаешь жить с огромной дырой там, где была душа, боль становится частью нормы и ты забываешь. что когда-то было не так. Воспоминания меркнут и выцветают, только призрак живёт в них, дряблая тень трупа под землёй. Потеря — это сложно, абсолютно вечная — хуже смерти. Ты вынужден жить с этим, нет ни лекарства, ни чудесного забвения, только внутренний скрежет, давящая и рушащая тишина. Невыносимость внутри сродня сильнейшему землетрясению и лавине, снаружи всё меркнет, тёплые цвета акварели окрашиваются в грязный и чёрный яд. Ты не чувствуешь ни в чём жизни, и мрачность, пугающая всех, но не тебя, скорбь накрывает одеялом из нитей паутины. Ты будто муха, что даже не пытается вырваться. Прожили бок о бок восемнадцать лет, но даже незнакомцы на улице казались ближе, чем отец с сыном. Каждый из них замкнулся и отгородился друг от друга, а общее горе построило ещё одну Великую Китайскую стену. Ток не шёл по проводам, даже искры родительских отношений померкли. Внутри разрастался разлом и пропасть поглощала отца всё больше и больше: его любовь к жене никогда не была полыхающем костром или гейзером, всегда была тихой и размеренной, как осенней ветер в кронах деревьев. Он и сам не знал, что так дорожит и любит её, пока сам не закрыл холодные веки и не коснулся щекой костлявых пальцев супруги. Его захлестнула волна сожаления, ведь он так мало касался её, так мало говорил слов любви, всегда слишком строгий и отстраненный, лишний и чуждый, пропитанный глупой обидой. Он так и не смог принять и полюбить своего сына, но чувства к жене не угасали, она всегда была его женщиной. Чем больше он думал о возможных «если» «да как бы», о том, что если бы не проклятый ребёнок, тем мрачнее он становился, утопая не столько в горе, сколько в ненависти, задаваясь вопросом: «Почему если она умерла, он жив? Му Цин должен страдать, именно он вестник смерти.» Привязанность Му Цина была хрупкой и шаткой, но она присутствовала. Он долгое время не понимал, что именно не так и отношения с матерью были самые близкие, её забота была угловатой, рвущейся линией. Но именно её руки он ощущал на своей спине, строгую и сдержанную улыбку, лишь иногда нежную; взгляд, направленный на него и удары на спине, если он горбился, а точнее она, но в отличии от отца, мама свободно с ним взаимодействовала и в его истинном облике. Она была странной, временами слишком хлёсткой и скрупулёзной, всегда с вежливой улыбкой, но абсолютно точно любила его, пусть чуть меньше чем в платье и с косичками, но сравнивая её с отцом, Му Цин вспоминал эти скользящие улыбки и сдержанную заботу. Му Цин убил её одним своим появлением на свет, так на что он имеет право жаловаться и причитать? Он должен быть благодарен и крупицам нежности с её стороны, он не заслужил их. Му Цин осторожно и крайне нервно взаимодействовал с отцом, старался не попадаться ему на глаза и носить только девичью одежду. Его глубинная печаль и мрачность плавно сменилась раздражением и агрессией, а тревожность вконец накрыла Му Цина. Он не смог заснуть больше чем на три часа, постоянно запирал дверь в комнату, пил и ел по ночам, когда родитель спал и дом был наполнен блаженной тишиной. В углах постоянно мерещилась тихо скользящая женская тень, но не было страха, только кошачий интерес. Стоило подойти или засмотреться, как она исчезала из поля зрения, а он стоял и долго вглядывался в пустоту, ощущая легкое тёплое покалывание внутри. Дыхание перехватило и приятное тепло сменилось дрожью, он вытянулся как по струнке и зажал себе рот двумя руками. Он услышал как прогнулся матрас, тяжёлые редкие шаги. Он хотел стремительно рвануть на цыпочках к своей комнате, но тело зажило своей жизнь и застыло на месте под гнётом ужаса. Ручка скользяще провернулась вокруг свей оси и дверь чуть кряхтя распахнулась, и только теперь он смог двигаться и быстром шагом направился к себе, проходя мимо пробудившегося отца, улавливая тошнотворный запах алкоголя. Он напивался редко, но Му Цин не забыл ни одного раза. Он перехватил его запястье и резко потянул назад, заставляя его остановиться и вернуться на несколько шагов назад: — Даже доброй ночи отцу не пожелаешь? Где твоё воспитание? Решила, что раз она умерла, можешь творить что вздумаешь? — Извини, отец. Я понимаю свою ошибку, больше такого не повторится, — Му Цин унял признаки страха и покорно смотрел в глаза. Громкая и выбивающаяся нота, ошибка новичка в исполнении симфонии — так прозвучал шлепок по щеке. Вкладывая всю силу и гнев в один удар, отец рассчитывал показать где его место, думал, что он упадёт, но Му Цин лишь качнулся, сжимая руки в кулаки: — Ты слишком дерзкий для того, кто должен быть девочкой, в тебе нет и доли покорности и послушания. Ты расстраиваешь меня и расстроил бы её. Ты не раскаиваешься ни в своём рождении, ни своих ошибках. Ты уродлив и отвратителен, отчужденный и холодный, именно поэтому тебя тогда избили, — ладонь обхватила его подбородок, крепко сжимая, — таких овец всегда уничтожают. Если бы ты, — ногти впиваются в кожу, — с самого начала не был ошибкой, то ты бы не расстраивал её так, она бы не умерла. Знаешь, в чём твоя ошибка? Было сложно подобрать правильный ответ, а сердце билось отчаянно и часто, на висках выступили капли холодного пота, челюсть и щека занемели. Как можно тише он ответил: — В рождении. — О, хоть это ты понимаешь, сыночек, — он вальяжно распел последнее слово, ощущая как Му Цин вздрогнул, — это тоже ошибка, но я о другой, — хватка ослабла и рука скользнула вниз, хватая его за запястье, и отец выпрямился, — раз не понимаешь, я покажу тебе наглядно. За руку дёрнули и потянули с такой амплитудой силы, что Му Цин удивился, как какой–нибудь сустав не сместился или что мышцы не растянулись, потом ещё долго неприятные ощущения плавной и развязной боли будут вместе с ним. Он не знал и представить не мог как именного отец ему это покажет, лишь догадывался это будет кошмарно и не в половину хуже того наказания, а в разы. Му Цин оказался в совершенно безвыходном и не знакомом положении, он не понимал как лучше себя вести чтобы не нарваться, но судя по ярости отца его ничто не убережёт. Сейчас он понимал, что его единственный и значительной ошибкой было выйти попить, он больше не мог унять дрожь, из-за страха он перестал ощущать ноги и руки, напоминая больше куклу, не веди его отец он бы рухнул. Если не он не было бы ничего из этого и испуг не съедал его словно монстр из сказок, но единственный кто был здесь по истине чудовищем в его глазах, отец. Он подвёл его к зеркалу в рост и включил подсветку, встав обратно за спину Му Цину. Комната была в полумраке, но такого света вполне хватало, чтобы Му Цин смог изучить себя в зеркале за несколько секунд и отвернуться, он не понимал что от него требовалось. Как же он удивился мягкости в голосе отца, но это лишь сильнее насторожило его: — Не отворачивайся, смотри внимательно, — Му Цин повернул голову и тот, удостоверившись, продолжил, — хорошо видно? — Хорошо, — он легонько кивнул. Следующая фраза окончательно сломила хоть какую-то слабую надежду и заставила поёжиться, его зрачки расширились. Страх одновременно контролировал и в тоже время не давал совершить необдуманный и рискованный поступок с тяжёлыми последствиями. Он несколько секунд так и стоял, не веря услышанному, но толчок сзади заставил его опомниться: — Раздевайся, — в голову лезли самые разные мысли, но трясущиеся руки медленно стягивали ночнушку через голову. Он остался стоять в одних трусах, кожа покрылась мурашками, но вовсе не от холода. Отец раскатисто и прерывисто усмехнулся. — Всё ещё не видишь? Видимо придётся наглядно показать. Он перестал дышать и попятился назад, но сразу же столкнулся с руками отца сзади. Му Цин сдавлено всхлипнул. — Даже раздеться нормально не в состоянии, — он сдёрнул с него трусы вниз, и Му Цин потянулся ладонями прикрыть свой половой орган, но его схватили за руки и вернули их в исходное положение. — Да что же ты такоё? Чуть ли не ревёшь как девка и раздеться не можешь, но при этом ведёшь себя дерзко и непочтительно, не в состоянии как мужик взять на себя вину. Ни корова, ни лошадь, но, смотри–ка, член на месте, — грубые мужские руки потянулись из-за спины сродне щупальцам и обхватили плоскую грудь, нащупав соски, пальцы сжали их и потянули, — сисек тоже нет, но соски такие какие-то бабские, хотя у тебя, скорее, сучьи, не находишь? — П…п…пожалуйста…хва-хва-тит, — язык казалось то ли распух до небывалых размеров, то ли исчез, ибо сказать или связать два слова давалось с небывалом трудом: дети, учащиеся говорить и то лучше им орудуют. Му Цин перестал ориентироваться в пространстве и понимать где он, остались лишь пару квадратных метров и самый настоящий дьявол позади него, но лучше бы это действительно был он. — Как это «хватит»? Ты ещё не сказал в чём твоя ошибка, — он прекрасно понимал, что тот хочет услышать, но и без того больная голова закружилась, а во рту пересохло, ноги подкашивались. Му Цин забыл как говорить и лишь жалобно хрипел и скулил. — Ответа я не слышу, значит ошибку не понял. Кажется, тогда случилось самое отвратное и страшное в его жизни: он захлёбывался в тине омерзения и страха, весь свет не только померк, но и комната словно увязла в болоте с разлагающимися растениями и трупами. Позже, рефлексируя, он понял: отец намерено ломал его, мстя за всё, ища избавления от гнетущих и разрушающих разум чувств подобно червям. Он не просто не любил его, он ненавидел Му Цина. Холодная рука легла на член, сжимая и вправляя внутрь бёдер, пряча, добиваясь гладкости. Резкая и колющая боль пронзила его, он закусил щёку и схватился рукой за ногу, но тот продолжал давить. Переставив его ноги, добиваясь нужного результат, отец довольно улыбнулся: Му Цин не мог этого видеть, но ощутил это, зная привычки своего отца: — Теперь видишь? Видишь в чём твоя ошибка, уродец, или ты и для этого слишком тупой?! Ты должен был лучше стараться и полностью перевоплотиться! Теперь там гладко, почти идеально! Грудь это решаемо, тем более, с твоими-то данными, — он обошёл и пнул его в живот, не давая ему согнуться, — но что ты? Правильно, только всё разрушал. Му Цин чувствовал боль и слышал какие-то слова словно под толщей воды, но уже совсем не понимал что происходит. Через некоторое время он смог осесть на ледяной пол. Болело всё, опустошенность и усталость висели камнями на шее, он смотрел на свои руки и не видел их. В какой-то момент помещение залитое солнечным светом, подсветка, тьма, отец — всё куда-то исчезло. Проморгавшись несколько раз, он вновь увидел: комната обрела очертания, грудь больше не сдавливали тиски, но дышать и думать всё ещё было тяжело, единственная ясная мысль: «Я больше не могу здесь быть, я не выдержу». Поднявшись на ослабевших ногах, он добрался до знакомой двери, надел первые вещи, что попались под руку, закинул в пакет документы, одежду, какие-то деньги и не теряя ни минуты вышел, не беря ключей, оставляя замок открытым. С быстрого шага он сорвался на бег, не разбирая дороги, он плохо знал район и заблудиться в нём было проще простого. Пробежал он недолго, с его-то физической подготовкой, но ноги каким-то чудом сами привели его к знакомым дорогам и старому дому, в котором он жил когда-то учась в школе как все, до той самой драки, по факту, избиения. Идти было тяжело, он все спотыкался, путался, пятки почему-то начали болеть, а солнце заливало глаза, но он дошёл бы и с закрытыми глазами. Слишком яркие и живые воспоминания о прошлом — это единственное что было тем редким хорошим в его жизни. Дом Се Ляня был огромный, его сложно не заметить. Хорошо иметь богатых и влиятельных родителей, понимающих и адекватных. Прежде чем он успел дойти до ворот, такой знакомый и далёкий голос из прошлого, касающийся внутри самых хрупких и не защищенных нитей души, окликнул его с каким-то странным волнением и страхом: — Му Цин? — конечно, сейчас раннее утро, он наверное собирается в школу идти. Он только зря пришёл, снова подорвал чужие планы, но он не знал куда ему ещё было идти: он совершенно один и никому не нужен. Пугающе хриплый и сдавленный голос, разительно отличающийся от воспоминаний Се Ляня, заставляет его переволноваться ещё больше, а произнесенная фраза и вовсе рушит всё: — Пожалуйста, помоги мне, как ты обещал. Я больше не могу… Он валится с ног, кажется его успевает подхватить Се Лянь и ещё кто-то: — Му Цин, почему ты босиком? — он пытается что-то ответить, но даже не знает как. — Гэгэ, кто это? — Му Цин различает недоверие и кажется презрение в голосе. — Мой старый потерянный друг, — последние слова которые он слышит, прежде чем обмякнуть в руках Се Ляня. — Тот самый, который пропал после драки? — уточняет он, не сводя глаз с незнакомца. — Да, именно он, — он поудобнее подхватывает тело Му Цина, подмечая излишнюю худобу. — Сань Лан, я сегодня не пойду в школу, давай без меня. — Гэгэ, на носу выпускные экзамены — ты можешь оставить его на домработницу, тем более, он не умирает, — говорит он, открывая ворота, — если гэгэ не пойдёт, я тоже не пойду, тем более, этот тип подозрительный. Се Лянь проходит внутрь и вздыхает: — Сань Лан, ты его просто не знаешь. Он хороший человек, и ему явно нужна помощь. Я когда-то пообещал и не могу нарушить, особенно видя его таким. И почему что последняя, что новая встреча происходит с таким измученным Му Цином? — Вот именно, что я его не знаю и все факты на лицо: пускай он и был хорошим мальчиком когда-то, уже прошло столько лет. Он исчез неизвестно куда и почему и возвращается с таком состоянии. Мало ли как он изменился и где был. Гэгэ, будь осторожнее. Я ему не доверяю, он странный. — Ты узнаешь его лучше и поймёшь, что он вовсе не странный. Ты мне поможешь? — Се Лянь опустил Му Цина на диван и тот сдавленно застонал. — Конечно, гэгэ.

***

— Дальше ты и сам знаешь: я не выходил из комнаты, боялся людей, пока ты меня не вытащил, а родители Се Ляня мне сильно помогли с окончанием школы и всем прочим, все же хорошо, что они работают в правительстве… Фэнь Синь прижал его к себе сильнее, гладя по дрожащим плечам: — Му Цин, остановись, я всё понял, — это было действительно так, и он узнал слишком много, то чего бы предпочёл не знать, но не мог себе этого позволить и не хотел. Никогда ещё он себя так не презирал за все слова и действия. — Не объясняй, хватит, у тебя и так сильно болит голова, ты только хуже себе делаешь. Он кивнул и, избегая смотреть в глаза, испуганно сжался, что взволновало Фэнь Синя: — Отвратительный? — Да, твой отец самый мерзкий человек и мать ничем не лучше. Они ужасны. Мне хочется пустить в ход кулаки или хотя бы правосудие, — комок нервов в его руках заметно расслабился и тихо выдохнул. — Му Цин, посмотри на меня, пожалуйста, и послушай, — он неохотно и с опаской развернулся к нему и дрожащим, неуверенным взглядом смотрел в глаза. — Умоляю тебя, больше не скрывай от меня такие вещи. Я хочу слушать тебя и быть рядом, ты больше не один. Я не позволю повториться сегодняшней ситуации. Может я не Се Лянь и не умею подбирать слова, но если надо — научусь. Ты только, — он ласково и неторопливо погладил его по щеке, — говори мне прямо всё. Ты знаешь, я не понимаю намёков. Если я тебя задену словами или действиями, говори, неважно, что это и как прозвучит. Я хочу, чтобы ты был в порядке и чувствовал себя комфортно рядом со мной. Му Цин равномерно задышал и растёкся как патока, обвиваясь вокруг шеи возлюбленного, мягко целуя его плечо, говоря тем самым, что всё более чем в порядке. Потершись лбом о его шею, он отлип и тихо прошептал: — Я тоже часто говорю тебе грубые вещи, всё нормально. Это было уже давно, не стоит так волноваться об этом. Ты… тоже говори, если тебе будет обидно или плохо. Фэнь Синю захотелось взреветь и разныться, но он лишь приложил свой лоб ко лбу Му Цина, убедившись в отсутствии температуры, и поцеловал его, ощутив приятную и манящую прохладу на губах. Уложил его голову к себе на колени и аккуратно, медленным касаниями с минимальным нажимом начал массировать ему виски. — Му Цин, я не могу не волноваться. Ты обращался к психологу или психотерапевту? Фэнь Син делал ему массаж не первый раз, ведь его часто мучили головные боли, особенно после эмоциональных вспышек, и он научился обращаться со своими пальцами на уровне профессионала, а Му Цин млел от этого: — Ммм… Да, ходил на пару сеансов перед нашим первым разом. — А потом? — вопрос был риторический, он простонал, — чёрт, Му Цин ты мог сказать мне что не можешь и боишься, даже не объясняя детали. — Но мне хотелось этого с тобой, я нисколько не пожалел, — он распахнул глаза смотря на Фэнь Синя с искренним теплом и нежностью, отчего тот слегка засмущался, Му Цин не часто был таким. — Я ничего не знал, а если бы сделал что-то не так, — Му Цин выгнул бровь, — ладно, ладно я понял. Но послушай — завтра первое, что мы сделаем с тобой, так это найдём специалиста. Ты как? — тот кивнул, соглашаясь. — Это хорошо, давай тогда спать, душа моя. — Спать? А как же… — Нет, у тебя болит голова, уже поздно, да и вообще я не хочу ничего. Мы оба устали. Фэнь Синь съехал вниз и расположился на одном уровне с Му Цином, вплотную придвинулся и снова обнял его, почувствовав даже сквозь одежду прохладу чужой кожи. Он снова замёрз. Фэнь Синь накинул на него одеяло и потёрся носом о шею: он знал, что тот вовсе не против такого количество близких и тёплых прикосновений, нежных и ласковых действий. Сегодня Му Цин полностью расцвёл в лунном свете, избавившись от шипов и сорняков, забивавших и душивших его. Он доверился. Всё это время он жил со всем этим внутри совсем один, и каждая непонятная деталь вдруг стала такой простой и очевидной. Фэнь Синь не мог злиться и дальше, огонь потух и утонул в море сочувствия и заботы, вины и надежды. Он не мог сомкнуть глаз, вслушиваясь в тихое сопенье, не прекращая думать. Бессмысленно и глупо было сожалеть обо всём, пытаясь зажечь мокрый порох вновь и вновь, чиркать сырой спичкой, но миллионы версий развития возможных событий, если бы он сказал иначе, сделал иначе, поступил иначе, Му Цину бы не пришлось жить в этом кошмаре, его дорогие и любимые родители не только полностью искорёжили ему понимание и принятие себя, травмировав его психику настолько сильно, что он боялся какое-то время покидать четыре стены и людей, застрял и врос в одеяло, перестав есть и пить, он начал медленно тлеть. Пока Се Лянь не решился позвать его, почему-то Му Цин ожил и отмер. Он тогда толком ничего не знал, и Се Лянь объяснил непонятными урывками как мог, так как сам знал не больше его, он пообещал помочь без лишних вопросов и делал всё возможное. Родителям Се Ляня он явно рассказал больше, но не слишком много, Му Цин всегда нравился его матери и внезапная пропажа друга детства, тем более такого хорошего мальчика, насторожила её тогда, но лезть она не стала, не подозревая ни о чём таком, да и как бы он ей не симпатизировал, прежде всего это чужой ребёнок. Му Цина хоть выдрессировали в послушную и верную собачонку, которая и кнут воспринимала как что-то должное и обязательное, но всё же тогда он невольно чувствовал весь ужас происходящего, а может просто планировал всё наперёд или наобум ляпнул тогда это Се Ляню, Фэнь Синь не знал этого, но, видимо, он постоянно прокручивал в голове день драки и их разговоры, цепляясь за них, ибо не забыл. Му Цин завозился и выскальзывая из объятия, развернулся и сонными полу прикрытыми глазами недовольно уставился на него: — Заканчивай рыдать уже, у меня вся шея сырая, — Фэнь Син отстранился и начал тереть покрасневшую кожу вокруг глаз, Му Цин шумно выдохнул и придвинулся к нему обратно, перехватывая руки. — Не три, прекрати только хуже сделаешь, — он коснулся подушечками пальцев теплой и персиковой кожей, разворачивая его лицо к себе и невесомо поцеловал в уголки глаз. — Ты так громко думаешь, я буквально ощущаю твои мысли. Фэнь Синь, — он убрал торчащую прядь волос со лба, — именно поэтому я и не хотел тебе говорить, ты всегда такой беспокойный. Не вини себя, заканчивай это бесполезно и глупо и ни к чему не приведёт, кроме лишнего стресса. Ты не знал, я молчал, если тебя беспокоит, то я тоже тебя ни в чём не виню. Всё в порядке сейчас, мы оба были не правы, но это неважно. Мы ведь поговорили и всё прояснили. — Да, да, я знаю…просто…это так всё сложно и, — он замолчал и прильнул к нему. — Просто если я ещё раз скажу что-то, то знай, ты и правда душа моя и я не хочу как-то поддеть тебя, оно само и… — Всё хорошо, Фэнь Синь, давай уже ложиться спать. Я хорошо это знаю, — он лёг на его вытянутую руку, — я люблю тебя, душа моя, — он мягко улыбнулся, утыкаясь ему в бок.