***
— Я бы советовал вам составить список, — доктор мягко смотрит на него через очки, сплетая пальцы рук. — Список? — Напишите туда всё, что хотели бы успеть.***
У Чонгука кудри отрасли ужасно. Жесткие, тёмные, ещё чуть-чуть и по плечам волнами небрежными повалятся, шею прикрывая. Он в ванной комнате перед зеркалом замирает, пальцы в них запускает и прядь отводит чуть в сторону, натягивая. Над головой лампа с неровным желтоватым светом, который блики на лицо отбрасывает, превращая глаза в бездонные, впалые. Но он только на прядь между пальцами смотрит, загипнотизированный словно. Ведет по ней, зажимая подушечками, а на конце самом закручивает слегка, выпуская. Волосы у него красивые, как у отца прямо. Мама рассказывала, что она на него только из-за густых, непослушных кудрей когда-то и посмотрела. И Чонгук своими с детства гордился, все семнадцать с половиной лет. Опускает голову, за раковину пальцами цепляется, сжимая края так сильно, что костяшки белеют. А потом вскидывается, подбородок поднимает и ловит свой взгляд в отражении. Он знал, что это случится рано или поздно, поэтому выбирает рано. Берет ножницы, а они сейчас удивительно тяжелыми кажутся, такими, что выбросить хочется. И смотрит на себя, смотрит не отрываясь, когда первую прядь неровно режет, с тихим шелестом бросая в раковину. Пальцы в узких кольцах металла быстро краснеют и ныть начинают, а он все никак остановиться не может, срезает кудри свои под корень практически, кромсает, рвет. Когда последнюю прядь отбрасывает, ножницы следом роняет, морщась от неприятного лязга металла о кафель. И обе руки в то, что когда-то красивыми кудрями было, запускает, пробуя на ощупь. Скулить хочется, выть, упасть прямо здесь и не вставать больше. Ждать просто, когда болезнь во всем теле ни единой клеточки живой не оставит. Чонгук себе повторяет, что он волосы подстриг, потому что захотел, а не потому что она их у него забрала. У него был еще месяц или два, прежде чем они сыпаться бы начали, но он ей ничего отдавать не хочет, зубы сжав. Улыбается себе такому, с неровными, куцыми волосами. Он всё еще Чон Чонгук, ему всё еще семнадцать лет. И он всё еще дышит и живет, за эту жизнь цепляясь отчаянно. Тяжелее всего на маму смотреть, которая лишь пальцы к губам молча прижимает, когда видит его. А потом тянет к себе, к груди лбом жмется. Чонгук знает, что она сильная, а он слабый, но сейчас именно он её руками крепко обхватывает, удерживая. Представить себе не может, что у неё там, за ребрами, творится, когда ласковая рука к затылку прикасается, как в детстве оглаживая. Отец плачет вечером в комнате, а на следующий день домой с короткой стрижкой приходит и пакетом печенья в форме больших и мягких золотых рыбок. Чонгук есть не хочет, но всё равно с ними на кухне сидит, запивая молоком. Он им дарит так много времени, как только может. А потом всю ночь лежит и вслух считает минуты, раскинув руки в стороны. И в груди страх липкой вязкостью льётся, растекается по всему телу, сковывая. В углу гитара с бесчисленным множеством наклеек, но он на ней почти не играет, только в руках изредка держит, чтобы не забыть, каково это. Из дома редко выходит, а если все же выбирается, то потеряться каждый раз хочет, вставляя наушники в уши и заслушивая плейлисты. В парке под деревом валится, ноги к себе подтягивая, и на людей смотрит, путаясь в своих чувствах. Его жизнь превращается в один сплошной черный, такой глубокий, что не выплыть и не вдохнуть полной грудью. Чонгук каждый день думает о том, что доживает свое время. И уговаривает, выпрашивает без стеснения хотя бы четыре месяца, чтобы восемнадцать исполнилось. А потом всё меняется, когда к нему лабрадор с умной мордой подбегает, опуская тяжелые лапы на плечи, и лицо целует, не обращая внимание на оклики хозяина, который перед Чонгуком уже через минуту рядом на траву падает, оттягивая собаку за темно-зелёный ошейник. Отдышаться пытается, щурится смешно как-то очень, хватаясь за правый бок. — Прости, — выдает, приподнимая брови, — Хоуп непослушная, но мы над этим работаем. Хоуп, кажется, не согласна, потому что дергается повторно, выскальзывая из рук хозяина, и к Чонгуку ластится, смешно потираясь головой о ткань джинсов. — Привет, — Чон руку протягивает, а собака лапу дает сразу же, заставляя хозяина рот приоткрыть в удивлении, — Хоуп. Чонгук думает, что ему именно её сейчас и не хватало, потому что он уже давно верить перестал, ждал просто, изнывая. А собаку несмело обнимает, прижимаясь щекой к молочной, мягкой шерсти. — Ты ей даже больше, чем я нравишься, — парень напротив ладонь раскрытую протягивает, а Чонгук замечает тонкие кольца на большом и указательном, прежде чем несмело сжимает в ответ, — Тэхён. Тягучее, плавное имя. И обладатель его такой же на первый взгляд. С медовой кожей и челкой непослушной, которую со лба отбрасывает постоянно. А ещё глаза у него большие и глубокие, и Чонгук в них в первую же встречу тонет. — Чонгук, — говорит, взгляд на собаку опуская, — приятно познакомиться, Хоуп. И тут же с каким-то странным отчаяньем из-за длинных, позолоченных закатным солнцем ресниц смотрит, негромко добавляя. — И с тобой, Тэхён. И это становится чем-то обязательным, чем-то долгожданным — вечером в парк выбираться и ждать их на траве. А потом мячик разноцветный бросать так далеко, как только сможешь, учить по команде сидеть и лежать, вырывая из Тэхёна на каждой успешной попытке вздох восхищения. Первым пунктом в списке было завести собаку. Чонгук записал это карандашом. Через недели две Тэхён приходит один. На нем рубашка небесно-голубая с верхними пуговицами расстегнутыми, и, когда он садится, наклоняясь, Чонгук замечает небольшую полоску серебряной цепочки, которая шею изящную обвивает. — Где Хоуп? — спрашивает, опираясь на руки и засматриваясь бесстыже на профиль Кима. — На первое свидание обычно ходят вдвоем. Поворачивается немного, взглядами сталкиваясь. У Тэхёна в глазах жизнь плещется, и Чонгук оторваться не может, перебирая пальцами зелёную траву. Он на свиданиях никогда, на самом-то деле, не был, но сейчас неловкости не испытывает, улыбается лишь уголками губ и голову немного вправо склоняет. А когда они до поздней ночи гуляют, Чонгук себя усталым ни капли не чувствует. Просто смотрит, смотрит, смотрит. Запоминает черты лица, привычки, голос. Зачем — сам не знает, лишь взглядом по Тэхёну скользит постоянно, отмечая все родинки и шрамы незаметные. Когда Ким его волос своей рукой касается и смотрит так, словно сейчас поцелует, Чонгук наконец просыпается, падая в ледяную воду. — У меня рак, Тэхён, — и пальцы свои сверху руки опускает, мягко сбрасывая, — и я умру в этом году. Таков прогноз. Чон бросает взгляд на свой дом, в котором окна уже не светятся. Значит, родители спят. А потом опять к Тэхёну возвращается, с пониманием пугающим смотрит, с готовностью. — Спасибо за моё первое свидание, — улыбается, улыбается, он ему улыбается так, что всё сразу неважным и ненужным становится, — я пойду. Он не ждёт, что его остановят. Его болезнь убила в нем надежду. Чонгук понимает отчетливо, что Тэхён сейчас животный страх чувствует и, может, даже отвращение. И не осуждает его, просто благодарит молча за этот день и все предыдущие, разворачиваясь. А когда на своем запястье прикосновение прохладное ощущает, оборачивается неловко с застывшим на лице удивлением. По телу неожиданная волна жара растекается. Его лицо ладонями обхватывают, делая шаг навстречу, и целуют. Отчаянно, исступленно, со сведёнными к переносице бровями. Тэхён лишь на несколько секунд отрывается, чтобы в глаза напротив заглянуть, прочитать в них, что и поцелуй тоже первый. И сердце в грудной клетке тоже впервые так заходится. И целует снова, невесомо практически, оглаживая скулы. А ветер медленно отрастающие волосы ласкает, когда Чон неловкий шаг вперед делает, несмело ладонь на локоть Кима опуская. — Мы зайдем за тобой завтра, — говорит, проводя осторожно пальцем по уголку губ раскрасневшихся, — и послезавтра, Чонгук, тоже зайдём. Первый поцелуй он написал в список серым и так мелко, как смог только. И он в окне следующим вечером действительно их видит. Хоуп нетерпеливо с лапы на лапу переступает, а Тэхён руку поднимает к глазам, прикрывая от солнца, улыбаясь. Когда Чонгук к ним спускается, получает сразу два поцелуя. Первый от собаки, что ладонь облизывает, здороваясь, а второй от Тэхёна куда-то в щеку. Смазано и быстро, но сердце все равно ответной реакцией заходится моментально. Ким ведёт их не в парк, как обычно, а на городскую набережную. И Чонгуку поводок отдаёт, осторожно рукой касаясь. — Она тебя любит, — улыбается мягко, так, как только с Чонгуком получается, — и слушает лучше. Хоуп к морю бежит, тащит за собой, не обращает внимание на скорее шутливое возмущение, потому что кеды Чона не из самого прочного материала сделаны. Но в этой жизни столько и столько счастья, что когда Тэхён руку сначала в воде мочит, а потом за шею к себе тянет, губами прижимаясь, Чонгук не задумываясь закрывает глаза, забираясь пальцами в волосы цвета блонда. И плевать, что люди вокруг и что смотрят, пускай смотрят на то, какой Чонгук живой. Домой Кима впервые приводит на месяц отношений, пропуская впереди себя на кухню. И сам следом заходит, улыбается маме и вот так вот просто говорит: — Это мой Тэхён и наша собака. И это правда. Он его. И душой и телом, мыслями и чувствами. А Хоуп рядом с ними усаживается, хвостом глухо по полу постукивая. И никто из родителей даже слова не роняет про то, что Ким парень. Или о том, что Чонгук умирает. Его болезнь сейчас не существует, когда вот так вот. И даже когда Тэхён с Чонгуком в больницу начинает ходить, и ждёт сначала в коридорах терпеливо, а потом в кабинет следом заходит, кивая доктору — Чонгук всё ещё здоров. И жив и жить будет ещё целую вечность. И взгляд сочувствующий на себе не замечает, просто прощается, а прежде чем уйти, говорит, заставляя доктора взгляд отвести в сторону. — Вы, наверное, ошиблись, — улыбается, вгоняя стёкла в сердце, — я теперь точно здоров. Даже когда кровь из носа на прогулке льется, а он ее по лицу размазывает, зажимая ноздри, он все ещё верит и знает, что не умрет. Потому что у него есть Тэхён и их Хоуп. Потому что его в те дни, когда сил идти нет, Ким на руках со второго этажа во двор дома выносит, усаживает в кресло и опускается на траву рядом, опуская голову на колени. Потому что волосы можно перебирать пальцами и целовать его в висок. А в списке всё меньше невыполненного. И лето все короче и короче. Чонгук больше не считает минуты. Он их теперь живет. Каждую, от начала и до конца, с жадностью к каждой крупице времени, что ему отведено было. Августовским вечером, когда уже холодно на улице, вдруг соглашается остаться у Кима, отправляя родителям сообщение. И когда ладони по обнаженному телу под футболкой плавно, неспешно двигаются, притягивает к себе за плечи, лбом жмётся и говорит негромко, но у Кима в ушах это криком отдаётся, настолько оглушительным, что он его всю жизнь слышать будет: — Ты мой последний пункт в списке, Тэхён. И цепляет за подбородок, не скрывая слез, что по лицу катятся. Он улыбается, не боится вовсе и сам целует жарко, требовательно. Даже представить себе не мог, что будет таким смелым в их первый раз, стаскивая одежду с Тэхёна. Что будет целовать его кожу, губы, руки. Что будет в спине выгибаться и сжиматься, когда Ким в него аккуратно толкнётся. А потом ещё раз попросит сразу же, наплевав на усталость и дрожь в теле. И после ляжет рядом, подложив ладонь под голову. — Тэ, — ведёт пальцами по животу, груди и шее, — хён. Мой Тэхён. И это кажется настолько неправдоподобным, что тут же губами к плечу испуганно прижмётся, жмурясь и слёзы смаргивая. Они не будут спать почти до рассвета, а собака в ногах смешно и громко сопеть будет. Чонгук ещё скажет, что тогда, в парке, нашёл свою надежду и любовь свою тоже нашёл. А Тэхён улыбнётся и задохнётся от этой любви, которая рядом сейчас лежит и светится жизнью. Светится счастьем, чувствами. Прижмёт к себе, перебирая пальцами вновь отрастающие кудри. — У тебя такие красивые волосы, — тихо на ухо, поглаживая неровные пряди. И не договорит, что хотел бы сына с такими же. Потому что это слишком больно и жестоко, лишь крепче в руках сожмёт. — Как жаль, что ты не встретил меня раньше, Тэхён, — и Ким вдруг не сдерживается и плачет впервые перед ним, ощущая ласковое поглаживание на спине, — как жаль, что последний год уже почти прошёл. Ким головой машет отчаянно, обещает ему ещё пять и двадцать. Ещё сотни тысяч ночей вместе и столько же завтраков в постель. Говорит, что свозит к океану. Что в их доме на втором этаже обязательно будет балкон, где они старость вместе встречать будут. А потом отлипает от него, заплаканный и взъерошенный, и тащит с кровати, заставляя встать. Падает на колено, рывком одно из колец с руки снимая, и без вопроса надевает на палец, поднимая взгляд, и говорит отчетливо, опуская ладонь на свою щеку: — Это был последний год без меня, Чонгук. Но лишь первый со мной. И Чон на колени рядом следом опускается, смеётся и кивает согласно, обнимая. Как жаль, что он его раньше не нашёл. Что не влюбился в эту непосредственность и честность. В эти карие глаза с янтарными вкраплениями. В блонд отросший у корней немного и губы мягкие. Как жаль, что Чонгук в своём списке последний пункт дважды зачеркнул и хотел оторвать, посчитав незначительным выведенное красным одно единственное слово «любовь». А теперь на коленях стоит и задыхается, догадываясь, что скоро его поглотит боль. И Тэхён рядом чувствует то же самое. Он каждый день и каждое утро, на каждом запущенном фонарике и каждой брошенной монетке загадывал только одно неизменное «Чонгук здоров». Не сбылось. Ему восемнадцать исполняется прямо в больнице. Тэхён все равно умудряется притащить торт, усаживает его в кровати, осторожно гладит руки и смотрит. — Я ужасно выгляжу, — устало тянет Чон, слабо сжимая пальцы. — Тебе очень идут кудри, — и не врёт, потому что действительно каждую черточку запомнить пытается, выучить, на рёбрах выгравировать, чтобы на всю жизнь, — я приведу завтра Хоуп, доктор разрешил. — Тэхён, — улыбается, дотрагиваясь указательным пальцем до кольца на тонких смуглых пальцах, — когда я умру — Чонгук, — перебивает отчаянно, но замолкает тут же, потому что в глазах напротив просьба немая не останавливать. Каждое слово режет, безошибочно попадая. — Я буду охранять тебя и её, — говорит серьезно, взвешивая слова, а Ким скулить, выть хочет, прижаться к нему и не отпускать никогда, — ты знаешь бабочку махаон? Кивает, сжимая руку в своей сильнее. Больно, больно, Боже, как же ему невыносимо больно. Хочется вызвать доктора, чтобы Тэхёну внутривенно лекарство ввели, накачали наркотиками и дали забыться, но Чонгук перед ним смелый и спокойный. Отрезвляющий. — Я буду такой бабочкой, — Ким не выдерживает и смеётся, опуская голову, вздрагивая плечами, — самой крупной, ты меня сразу узнаёшь. — Тогда я буду ловить каждую из тех, что встречу. Чонгук недовольно хмурится и головой отрицательно качает, пальцем подзывая к себе. — Ты должен отпускать их также легко, как сейчас отпустишь меня, — и не даёт отстраниться, удерживая за шею, — и ты должен жить, Тэхён. За нас двоих, слышишь? Ким мычит, обхватывает его, ощущая под пальцами острый позвоночник. Больно, это так невыносимо больно. — Я отдаю тебе своё время и свою любовь. Себя, понимаешь, отдаю тебе себя. Хоуп лежит рядом на траве, смотрит на хозяина и, кажется, все понимает. Она не знает, почему они теперь вдвоём, но остро ощущает, что Тэхёну больно от этого. Скулит негромко, опуская голову на живот. Ким молча на листик небольшой смотрит, бегая взглядом по аккуратному почерку.завести собаку
— Хоуп, — поворачивается, смотрит серьезно, — ты же знаешь, что ты и его девочка тоже?сходить на свидание
Тэхён улыбается, когда вспоминает, как Чонгук на него первое время постоянно смотрел. Так долго и много, что у Кима кончики ушей краснели.первый поцелуй
Чонгук отдал ему свой самый первый и свой самый последний. Тэхён осторожно трогает кольцо, что на серебряной цепочке свободно болтается, и к губам подносит, целуя невесемо.читать всю ночь
напиться до чертиков
запустить фонарики
И ещё десятки маленьких, совсем простых и незначительных. Таких, что улыбаешься невольно, потому что в жизни, оказывается, есть столько желанных вещей. У Тэхёна на рёбрах красным выбито и дважды перечеркнуто одно простое слово «любовь». И каждый раз, когда он махаона с подрагивающими, голубыми внизу крыльями видит, тихо говорит, улыбаясь: — У нас всё хорошо, Чонгук, не забывай только, как сильно мы тебя каждый раз ждём.жизнь — это мгновения
проживи их все